Духовная эволюция лирического героя в стихотворении Дмитрия Филиппова «В мире имеет значенье лишь звук и знак…»

В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я;
Глубокая ещё дымилась рана,
По капле кровь точилася моя.
Эта строфа из «Сна» М.Ю.Лермонтова невольно приходит на память, когда читаешь стихотворение Дмитрия Филлипова.
Правда, у Лермонтова всё благородно и возвышенно. Даже картина смерти на фоне живописной природы Кавказа не производит впечатления безысходности. Старославянизмы «младая», «хладной», употребление слова «жёны» в устаревшем, высоком значении побуждают читателя думать: речь идёт о вечном, далёком.
В стихотворении Дмитрия Филлипова тоже присутствует картина смерти. Но если у Лермонтова кровь из раны изящно «лилась хладеющей струёй», то лирический герой стихотворения Филиппова «с инженерки друзей по кускам выносил». А лексикон у него… «Дурак» да «опохмел». А то и вообще ненормативная лексика в соседстве с обращением «Господи». Верх цинизма! К тому же фраза «Я не боялся, не верил и не просил» - свидетельство (если верить Солженицыну) тёмного, скажем откровенно, тюремного прошлого.
Как говорится, где наш герой – и где Лермонтов!
И всё-таки кто он – человек, от имени которого написано стихотворение?
Возможно, сапёр. Или штурмовик. А может быть, разведчик? Мы не знаем его военной специальности. Одно очевидно: там, где свистят пули (аллитерация в первой строке «значенье», «звук», «знак» позволяет услышать это), способность превращаться в слух – это вопрос жизни и смерти. Как и умение «читать» едва уловимые знаки.
Причём, по мнению лирического героя, в таких обстоятельствах надеяться на покровительство высших сил не что иное, как глупость. Эта мысль представляется ему столь важной, что он, используя синтаксический параллелизм, повторяет её дважды:
Если ты веришь в бога, то ты дурак.
Если ты веришь в будду, то ты глупец.
Другими словами, твоя жизнь – в твоих руках. Это твоё дело.
И этот закон действует без ограничений в пространстве и во времени – «в мире».
В мире, где происходят странные вещи: «Трещат дрова. Кипятят свинец».


Герой стихотворения не может видеть этого, но ему дано услышать треск горящих где-то «в мире», может быть, на другом краю земли, дров. Как это возможно?
А как можно понять, друг перед тобой или враг, только увидев, «как пальцы обожжены»? Оказывается, можно. Но для этого «нужно сто тысяч книг и две-три жены». Нашему герою удалось прожить несколько жизней? Достоверно известно только то, что он побывал …в аду.
Прошедшее время глаголов в третьей строфе («не боялся», «не верил», «не просил», «выносил», «дичала», «цвела») на фоне настоящего в первой и четвёртой («веришь», «слышишь», «трещат», «кипятят», «продолжаемся») говорит о том, что развитие лирического сюжета сопровождается экскурсом в прошлое. И это такое прошлое, от которого не отмахнёшься.
Существует немало иллюстраций к лермонтовскому «Сну», начиная от С.В.Иванова и заканчивая современными художниками. А иллюстрацию к строке: «И с инженерки друзей по кускам выносил» - вы можете себе представить?! Это не умещается в сознании. Это ирреальнее любого наркотического сна. Понятно, почему оказалась не у дел, «вдоль обочин дичала, цвела конопля». И почему лирический герой забыл своё: «Если ты веришь в бога, то ты дурак». Он переживает кризис мировосприятия. Непонятно, как жить в ТАКОМ мире. И ради чего вообще жить. Чтобы отомстить? Нужно искать выход из духовного кризиса.
Упоминание кипящего свинца в первой строфе отсылает читателя к библейским текстам, в которых плавка свинца и других металлов сравнивается с Божьим судом, с испытаниями, через которые необходимо пройти человеку, чтобы очистить душу в горниле страданий.
И это очищение происходит на наших глазах. Мы бы не удивились, услышав от лирического героя о его желании лицезреть врага «по кускам». Но вместо этого в отношении к врагу теперь только отчуждение, как от прокажённого:
Не говори со мной. И не пой со мной.
Даже дышать не смей за моей спиной.
И, наконец, последняя строфа, итог переживаний и размышлений героя, показывает, что кризис преодолён. Лирический герой приходит к той же мысли, что прослеживается и в стихотворении Лермонтова: мир Божий един. В нём нет границ между природой и человеком, между душами живых и умерших. А значит, нет и смерти:
Мы продолжаемся в детях, в земле, в реке,
В пахаре, в докторе, в хлебе и молоке.

Наш герой пока не может не ёрничать: «Добавь на опохмел четыре рубля». Но это говорит лишь о том, как непросто душе бывает «выстрадать себя».
Финальная строка стихотворения и ритмически (акцентный стих), и буквально рифмуется с крамольной последней строкой третьей строфы. Но за этим внешним сходством – различие душевного состояния: от ужаса и ярости – к душевной гармонии. И за последней строкой:
Это я, Господи. Господи, это я -
вполне уместно было бы тютчевское:
Впусти меня! – Я верю, Боже мой!
Приди на помощь моему неверью!...