Тетка Дарья

Пономаренко Елена.

Тетка Дарья.
/быль/
Свою восемьдесят третью весну тетка Дарья встретила как обычно: растелилась корова, в хлопотах и стариковских заботах откружила метельно зима, и вот пришла долгожданная подснежниковая весна.
К весне она готовилась по – особенному: все чаще и чаще обнимала березы, которые они с Василём посадили перед самой войной. Эти стройные деревца всегда погружали тетку Дарью в мир своих воспоминаний...
Василь принес саженцы совсем маленькими росточками - прутиками, воткнул в землю и при этом сказал: «Это наша с тобой память – нас с тобой не будет, а они, дай бог, примутся, ещё после нас сережками да березовыми веничками напомнят о себе людям.
— Ох, и попарюсь, я! Да, Дарья! — сказал Василь и притянул, обнимая, жену к себе.
— Где ж такие маленькие разве примутся? — с недоверием посмотрела на них Дарья.
— Я специально в леспромхозе взял годовалые саженцы, ровно столько, сколько мы с тобой, родная, прожили, — ответил ей Василь.
Тетка Дарья ещё раз посмотрела на белые стволы березок и глаза подернулись светлой слезой тоски, которая медленно покатилась по щеке.
Странная эта штука - жизнь, как круговерть закручивает человека: он борется, рвется куда-то, а дойдет почти до финиша и начинает вспоминать всё прожитое и пережитое, но такое дорогое, что нет, сил его забыть…
…На пятый день немцы взяли Минск. Война, как огненный шар катилась очень быстро.
Сменялись в деревне бойцы - постояльцы, отступающие командиры, и просто рядовые бойцы. И так хотелось у них у всех спросить: « Куда же вы, родимые? На кого баб да детей, старух да стариков оставляете?»
…В мае Дарья разрешилась девочкой. Помнится бабка-повитуха, когда пуповину перерезала, зачем-то сказала, ей – Дарье: «Не жилец она – мала, да худа слишком!»
Дарья тогда, в горячке была, ничего не помнила. Это ей потом уже Василь рассказал.
Девочку нарекли Богданочкой. Василь попросил тогда Дарью: «Нам с тобой эта девочка Богом дана - пусть будет Богданочка?»
А девятого мая девочку окрестили в церкви, как и положено. Дарья потихоньку приходила в себя после родов, радовалась крику своей «худышки» так теперь её ласково называл Василь.
В середине июня повезли свою кроху показать матери Василя. Было очень жарко и душно, первый раз повезли так далеко Богданочку.
Тетка Дарья чуть нахмурилась, как бы вспоминая тот день со всеми подробностями: в дороге девочка заболела. Василь всё держал её на руках: Дарьиным рукам не доверял, а ночью и вовсе поехал за доктором, тот сказал, ему помнится, тихо-тихо: «До утра если выживет, то жить будет…корь у неё».
Сколько, плакала, в ту ночь Дарья, не помнит? Василь молитвы читал, а утром на лбу у малышки выступили бисеринки пота.
— Будет жить! Крепкая оказалась, жилистая! — обрадовано сказал доктор. Василь нагнулся над Богданочкой и шепнул ей: «Не зря я тебя дочка так назвал. Бог пусть тебя от всех от бед защищает!»
Сказал, как напутствие дал, а через неделю – война.
Василь в военкомат и добровольцем ушел на фронт.
Тетка Дарья смахнула слезу и ещё крепче прижалась щекой к белому стволу березы Василя.
Собирала его в скоростях, ровно пять минут дал шофер на все сборы то.
— Береги дочь, сама её люби за двоих, а берёзам нашим не дай погибнуть, смотри за хозяйством, трудно будет, к мамке уезжай в деревню. Помни, что кроме тебя, дочурки, да мамки у меня – то и родни больше нет!
Схватил вещмешок и на ходу запрыгнул уже в машину. Дарья плакала и Богданочка, словно, почувствовала так сильно кричала, просто криком зашлась. Там, в машине, Василь ещё что-то говорил, кричал ей на ходу, но разобрать Дарья не смогла: так до сих пор и мучается: «Может, что-то самое главное сказал! Прости, Василь, не расслышала я тогда. Никто теперь мне не скажет, и Богданочка молчит».
… Дарья прижала к груди дочь. Дом сразу стал пустой без Василя, неуютный.
— Крышу- то не перекрыл! Как зимовать будем? Кто же теперь нам с тобой огород посадит, а Богданочка? — удручённо спросили Дарья у дочери.
Девочка откричала, затихла и, наверно, уснула.
— Поспи, поспи, родимая! — укладывала Дарья дочь в колыбельку.
— На-ка вот поешь перед сном, голосистая ты моя! — сказала Дарья и расстегнула кофту, чтобы покормить ребенка, а сбрызнуть молоко не смогла.
— Господи! Только ещё этого не хватало! Неужели молоко пропало? Так и есть, — рассуждала сама с собой Дарья. Она опять попробовала сцедиться, но молока не было. — Делать – то чего теперь? Чем кормить Богданочку?
Она осторожно положила ребенка в колыбельку, потом побежала к Тетке Марии той, что роды у неё принимала, с порога ей рассказала свою беду.
Тетка Мария выслушала Дарью, объяснила ей, что так бывает с расстройства.
— Нервная ты, Дарья! Вот молоко и сгорело у тебя. А девчонку понемногу козьим молоком начинай прикармливать. На – ка, тебе кружечку – макитрочку. Ко мне за молоком будешь приходить. Хватит и дитю твоему и мне. Да не реви, слезами сейчас, милая, не поможешь.
— Что же это так навалилось – то на меня все сразу, а, тетка Марья?
— Не знаю, милая. Одно знаю — война! — ответила ей старушка.
— Иди, иди! Вдруг дитё проснется, напугается ещё чего. Молоко возьми. Козу я нынче
утром подоила. Василь то не говорил: « Что скоро ль германца прогонят?»
— Так кто ж знает?— ответила ей Дарья и почти бегом побежала к дочери.
От Василя за всю войну она не получила ни слова, ни весточки. Как сгинул на той войне.
Потом к ним в деревню «почтарка» часто письма носила солдаткам. Дом Дарьин либо стороной обходила, либо на вопрос Дарьи отвечала тихо: «Нет тебе ничего Дарья. Потерпи, так бывает! Будет и тебе письмо, будет весточка! Мужик, то ведь какой, справный да хороший был! — начала было причитать как-то раз почтарка, но Дарья такие причитания враз прекращала: она чувствовала, что Василь живой, этим чувством только и жила. Дочь растила, пела ей самые любимые песни Василя. А сама истосковалась: день в заботах и хлопотах, а ночью подушка слезы сушит.
Тетка Дарья тяжело вздохнула и шершавой натруженной рукой погладила гладкий ствол березы - его берёзы, раскинувшей ветки к ней, к Дарье, и распустившей сережки только для неё.
…В ту ночь гулко и страшно было от огня пушек, стреляли автоматы и пулеметы, как раскаты грома что-то за рекой ухало и ахало: видимо шел бой не на жизнь, а на смерть.
Дарья сначала и не поняла, кто и почему к ней стучит в окно? Разве могли тогда среди пулеметных очередей существовать другие мирные стуки? Но стук повторился. Она накинула шаль и вышла в сенцы.
— Кто? — спросили испуганно Дарья и, не дослушав ответ, распахнула дверь.
Он – боец красноармеец, так и рухнул к ней на руки, весь израненный, казалось, на нем нет живого места…
— Господи, родимый! Да откуда же ты? — запричитала, закричала Дарья.
Солдат ладонями зажимал живот, тяжело дышал и, казалось, что все внутренности его были в этих же ладонях.
— Разведчик я, — прохрипел солдат. Группа напоролась на немцев, спрячь меня покуда, — он не договорил и потерял сознание.
Дарья кинулась к сундуку: там у неё лежали простыни.
— Перевязать, перевязать, — командовала себе Дарья. Вот незадача... И спрятать – то тебя, солдат негде! Если только в комнатке у Богданочки!
Она судорожно схватила его за гимнастерку, попыталась подвинуть хоть чуть-чуть.
— Боже ж ты мой! Какой ты тяжелый! Потерпи, потерпи! Сейчас я тебя перевяжу!
Солдат уже не стонал, видимо от кровопотери опять впал в беспамятство.
— Ну, давай, давай, помогай мне! — почти кричала ему в лицо Дарья.
Солдат застонал, как-то неестественно дернулся и затих…
— Нет! Нет! Не надо не умирать! — закричала Дарья.
У солдата заострился нос и подбородок.
— Господи, вот и отмучился, — только и смогла сказать Дарья.
Вдруг дверь с силой распахнулась, и на пороге стоял, усмехаясь, Гришка-полицай.
— Что, тварь, теперь не отделаешься! Партизанов прятала – не попалась. А вот с этим прогорела ты, Дарья! — сказал ей Гришка и размашисто ударил кованым сапогом уже мёртвого солдата.
— Говори, кто это? Последний раз тебя спрашиваю! — заорал он опять.
— Изверг ты, Гришка! Изверг и немецкий холуй! Слышишь, как стреляют за рекой! Скоро, совсем скоро прижмут вас! А тебя мы всем селом судить будем! Тетку Степаниду жаль! Ведь она на тебя молилась… Да, что говорить, холуй ты и есть холуй! — смело ответила ему Дарья.
— Заговорила, дрянь! Не тебе меня учить, что делать и как жить! И уж не этому «красному отрепью», — Гришка опять ударил сапогом бездыханное тело солдата.
— Бога побойся! — попыталась его остановить Дарья.
— Бога! Вот у Богом данной и спрошу, — ехидно сказал Гришка.
Дарья поняла, о ком он говорит, и рванулась в комнату к Богданочке, но полицай опередил её.
— Не тронь, не тронь, дитя, душегуб!
Раздался выстрел… На крик Дарьи прибежал дед Устин и покарал убийцу.
— Дитятко, моё, родноё! — зарыдала Дарья. И опустилась перед Богданочкой на колени.
— Прости, дитятко, прости, не уберегла!!
Больше она ничего не помнила, пришла в себя только через десять дней, когда уже схоронили Богданочку и солдата. Могилки у них рядом: одна большая, другая совсем маленькая.
А березы в тот день стали её оберегами. Сохранили её живой и невредимой.
С Богданочкой каждый день Дарья разговаривала, и к неизвестному солдату на могилку ходила. И всё ждала, ждала, ждала…
Свою восемьдесят третью весну встретила тетка Дарья, а с ней и долгожданный праздник Победы.
Уже после войны Тётка Дарья отнесла солдатский медальон и книжку красноармейца куда следует. Все – мы племянники тётки Дарьи, поставили оградку и памятник красноармейцу Колинченко Фёдору Кузьмичу и маленькой Богданочке. А нас всех поочерёдно вырастила и вынянчила наша тётка Дарья. Замуж она так больше и не выходила. Не было для неё дороже и лучше Василя.
Шумят, шумят березы…
У каждого выжившего в эту войну своя история, своя жизнь и свои слёзы и, конечно, своя память.