Джина

Джина
Она настороженно встретила этих студентов-молодоженов, которые должны были поселиться в спальне ее хозяйки.

Они вошли в квартиру в сопровождении еще трезвой Полины и смущенно топтались в прихожей на вытоптанном полуковре, бывшим когда-то ярко-голубым с золотым шитьем…

Почему полуковре? Да потому, что Полина однажды решила, что бутылка водки ей куда как более нужна, чем остатки былой роскоши, и оттяпала мясницким ножом половину этих персидских останков супруге профессора Снежицкого.

Нож одолжила у мясника в лавке, в которой для Джины каждое утро наваливали полную сумку мозговых с мослами костей.

Снежицкая согласилась бы забрать и весь ковер – она резонно полагала, что Поля уже давно не персидская царевна, а потому аристократическая атрибутика её «шатру» так же к лицу, как козе бант. Но вынуждена была удовольствоваться половинкой иранского дива, потому что Полина уперлась: мол, ковер - единственная вещь, оставшаяся в квартире как память о покойном муже.

Половину памяти, то бишь, отдала безболезненно..

Джина тогда задумчиво посматривала на Полю. Она помнила любимого мужа ныне вдовы и ее хозяйки.

Когда Сергей Петрович в то утро обувался в коридоре, собираясь на работу на свой экспериментальный завод, Джина клыками, не больно, хватала его за руки, пытаясь удержать от шнурования ботинок. Хозяин считал - она играет.

Когда он упал со своим велосипедом прямо на железнодорожном переезде и его оттуда увезла карета "скорой", Поля как раз направилась с сумкой за костями и поллитровкой – это была традиция, которой исполнилось уже три года.

А до основания традиции Поля была ведущим инженером-конструктором на том самом экспериментальном заводе.

Последняя её командировка в противоположный конец Союза, где находилась партнерская их предприятию судостроительная верфь, закончилась прогнозировано – Полина Афанасьевна выпила «граммульку» еще на подъезде к приморскому городу и забыла в купе поезда, или в ином месте, толстый пакет с чертежами, который ей было поручено доставить директору верфи. Всё это везлось под грифом «совершенно секретно».

И уже совсем несекретно, вполне гласно Полю уволили. Поскольку папка бесследно исчезла.

А Сергея Петровича за грехи супруги с начальника цеха негласно понизили до мастера смены. Тогда у него случился первый, как сказали медики, микроинфаркт.

Второй, уже без микро, скосил его, когда Поля на рассвете возвратилась домой вся в синяках, со стойким сивушным перегаром, в разодранном от колен до груди платье, которое придерживала рукой в целях конспирации отсутствия трусов на собственных ссыхающихся исцарапанных бедрах.

Она злостно зыркнула на мужа и направилась в грязных туфлях прямо к буфету в гостиной. Рывком распахнула украшенную резьбой, с хрустальными стеклышками, дверку, схватила уже единственную коллекционную коньячную бутылку. Опустошила её в ванной. Там и вырубилась.

Когда это случилось по третьему кругу, Джина чутко прислушивалась к шагам на наружной лестнице, скребла входную дверь и подвывала. Ей нужно было к хозяйке. Хоть кто-то из соседей должен был услышать и найти Полю. Если та уже купила бутылку, её можно уговорить вернуться домой, чтобы унять нестерпимо тоскливый вой Джины.

Поля и в самом деле скоро возвратилась. Неуверенной рукой пихнула ключ в замок, открыла. Традиционная поллитровка, вероятно, была уже выпита.

- Джинчик, нам нужно к папику. Папик в больнице. Ты знаешь, где это – мы там бывали.

Джина знала. И она побежала по знакомой дороге, в этот раз не ожидая, пока на перекрестках вспыхнут зеленым светофоры. В городской кардиологии она проскочила под раскинутыми, как будто у профессионального ловца, обеими руками вахтера и помчала вверх по ступенькам на четвертый этаж, в конец широкого коридора, к последней в нем двери слева. Тугая дверная ручка под массивной лапой овчарки скрипнула, и дверь реанимационной палаты тихо приотворилась.

Сергей Петрович попытался погладить слабой рукою Джину за ухом. Той, которая была свободной. Но ею надо было еще дотянуться. К другой же была подсоединена какая-то трубка. Её нельзя было двигать.

Джина замерла, положив на край кровати свою преданную пасть, как можно ближе к своему другу. Собачьи глаза обычно влажны, «со слезой» - так, бывало, говорила о них Поля. Хозяйские были сухи, светлы. Еще мгновение.

Когда по коридору хаотично громыхнуло несколько пар ног и резанула слух визгливая истерия знакомого Джине пьяного верещания, Сергей Петрович отдернул руку от собаки и оперся ею, чтобы подняться.

Поля влетела в палату пьяной сумасбродной смертью. Персонал был не в состоянии остановить бесноватую.

Когда Джина бросилась ей наперерез и, встав на задние лапы, оттолкнула Полю назад, к выходу, а та упала на пропахший больничным лизолом пол, Сергей Петрович крикнул:

- Фу, Джи..

Собака послушно обернула морду, чтобы выполнить команду хозяина.

Это была его последняя команда.

… Так вот, Джина долго не воспринимала эту парочку.

Прежде в свою спальню Поля по временам впускала каких-то странных людей. Тоже парами.

Они там переворачивали грязную постель вверх тормашками, из-за закрытых дверей надоедали нервическим смехом и бормотанием вперемешку с громкими стонами. После них в комнате оставалось полно окурков, пустые бутылки и немного объедков.

Уходя, они тыкали Поле пару мятых бумажек, на которые она покупала для себя очередную поллитровку. Объедки так и оставались объедками. Джине они не нравились. Оттого покрывались плесенью в миске под кухонным столом.

Эти же молодожены были другими. Он спозаранку уходил и возвращался поздно вечером. А Она всё вымыла в квартире и даже вынесла во двор персидское диво. Ползала по нему на карачках и терла щеткой, поминутно стряхивая жмыхи линялой шерсти Джины.

В жилище Полины сначала появился запах дождевого августовского утра после затхлой удушливой ночи. Потом к нему присоединились всяческие съедобные ароматы. И – такая же вкусная еда для Джины в чистой миске.

Правда, Джина не приступала к приготовленной трапезе при Ней. Овчарка все время вынуждала Её удерживать дистанцию. Когда Ей нужно было из кухни через гостиную пройти в спальню, всегда приходилось просить Полю, чтобы попридержала собаку. Потому что та ощеривалась на Нее и предупреждающе гыркала.

Гыркала и Поля. И все чаще. Хозяйке скоро обрыдло чистоплюйство квартирантки, а еще Её постоянные отговорки на радушные предложения випить «чарку за здоровье».

Поля, как обычно под вечер, пребывала в алкогольном дурмане. С Ней она вынуждена была делить кухню – на плите готовился ужин для Него. Собственно говоря, и для Поли. Но Поля уже поужинала – остатками молодого вина. Напиток богов Полина готовила каждую осень в оцинкованном ведре по собственной рецептуре.

Состоял этот нектар из винограда изабеллы, сорванного с лозы, случайно изогнувшейся от соседского к её балкону. Виноград выжимался руками и скидывался в ведро. К выжимкам доливалась вода и добавлялась малая пачка дрожжей. Через неделю или даже раньше пойло можно было употреблять.

Еще через неделю Полина допивала его остатки. И это её весьма раздражало.

Но еще более всего раздражало то, что Она вновь убеждала Полину пойти к себе в гостиную и лечь спать. И даже пыталась поднять Полю со стула, устроившего под ней качку.

Качка доставала. Полина ухватилась за ошейник Джины с прицепленной до нему металлической цепью, как за опору. И внезапно ее полукоматозному мозгу открылось, что этот предмет можно использовать по-другому.

Она замахнулась цепью на Неё. Еще мгновение – и железом Её огрело бы куда ни попадя.

Откуда взялась между ними Джина, Она так и не поняла. Овчарка в на лету перехватила пастью стальное орудие, одновременно угрожающе зарычав на Полину и толкнув ту к стене.

Джина знала: это как раз тот случай, когда не следует выполнять последнюю команду Сергея Петровича.