Век двадцатый по Киеву тяжко ступал,
Девятнадцатый год на пороге.
Приближался Петлюра, а гетман сбежал,
Не дождавшись от немцев подмоги.
А за окнами гром иль раскаты войны,
По Крещатику лошади скачут.
На Майдане пожарища всплохи видны –
Снова склады горят – не иначе.
Колокольчик в прихожей, чуть лязгнув, затих.
Может кто-то ошибся подъездом?
Нет прислуги давно… И что толку от них –
Разбрелись опасаясь арестов.
На пороге стоял мальчик или солдат:
Гимназистский портфель за плечами,
Неуклюже торчал трехлинейки приклад,
Золотился пушок над губами…
Он сказал: «Ради Бога, позвольте войти…
Патрули обложили как зверя!
Мне б с рассветом пораньше садами уйти…»
Отворила парадную дверь я.
На паркет дождик струйками в лужу стекал
С пол сырой его насквозь шинели…
Тлел в камине огонь, дымом вея слегка,
И делился теплом еле-еле.
И безумие вдруг набежало волной,
Захлестнувшей войну и тревоги…
Этот юный солдатик, как ангел живой!
Он несмело стоит на пороге.
Отворила пред ним я свой внутренний мир,
Обнаживши и мысли, и душу.
Я шептала ему: «Mon amour, mon ami...
Я с тобой до конца… я не струшу!»
Он как школьник рыдал у меня на груди,
Опьянен ароматом Шанели…
Взгляд о счастье молил, что нас ждет впереди –
Под полою прожженной шинели.
Он пригладил рукой свой мальчишеский чуб,
Распахнул неумело объятья…
Он смущаясь краснел, был неловок и груб,
Заблудившись в бретельках на платье.
Свечи воском отплакали, тьме уступив.
А под утро снег выпал пушистый.
И витал в тишине лишь романса мотив
Об акации гроздьях душистых.
А ноябрьская ночь на минуты скупа –
Они таяли близясь к рассвету…
Век двадцатый по Киеву тяжко ступал,
Девятнадцатый год рядом где-то