На сборах

Позади были госэкзамены, а впереди диплом. Мы приехали на сборы по своей военной специальности. Куда? Скажем так: значительно северо-восточнее Москвы. Ехали в общем вагоне, как и полагается солдатам. Ехали долго, медленно; спали как придется, без белья и матрацев. После сборов министр обороны присвоит нам лейтенантские звания, а потом мы получим военные билеты.
Это был русский север. Днем жара, комары, а ночью холодно и тоже комары. Корабельные сосны подпирали синее небо. Покой и простор.
Часть стояла, как и полагается, в лесу, за забором с колючей проволокой. Напротив штаба, через дорогу мы развернули свой лагерь из трех палаток на дощатых настилах. Руководил нами всегда иронически улыбающийся лейтенант из этой же части, похожий на актера Ширвиндта, только не толстый. Мы его за глаза так и называли – Ширвиндт. Он щеголял новой формой и блестящими хромовыми сапогами, по которым обычно похлопывал веткой-хлыстиком. В кино, что ли, видел такое? А советская форма сидела не нем превосходно и носил он её с изяществом. Ширвиндт назначил нам командира – из наших, отслуживших в СА, - здоровенного троечника Василия. Василий сразу заважничал.
Первую ночь в палатках мы почти не спали из-за комаров и от холода. Одного одеяла было недостаточно, даже если спать в одежде. Точнее, в солдатской форме, которую нам выдали. Потом те, кто замерзал, нашли выход: стали на ночь брать в казарме у солдат шинели и накрываться ими поверх одеяла. Ширвиндт, как-то заглянув вечером в нашу палатку, возражать не стал: ведь солдату положены шинель и одеяло.
Один раз нас водили на стрельбище. Учили стрелять из пистолета. Ширвиндт и еще один лейтенант, и еще прапорщик за компанию тоже стреляли. Ширвиндт оказался самый меткий.
Василий и другие наши «старослужащие» всем были недовольны. И часть хреновая, и в казарме бардак, и кормят плохо. Кормежка особенно их возмущала. Они говорили, что, когда служили они, то и мясо им давали, и котлетки, и даже курицу по праздникам, а тут только картошка гнилая с кусками свиного жира в мерзкой подливе. И щи все время из вонючей капусты с тем же жиром, потому что в части своя свиноферма. И - ни тебе супчика, ни борща. Только и удовольствие: на ужин рыбка жареная и утром кусок масла с белым хлебом. На кухне орудовали мрачные и молчаливые уроженцы среднеазиатских республик.
В части было очень тоскливо. Поначалу развлекали солдаты, которые трижды в день строем ходили мимо наших палаток из казармы в столовую и обратно с песней “Не плачь, девчонка, пройдут дожди…” Или еще: по сигналу учебной тревоги, ровно через сорок секунд после сирены, два бойца бегом выкатывали из штаба на “позицию” огромный станковый пулемет ДШК, а потом сидели возле него, курили и плевались, ожидая отбоя. Но уже через неделю мы ко всему привыкли, все осмотрели и заскучали.
Как-то утром Ширвиндт с Василием устроили внеочередное «построение». Это было после тайного распития водки в одной из палаток, население которой именовалось «вторым отделением». Кстати, второе отделение обучило прапорщика играть в «монополию», и он буквально не вылезал из их палатки; так что в части уже знали, где его искать, когда он пропадал.
Предварительно Василий пытался провести «расследование», собрав всех на поляне перед лагерем. Слово взял сначала наш ленинский стипендиат, а потом другой – интеллектуал; оба москвичи из второго отделения. Смысл их выступлений сводился к тому, что «не пойман – не вор», а проще – существует-де презумпция невиновности. Они также указывали на ошибки в «расследовании» и предвзятость. От предложения «дыхнуть» с возмущением отказались. Ночью не спали, якобы, из-за комаров. А в кусты за палатку выходили, потому что дымом горящих газет выкуривали из нее все тех же комаров, а вовсе не блевать, как утверждал часовой. Вообще пытались водочную тему подменить комариной. И яблоки утром ели не для отбития запаха, а потому, что ощутили недостаток железа в обескровленных комарами организмах. Обнаруженные в кустах пустые бутылки не признавали своими. И т.п. Общежитский Василий не любил отличников и москвичей. Поэтому, отметая их «демагогию», он поставил вопрос грубо и прямо: «Пило отделение или не пило?» – чем вызвал бурю негодования и угроз вплоть до «мы тебе темную устроим, динозавр!» и «ты у нас вылетишь из института, тварь тупорылая!»
На построение пришел командир части майор Колотилов. Я уже слышал раньше, как он матерился, но такого, как в этот раз – никогда и ни от кого; ни до, ни после описываемых событий. Невозможно даже передать те удивительные образы и лексические выверты, которые легко сотворял майор из весьма ограниченного и всем известного набора. Причем все остроумно увязывалось с грубой реальностью. Чувствовались талант и многолетняя практика. Я так заслушался, что даже не пытался хоть что-то запомнить; а позже, когда попытался, – не смог. Записать бы сразу, но… не пришло в голову. Спросил потом остальных; они тоже не могли вспомнить. Чудеса! Только Василий сказал: «У нас покруче был прапор один…» Но не воспроизвел, чем покруче; потому - вряд ли ему поверили.
Я попытаюсь вкратце изложить здесь содержание речи майора Колотилова; только содержание, тезисно. В моем пересказе она теряет две трети объема и девять десятых своей «прелести»:
- Как их называть?… Студенты?… - Майор повернулся к Ширвиндту. Тот стоял несколько позади и подсказал: “Курсанты,” - довольно ухмыляясь и стуча по сапогу хлыстиком. – Курсанты?… Пусть курсанты. Почему рукава закатили?… Опустить, как положено!… Как немцы… фашисты тут мне… расхаживают… Вы проходите службу… именно службу!… в доблестной части, находящейся… на боевом дежурстве… по защите воздушных рубежей… на дальних подступах к столице нашей Родины… городу-герою Москве. А также… иных важных стратегических объектов… промышленных и оборонных. Тут вам не картинки… цветные, а… боевое оружие… которое… И поэтому… я не потерплю здесь… понимаете… ничего такого… Если еще узнаю... Если доложат… Что… То я вам устрою диплом! Вы у меня получите… дипломы!… Вы у меня запомните… Вы меня запомните!… Папочки… не помогут… в министерствах!… Эти москвичи мне… хитрее евреев!… Я такие характеристики напишу… Не пожалею… бумаги и чернил… Я печатей туда… таких…. Наляпаю!… что ваш ректор… обделается!… - при этом он энергичными жестами демонстрировал, как будет “ляпать печати”.
Солдаты говорили, что он хороший командир, но его обошли по службе: все на востоке и на севере, даже за границей ни разу не был. И теперь он уйдет в отставку майором в этой дыре. Потому и злится, хотя добрый. И язва желудка у него.
В лесу вокруг было полно крупной черники и грибов. Но Ширвиндт не рекомендовал есть чернику и собирать грибы: это, сказал, экологически небезопасно.
А вот за пределами части мы как-то чернику собирали; для майора Колотилова, на вино и варенье. План был три ведра. Но в разгар сбора вдруг пропал наш интеллектуал. Поиски с ауканьем вдоль дороги продолжались до вечера. Бедняга Ширвиндт даже улыбаться перестал: ЧП, придется поднимать солдат и весь лес прочесать! Оказалось, интеллектуал вышел не на тот проселок и приперся в какой-то леспромхоз в двенадцати километрах от части, откуда его нам и вернули на попутном грузовике.
Мы занимались, в основном, строительством ограды, рыли лопатами ямы. На жаре снимали гимнастерки, а из чащи на наши обнаженные потные торсы слетались комары и слепни. Грозное оружие, о котором говорил майор, тоже видели, конечно… Даже щупали. Щелкали тумблерами, крутили ручки, смотрели на экраны и индикаторы. Слушали путаные “лекции” офицеров, читали инструкции… Но маловато как-то. “Призовут - изучите, времени будет много, – усмехался Ширвиндт. – На войну сразу не попадете.”
Меня назначили “почтальоном”: я на вопрос “кто хочет почту возить из городка?” быстрее всех крикнул “я!”. Поэтому мне ежедневно надлежало выезжать из части в военный городок за почтой и газетами для “курсантов”, которые так и просидели весь месяц за забором. В городке я покупал печенье, конфеты и сигареты. Время моего отсутствия практически не конролировалось: ведь ездил я как и чем придется, - это все знали. Я, конечно, радовался своей удачной должности.
Однажды, когда наш “срок” уже заканчивался, я со своей почтой шел по городку, пыля сапогами. Я уже собрался обратно в часть и ловил попутку. Навстречу ехал УАЗик. Я вдруг увидел за стеклом знакомые глаза. Неужели? УАЗик проскочил мимо, но остановился. Точно! Из кабины вышла она, Наташа! И быстро, вприпрыжку, пошла ко мне. А я – к ней.
Она радостно улыбалась.
- Откуда ты взялся? – спросила Наташа.
- Я тут на сборах в части. А ты?
- К мужу приехала, он здесь служит. После института призвали на два года.
- После нашего института?
- Ну, да. Он старше нас.
Понятно. У студенток-то каникулы, это только у нас военные сборы. А она, значит, замужем теперь.

Это было полтора года назад, я брал у нее конспект по спецкурсу. Наташа училась на нашем потоке, но в другой группе. Она была отличница. Скромная черноглазая девушка, такая домашняя, тихоня. Глаза как у лани. Она не была эффектной, но красивой несомненно была. Ну, так… Может, нос немножко?… Да нет, красивая, правда. Я не был с ней знаком лично, а у нее были очень хорошие конспекты и почерк понятный такой, девичий. Об этом было известно; за ее конспектами охотились. А преподаватель меня просто заедал, не ставил зачет:
- Нет, не то! Слышал звон, да не знаешь, где он. На лекции ходить надо было.
- Надо было, осознал. Виноват… Но и причины были... Иногда. Ну, а сейчас-то что мне делать?
- Готовиться.
- А как? Где прочитать? В книжках этого нет.
- Да, нет. А я давал. Это из наших новых разработок на кафедре. Возьмите конспект у кого-нибудь. Вот хоть у …, - он назвал фамилию нашего ленинского стипендиата.
- Я брал. У него тоже нет. А зачет он получил!
- Значит, он так запомнил, не записывая. А это надо знать.
В общем, кошмар. Вот я и решился пойти к Наташе. Постучался в ее комнату. Открыла не она: “Наташа, к тебе!” Робко изложил проблему: я ведь не из ее группы и вообще… не представлен, так сказать. Наташа смотрела на меня так, будто мы давно знакомы, друзья. Она была в халатике, в тапочках. В комнате чисто, аккуратно, магнитофон на тумбочке, на стене гобеленчик с оленями… “Хотите чаю?” Я отказался. Она протянула мне тетрадку: “Заходите, если что непонятно, я уже сдала,” – и так по-доброму улыбнулась.
Я заходил потом, даже чай пил. Пригласил ее один раз в кино. После сеанса шел крупный снег, мы подходили к ее общаге. “О! У тебя снежинка на носу! – я развеселился и осмелел. – Ну-ка!” – и поцеловал ее, держа за плечи... А дальше - я “исчез” без объяснений, отстранился. На пятом курсе началась узкая специализация, и на занятиях мы с ней не пересекались. Изредка, встречая меня случайно в институте, она всегда приветливо здоровалась, ничего не спрашивала. Она мне очень нравилась, но… Я подумал, что жениться мне рано, а она не какая-нибудь; тут серьезно надо. Да и учебу не потяну, если семья. И потом… Не такая уж она и красавица. И из нашего же института, из общаги. Лучше на стороне поискать!

- Пойдем ко мне, - сказала Наташа. – Я тебя обедом угощу! Знаю я вашу солдатскую столовую.
В офицерском общежитии мы прошли в их комнату, Наташа разогрела обед.
- А муж где? – спросил я.
- На дежурстве.
Я сидел за столом как почетный гость, а она за мной ухаживала. Я не был голоден, но все было вкусно. Я знал, что она умеет готовить – еще по общежитию. Наташа смотрела на меня, а глаза ее светились от счастья. Я не понимал, почему она мне так рада. Точнее, начинал догадываться, но как-то не верилось и стало тревожно на душе.
- Хочешь, альбом покажу? – спросила Наташа. – Иди сюда! – и пригласила на диван. Сама села рядом и стала листать альбом. Она была в летнем ситцевом платье, коротком и с короткими рукавами. В цветочек. Ее красивые коленки так близко... Я разволновался еще больше. В альбоме было, что и у всех: родные, подруги, школа, стройотряд... - А вот муж, - сказала Наташа, и голос ее дрогнул. На фото был спортивный парень в рубашке и джинсах, он улыбался; мне показалось, что как-то самодовольно и с превосходством. – А это наша свадьба.
Я стал рассматривать фотографии свадьбы, нашел пару знакомых лиц. Наташа молчала и не переворачивала страницу. Может, эта страница последняя? Я взглянул на Наташу. Но что же это? По ее щеке катится слеза.
- Наташа, что ты? – спросил я.
Она не ответила. Потом повернулась ко мне. В ее больших черных глазах была такая тоска, что я испугался.
- Он… мне изменяет, - сказала Наташа. – Я знаю, у него здесь… вторая жена. Он не любит меня. Как же я так ошиблась? – Она вдруг обняла меня за шею. – Как? Зачем я это сделала? Почему?
- Не плачь, - сказал я. Что же делать? – А то я тоже заплачу.
- Что мне делать? Что? Скажи, - она ткнулась в мою щеку горячим лицом, мокрым от слез. Голос ее дрожал. Я крепко обнял ее, она доверчиво ко мне прижалась. Я чувствовал ее дыхание, частое биение сердца. Как же мне ее жаль! – Ну, почему я такая дура?
“И я дурак! – подумал я. – Скотина!”
- И не вернуть теперь… Не исправить. Ведь ты любил меня?
- Да, - сказал я. В этот миг я ее не обманывал.