Дыши

Где-то очень далеко, где исчезают звуки и замолкают мысли... все реже и реже ему удавалось очутиться в том сокровенном месте... А может это было рассказанной на ночь сказкой - одной из тех, где ему улыбались освященные теплым светом фонарей ветви деревьев, будто сбежавших из пластилиновых мультфильмов; где так пугала снежно-белая умывальница, что вот-вот догонит упрямца; тревожил своей беззащитностью мышонок, неустанно спасающийся от неутомимого кота... Просто удивительно, насколько человеческими были чувства у героев с тех страниц, пестрящих всеми возможными состояниями души в объятиях крупного готического шрифта и блестящей золотом твердой обложки. Но иначе не могло быть, ведь этот двухмерный мир утаскивал его наивное и уязвимое сердце в самые глубины подсознания, которые способна вместить только душа ребенка, еще не успевшая задвинуть все люки, поэтапно ограждаясь от грозящего бесконечностью полумрака медленно подползающей действительности. И от боли, струящейся, как ему казалось, буквально от каждого встречного...
Да! Он достиг чемпионства в гибкости, научился подстраиваться практически под любые ситуации: примиряться, примирять, не отвечать на враждебность, терпеть несдержанность, быть преградой между огнем и льдами... Был ли это его выбор или природа, в которой его нет? А если выбор, то был ли он верным?
Последнее в его жизни, что казалось действительно верным, имеющим абсолютную по бескорыстию, по чистоте воли силу - это слова тренера, бодрящие дух между раундами одного финального боя:
- Дыши, дыши, дыши!..
Вроде бы ничего особенного, но для него это был момент истины, будто выносили приговор всему сущему - решающая схватка между светом и тьмой, тиранией и справедливостью... Конечно же, его тренер был на правой стороне и навсегда останется, ведь он учил вещам, о которых больше никто в его жизни, как правило, говорить не осмеливался, а может быть и думать... Какая все-таки то была сила. Однако ветры жизни оказались сильней. Долгие, межконтинентальные ветры.
Пытаясь согреть замерзшие руки, он отложил книжку очередной, попавшей в руки от матери, случайной биографии.
В памяти всплывали летние темные вечера тяжелого удушливого зноя в общежитиях Хадеры и Хайфы, неуклюже машущие Санта-клаусы на витринах неряшливых магазинчиков бесснежными зимними буднями в мистического происхождения арабо-христианском оазисе под Бахайским храмом... Двадцать четвертого декабря! И облака, объекты зависти - с каждым годом все больше, берущие курс на прибалтийские промозглые равнины, города, в места его детства и юности, где именно двадцать четвертого декабря выставлялись на витрины те же самые неуклюжие Санта-клаусы. И неутомимо согревали предвкушением самого снежного и живописного месяца зимы, отражались жаждой жизни в глазах школьника с огромным ранцем, затем юноши с закономерно завышенными амбициями...
В итоге ему удалось поймать одну из тех заветных туч, но, как показали последующие годы, крылья к тому моменту оказались необратимо изношены... слепые грозы, глухие бури, иногда рассветы, но в основном закаты. Витрины, но уже опустевшие, даже на Рождество - видать, давно вышли из моды герои сказки его юности...
На этом мысли закончились. Он сидел неподвижно, застывший на одиноком балконе и, по привычке расслабив фокус зрения, которое стало порой что-то подводить, потупился в ноябрьский туман. Почти счастлив. Вокруг было тихо, деревья слегка покачивались, будто в ожидании чего-то. И в этом мистическом умиротворении ему не нужно было больше о ком-либо или о чем-либо судить. Не нужно было ничего анализировать.
Вновь открыл биографию и, погрузившись в неприхотливые строки, старался освободиться от последнего, что лишало равновесия, - от сожалений и ощущения, что всегда надо было просто дышать, свободно и бесстрашно, упрямо и где-то даже эгоистично, но не отбирая при этом и у других их воздух. Хоть бы для этого пришлось перебраться в тайгу... И в этот момент, одаренный неторопливым танцем первого ноябрьского снега, он осознал, что ни разу его не замечал, а ведь так долго мечтал о нем! Девять нескончаемых лет средиземноморская зимняя сырость и слякоть заменяли трескучие снежные тропы детства. По вечерам шум саней, мама освещает своей улыбкой вместе с месяцем околдованный лес. А он, будучи пассажиром, собирает глазами рассыпающиеся искрами проплывающие фонари.
...И перечитывая один и тот же простой, но почему-то незапоминающийся стих, чувствовал, как дыхание становилось все чище, а воздух все прозрачней. Лицо осветилось еле заметной улыбкой: - какое счастье, - подумал он, - что это написано кем-то еще. - А ведь все так, все именно так! - Нашептывало пасмурное осеннее небо. - ...Значит все было не зря, все это было для этих самых строк, - осенило его. - Своевременных и вне любого пространства, - вне времени!..


"В смятеньи мы, а истина - ясна,
Проста, прекрасна, как лазури неба:
Что нужно человеку? Тишина,
Любовь, сочувствие и корка хлеба."



(Стихи А. Л. Чижевского)