Штирлиц и Вторая Мировая война-4часть (5-9 главы)

(продолжение следует)

Начало см.:
http://www.neizvestniy-geniy.ru/cat/literature/proza/1226462.html?author



5. ПОДОЗРЕНИЯ МАЙОРА КУПОРОСОВА РАССЕИВАЮТСЯ

– Всё, я пописала, – сказала Люся, выходя из сортира.

Чугунков препроводил её назад к майору Купоросову. Майор, вытянувшись по стойке «смирно», разговаривал по телефону. Люся услышала только самый конец разговора:
– Слушаюсь, товарищ генерал, – сказал Купоросов, осторожно положил трубку на место, словно то была мина, посмотрел на Люсю излучающим нежность и ласку взглядом юноши, жаждущего от девушки немедленной любви, и извиняющимся тоном спросил:
– Почему же вы, товарищ Енотова, не сказали мне, что вы наш человек и летели из Берлина на нашем самолёте, сбитом нами по ошибке? Сам начальник Управления СМЕРШ фронта позвонил мне. Он приказал разыскать вас, и был очень рад, что вы уже нашлись. Скоро за вами прилетит из Москвы другой самолёт. Пока можете отобедать и отдохнуть.
– Я хотела бы помыться, товарищ майор? – ответила Люся. – Мне бы горячей воды и тазик.
– Зачем тазик, товарищ Енотова. Мы вам сейчас сообразим баньку.

Банька была готова через час. Старший сержант Чугунков расстарался. Даже веничек берёзовый приготовил для Люси.

(А в это время важный генерал распекал менее важного за наш сбитый самолёт. Менее важный генерал обещал примерно наказать виновных.
– Это не ошибка! – кричал важный генерал. – Это диверсия! Виновных отдать под трибунал!).

Люся, растянувшись на полке, блаженствовала. Давно она уже так не мылась: в баньке, с парком, с кваском да с веничком. Евпраксия знатно похлестала её. Всю усталость и все предшествующие невзгоды выхлестала напрочь. Теперь Люся просто лежала и ни о чём не думала. Вдруг распахнулась дверь, и вместе с прохладным воздухом в баню ворвался майор Купоросов с телефонной трубкой в руке. Следом за ним тянулся чёрный телефонный провод.

– С-сам т-товарищ Б-б-берия! – воскликнул он, протягивая Люсе трубку. – С-сп-прашивает вас!

Люся тоже опешила, но не от того, что посторонний мужчина может увидеть её голую, а тому, что ей, простой советской девушке, звонит сам товарищ Берия из Москвы. Она прижала трубку к уху и сказала:
– Енотова у телефона.
– Товарищ Енотова, то, что вам передал наш человек в Берлине, при вас?
– В данную минуту я моюсь в бане, товарищ нарком, – ответила Люся. – А фигурка у меня в кармане пальто в предбаннике.
– Очень рад, товарищ Енотова, – ответил Берия. – За вами направлен самолёт. Вас с нею ждёт товарищ Сталин.
– Ста-лин?! – поразилась Люся. – Сам товарищ Сталин?! Меня?!

Майор Купоросов, услышав имя Вождя, чуть не вылетел из сапог, как пробка из бутылки шампанского.
– Да, товарищ Енотова, – ответил Берия и положил трубку.

Люся посмотрела на Купоросова круглыми глазами и сказала:
– Меня ждёт сам товарищ Сталин. В Кремле? Вы, товарищ майор, бывали в Кремле?
– Никак нет, товарищ полковник, – ответил Купоросов, почему-то решивший, что если эта девица приглашена на приём товарищем Сталиным и звонит ей сам товарищ Берия, то звание у неё никак не меньше полковничьего. – Не бывал. Чин у меня не тот.

6. КЭТ СОГЛАСИЛАСЬ СОТРУДНИЧАТЬ С МЮЛЛЕРОМ

Штирлиц сказал Кэт, что он передаёт её в руки Мюллера. Кэт испугалась. Она знала, что Мюллер шеф гестапо и очень жестокий человек.
– Дайте мне пистолет, товарищ Штирлиц, – сказала она. – Я застрелю Мюллера и застрелюсь сама.
– Не спеши, – нежно улыбнулся Штирлиц. – Мюллер хочет связаться с Москвой и предложить свои услуги, чтобы спасти свою шею от петли.
Кэт удивилась:
– Разве наши согласятся на это?
– Посмотрим, дорогая. Если не получится, я выкуплю тебя обратно.

Мюллер давно уже понял, что война проиграна и думал о том кошмаре, ожидающем его, когда в Берлин ворвётся Красная армия. Он решил спасаться. О том, что Штирлиц – русский шпион, он давно догадывался. Но все его попытки убедить в том Гиммлера и Кальтенбруннера были безуспешны, потому что Штирлиц находился под непосредственным покровительством самого Гитлера. Теперь же, когда в воздухе запахло жареным, он решил пойти ва-банк и сказать Штирлицу, что он, шеф гестапо, намерен работать на русскую разведку.

«Если я не ошибаюсь и Штирлиц – русский шпион, то он связан с Москвой, – размышлял Мюллер. – Штирлиц, хорошо зная меня, вряд ли поверит мне. Я должен убедить его. Но как?».

Мюллеру повезло. Пеленгаторы засекли работу рации Штирлица, и агентам гестапо посчастливилось застать машину русского разведчика на месте преступления. Застав Штирлица врасплох, он признался ему, что хочет перейти на сторону русских. Неизвестно, поверил ли его заверениям Штирлиц, но радистку безропотно ему отдал. Хотя ради этого пришлось пожертвовать шампанским и коньяком.

Мюллер поместил Кэт в подвале на Альбрехт-Принц-штрассе. Правда, в камере стояла застеленная розовым покрывалом кровать, откидной столик был накрыт белой скатертью, и на нём стояла ваза с букетом роз. Возле него стоял стул из какого-то элегантного гарнитура, а пол был устлан мягким ковром, скрывшим под собой каменные плиты. Только небольшое окошко закрывала стальная решётка.

– Вот здесь вам придётся пока пожить, пока я не получу ответ из Москвы, – сказал Мюллер Кэт. – Завтра мы приступим к работе. Я дам вам текст, который вы должны будете зашифровать и передать вашему командованию.
– Хорошо, – ответила Кэт.

На следующий день в Москву улетела радиограмма:

«Алексу шеф гестапо рейха Мюллер.
Согласен сотрудничать с русской разведкой на благо советского и немецкого народов и на сокрушение нацистского режима. Прошу поверить в мою искренность».

7. НАГРАДА ДЛЯ ШТИРЛИЦА

Надежда Люси попасть в Кремль и увидеть Вождя не оправдались. Лаврентий Павлович отвёз её в свой особняк и приказал ей дожидаться его.

– Прими душ после дороги и надень сексуальное бельё – сказал он девушке. – Я вернусь от Хозяина, и мы займёмся любовью. Я соскучился по тебе.

Люся разочарованно вздохнула, но спорить с Берией не стала и направилась в ванную комнату. Там под присмотром дежурного офицера НКВД она поплавала в бассейне и направилась в душ.

Сталин выслушал Берию о выполнении его задания достать нецке для Черчилля, с любопытством осмотрел добытую статуэтку. Берия пошутил:
– Таким х*ем можно дюжего мужика с ног свалить.
Сталин поддержал его:
– Особенно если загнать его в задницу. Вот мы его и загоним Черчиллю. Его хваленые шпионы не смогли выкрасть её у фюрера, а наш Штирлиц сумел. Приготовь, Лаврентий, на него Указ для товарища Калинина: наградить товарища… Как его настоящая фамилия?.. Впрочем, не важно, поставишь сам. Кстати, у него дети есть?
Берия кивнул:
– Есть, Коба. В прошлом месяце его супруга родила десятого ребёнка.
– Вот и хорошо. Так и напишем: присвоить товарищу имярек звание «Мать-героиня» за выполнение задания Родины особо важного задания.
– Сделаю, Коба. Только хочу заметить, что Юстас мужчина.
– Товарищ Сталин помнит то, Лаврентий. Товарищ Юстас своей работой в логове врага спас немало сыновей нашей Родины, Лаврентий да ещё между делом столько родил, так что он вполне заслужил это высокое звание, – ответил Сталин и продолжил: – Теперь нужно нам решить, как доставить наш подарок Черчиллю. Обычной диппочтой не солидно. Его должен сопроводить специальный посланник, – Сталин посмотрел на Берию и, хитровато пряча под усами улыбку, добавил – Думаю, что твоя кандидатура будет в самый раз. Твой человек добыл нецке, тебе, как его шефу, и доставить её в Лондон.
– Коба, я не могу оставить наркомат без присмотра. Кто будет ловить шпионов, выявлять изменников Родины и «врагов народа»? – вздрогнув, ответил Берия. Лететь в Лондон, подвергая свою жизнь риску быть сбитым немецким асом, ему никак не улыбалось. Несмотря на значительные потери у Геринга ещё хватало опытных пилотов, чтобы контролировать коридор между Москвой и Лондоном.
– Лаврентий, ты знаешь, что у нас нет незаменимых людей – возразил Сталин. – Жаль, конечно, если тебя собьют по дороге в Лондон и наш друг Черчилль останется без подарка.
– Коба, разреши мне доложить тебе, что Штирлицу помогала одна девушка. Она комсомолка, спортсменка, разведчица и просто очень красивая девушка, – сказал Берия. – Думаю, она украсит собой процедуру вручения подарка Черчиллю больше, чем старый, толстый очкарик Лаврентий.
Сталин усмехнулся:
– Я понял так, что товарищ Берия боится лететь самолётом, но его предложение разумно. Прелестная девушка украсит подарок товарища Сталина. Но мы не можем направить просто девушку, даже самую красивую. У нас там сейчас вакантно место атташе по культуре. Я скажу товарищу Молотову, чтобы он направил на эту должность орденоносную и смелую девушку. Как её фамилия?
– Енотова, Люсьена Петровна Енотова. Только, Коба, у неё нет орденов и даже медалей нет.
– Напиши Калинину Указ: «Наградить товарища Енотову Люсьену Петровну орденом Ленина за выполнение особо важного задания Родины».
– Слушаюсь, товарищ Сталин, – облегчённо вздохнув, ответил Берия.

8. МЮЛЛЕР ВОЗВРАЩАЕТ КЭТ ШТИРЛИЦУ.

Штирлиц сидел в кабаке «Синяя птичка» и в одиночестве пил самогон прозванный «Толстый Геринг», производимый на предприятиях «Герман Геринг АЕГ». Это были единственные преуспевающие предприятия в Германии, не считая его же похоронные фирмы. Гробы этих фирм расходились, как горячие пирожки на Мясницкой улице в Москве до войны. Но где Москва, и где Берлин. И пирожки это вам не гробы. Сотни цистерн со всей Германии свозили фекалии на самогонные предприятия Геринга и сотни же цистерн развозили уже готовую продукцию во все уголки рейха и доставляли на фронт. Рейхсмаршала не трогало даже то, что цистерн не хватало для доставки горючего на фронт, и из-за того простаивали танки, не хватало подвижного состава и паровозов для транспортировки войск. Геринг подсчитывал свои прибыли и скупал валюту, драгоценности и золото, приобретал недвижимость в Испании, в Англии, в Бразилии, в Швейцарии и Италии. Но Штирлицу это было всё до лампочки. Он страдал из-за утраты рации и радистки Кэт, которую Мюллер спрятал в секретном гестаповском бункере.

– Вот пойду и набью ему морду, – думал Штирлиц и вспоминал интимные прелести Кэт. Он не опасался, что Мюллер может ими воспользоваться. Давно всем в Германии известно, что группенфюрер импотент. Возможно, он по этой причине и согласился возглавить самую бесчеловечную организацию – тайную политическую полицию.

За соседними столиками пили солдаты-дезертиры. Они пили и орали песни:

– Когда солдаты маршируют по городу,
Открывают девушки окна и двери.
А почему? А потому!
А почему? А потому!
Только из-за
Шингдерасса, бумдерассаса!
Только из-за
Шингдерасса, бумдерассаса!..

– Привет, Штирлиц, – услышал он и увидел Мюллера, направляющегося к нему. Усевшись напротив, он заказал себе двойную порцию «Толстого Геринга» и порцию картонных сосисок, пропитанных имитатором мясного вкуса с тушёной капустой из газетной бумаги.
– Хайль Гитлер, – вяло ответил Штирлиц. – Что вам ответила Москва на ваше предложение о сотрудничестве?
– Молчат, – недовольно ответил Мюллер. – Две недели уже прошло.
– Ну вот, группенфюрер, и у самого пусто и мне не даёте работать. Отняли у меня такую любовницу, – проговорил Штирлиц, с шумом отхлёбывая самогон. Он допивал уже третий стакан, но питьё его никак не разбирало. – Дерьмо этот «Толстый Геринг», – сказал он. – А помните какова была русская водочка да под селёдочку?
– Ох, не вспоминайте, штандартенфюрер, – вздохнул Мюллер. – И коньяк у меня закончился. Может, пойдём к твоему Остапу?

Но Штирлиц не мог пойти к Остапу Бендеру. Он чувствовал себя виноватым перед ним. Геринг запретил Остапу гнать самогон, рецепт которого тот ему подарил. Остап, конечно, не подчинился этому наглому запрету и был оштрафован на крупную сумму «за экономический подрыв рейха». Теперь бывший ресторатор открыл мастерскую по починке обуви. Он ставил подошвы на потрёпанную обувь берлинцев из обложек «Майн кампф». Остап скупил весь тираж за бесценок, чем весьма обрадовал издателя, поскольку ни одного заказа на книгу не поступило. Обложки книги были изготовлены из настоящей кожи, поэтому никакой фальсификацией со стороны Остапа здесь не пахло. Обыватель был благодарен Остапу за честный труд, оплачивая его работу продуктами.
– Но если ко мне обратится Геринг, я поставлю ему подошвы из картона, – заглазно пригрозил он рейхсмаршалу.
– Если Москва не ответит мне в течение этой недели, я повешу «пианистку», – в сердцах проговорил Мюллер. – Теперь мне всё равно.

Штирлиц посмотрел на него, размышляя, двинуть группенфюреру по башке бутылкой или достать из кармана именной кастет, но придти к окончательному решению не успел. Мюллер махнул рукой:
– А впрочем, поработай ты с нею, если хочешь. Только напрасно. Москва знает, что она провалилась.
– Согласен, – ответил Штирлиц. – С женщинами нужно уметь работать, группенфюрер. А я умею это делать. Может, и тебе от нашей работы будет польза.

Через два часа Кэт вместе с рацией была доставлена штурмбанфюрером Холтофом к Штирлицу в Бабельсберг.

В эту ночь Штирлиц и Кэт любили так друг друга, как никогда и никого больше не любили.

9. В ДАЛЁКОМ ВОЛОГОДСКОМ СЕЛЕ ГНИЛЫЕ ПЕНЬКИ

В далёком вологодском селе в семье Енотовых ноябрьский праздник ознаменовался ещё, кроме победы трудящихся масс над капиталом, одним радостным событием – письмом от Люси. Только сначала оно вызвало не радость у её матери тёти Глаши потому, что когда почтальонка Анка Пулемётчица пришла к ней и вытянула из своей сумки вместо долгожданного солдатского «треугольничка» длинный конверт и со скорбным выражением на лице протянула его ей, тётя Глаша поняла: это похоронка на мужа Петра Ефимовича или на Люську. Она взвыла на всё село. А поскольку дело происходило возле сельмага, то тут же набежали бабы и тоже завыли. А тётя Глаша держала конверт в руках и пыталась прочитать, что написано вдоль верхнего края конверта, но без очков не могла разобрать печатные буквы. Тогда к ней подошёл её племянник третьеклассник Вася Плигин и по складам прочитал:
«На-род-ный ком-ми-са-ри-ат ино-стран-ных дел Сесесере, от-дел пи-сем и кор-рес-пон-ден-ции».

Услышав эти слова, тётя Глаша и другие бабы завыли ещё пуще да так, что их услыхал глухой дед Федул, услыхал, подошёл к ним и, поняв в чём дело, поинтересовался у тёти Глаши:
– Поминки по убиенным справлять будешь, Глашка? Никак нельзя без поминок. Грех большой.

Тётя Глаша не ответила. Она едва держалась на ногах. По её морщинистому лицу текли крупные слёзы. Она могла только выть, словно подраненная волчица.

Из правления колхоза вышел Мирон Иванович, председатель колхоза, поставленный на эту должность год назад после возвращения с фронта. Он был без левой руки.

– Что случилось, бабоньки? – спросил он.
– Убииили! – закричала тётя Глаша, протягивая ему конверт.
– Убииили! – в один голос вторили за нею бабы.
Мирон Иванович взял конверт и прочитал:
– Народный комиссариат иностранных дел, отдел писем и корреспонденции. Цензуре не подлежит. Куда: Вологодская область, село Гнилые пеньки. Кому: Глафире Игнатьевне Енотовой. От кого: от Люси Енотовой, – прочитал и вскричал весело: – Так это же письмо от твоей Люськи. Только она его упаковала в такой конверт. Только где его достала девка. Ишь, даже штамп стоит «Цензуре не подлежит». Не возражаешь, Глафира, если я распечатаю конверт и прочитаю народу?
– Читай, Мирон Иванович, – закричали любопытные бабы, надвинувшись на мужика так, что он оказался сдавленным со всех сторон грудями самых настырных.
– Щас, – ответил Мирон Иванович. – Только раздайтесь, бабоньки, вы меня своими сиськами сильно смущаете. Щас, только закурю, – продолжил он, присаживаясь на скамейку возле магазина. Он достал из кармана кисет, лоскуток бумаги и попытался свернуть цигарку, но делать это одной рукой ему было неудобно. Тогда Верка вертихвостка, солдатская вдова, выхватила у него и кисет, и лоскут.
– Дайте мне, Мирон Иванович, я умею, – сказала она и ловко скрутила цигарку. Она же помогла ему прикурить, поднеся зажжённую спичку. Мирон Иванович поблагодарил её и, надорвав конверт, извлёк из него лист бумаги, бумаги необычной: поверхность её была гладкой, как лёд. По верхнему краю, как и на конверте было напечатано: «Народный комиссариат иностранных дел СССР». Ниже шёл текст, написанный от руки тёмно-фиолетовыми чернилами.

«Здравствуй, дорогая мамочка, – прочитал Мирон Иванович – а также мои дорогие тётя Аня, тётя Дуся, дедушка Анисим, двоюродная сестричка Лиза и двоюродный братик Вася. Во первых строках моего письма спешу сообщить вам, что я жива и здорова, чего желаю и всем вам и моим односельчанам. Мама, пишет ли тебе папа и что. Отпиши мне по адресу: город Москва, Народный комиссариат иностранных дел СССР, отдел писем и корреспонденции, для Енотовой Люсьены Петровны (лично)»…: – Мирон Иванович хмыкнул – Ишь, ты… Значит, не в окопах наша Люська.
– Ты читай, Мирон Иванович, – сказала поуспокоившаяся тётя Глаша.
– Читаю, – ответил Мирон Иванович:
«У меня всё хорошо. Недавно я прилетела из Берлина…»… Ё* твою! – невольно вырвалось у оторопевшего чтеца. – Из Берлина! Из фашистского логова! Она, что, в плену там побывала, что ли?
– Ты читай, Мироша, – попросила тётя Глаша. В голосе её послышалась тревога.
«Там я побывала по заданию нашего командования и лично товарища Берии…»… Твою мать! – снова не удержался Мирон Иванович. – По заданию товарища Берии! Заливает девка. Где она, и где товарищ Берия.
– Мирон Иванович, не томите наши души, читайте, – попросили уже все бабы и подошедшие к ним мужики, те, кто вернулся с фронта после ранений, те, кто уже не подходил по возрасту или состоянию здоровья.
«Там мы с одним нашим разведчиком сделали то, что нам было поручено. Товарищ остался в Берлине, а я вылетела на присланном за мной дальнем бомбардировщике…»… Не, определённо, девка заливает, – помотал головой Мирон Иванович. – Вишь ли, специально за ней гоняли в Берлин дальний бомбардировщик.
– Иваныч, ты читай без своих комментариев, – проговорил старый учитель Николай Ильич Никольский. – Или дай мне письмо.
Но Мирон Иванович письмо ему не отдал и продолжил чтение:
«Но до Москвы мы не долетели потому, что наш самолёт был сбит. Пилот приказал мне прыгать. Я думала, что мы ещё над вражеской территорией и поэтому сильно боялась попасть в плен. Я даже приготовила пистолет, чтобы врагу не попасть живой…»…
– Ой, доченька, – всхлипнула тётя Глаша. – Как же это так: одна в тёмном лесу, на вражеской территории…
– Не мешай, Глафира. Раз пишет письмо, значит, всё обошлось, – теперь оборвал женщину Мирон Иванович и продолжил:
«Под утро меня задержал один боец. Я перепугалась, думала фашист, когда он крикнул мне «хенде хох!», но потом выяснилось, что это наш старший сержант Чугунков. Он и его товарищ привели меня к начальнику СМЕРШ дивизии товарищу майору Купоросову. Он сначала меня принял за шпионку и не верил ни одному моему слову. Я думала, что он прикажет меня расстрелять, как шпионку, испугалась так, что чуть не описалась.

(Среди слушающих послышались смешки).

Пока я ходила в нужник писать, майору Купоросову позвонил начальник СМЕРШ фронта, генерал, и сообщил, что ночью был сбит наш бомбардировщик, доставлявший в Москву важную персону, то есть, меня. Майор доложил ему, что я уже у него. Тогда генерал сказал, что за мной прилетит другой самолёт, чтобы отвезти меня в Москву. Когда всё прояснилось, майор предложил мне пообедать, но после блуждания по лесу, я была такая грязная, что в таком виде мне было стыдно показаться товарищу Берии, поэтому я попросила у майора разрешения помыться. Он же приказал организовать для меня баньку. Когда я в ней мылась и парилась, позвонил товарищ Берия и приказал майору передать трубку мне. Представляешь, мама, я голая в бане, и туда врывается майор Купоросов с телефонной трубкой в руке и кричит: «Вас срочно товарищ Берия!». Лаврентий Павлович спросил меня, при мне ли то, что я должна была доставить ему из Берлина. Я ответила ему, что при мне. Тогда он сказал, что за мной из Москвы вылетел самолёт. И действительно скорее прибыл самолет, и я полетела в Москву. На аэродроме меня встретил товарищ Берия и отправил отдыхать. Сам же он отправился к товарищу Сталину доложить о моём прибытии…»… Ё* твою!.. – снова не удержался Мирон Иванович от неожиданного поворота событий, описанных Люсей в письме. – Вишь до чего дохвасталась! – и протянув письмо Никольскому, сказал: – На, Ильич, читай дальше сам. Я больше не могу… Товарищ Сталин! Нужно меру знать!
Николай Ильич продолжил чтение занятного письма:
«Когда товарищ Берия вернулся, то он поздравил меня с орденом Ленина, которым наградил меня товарищ Сталин и назначением на пост атташе по культуре нашего посольства в Великобритании. Это немалый пост, мама. Его можно сравнить со званием полковника. На следующий день Лаврентий Павлович представил меня товарищу Молотову. Вячеслав Михайлович поздравил меня с наградой и назначением. Я поблагодарила его. Потом мы пообедали втроём, и Вячеслав Михайлович рассказал мне о том, чем я должна буду заниматься в посольстве. А должна я буду там пропагандировать нашу культуру и искусство: пение, пляски, кино и прочее».
– Ну, это Люська могёт, – сказал дед Лукьян. – Пляшет и поёт Люська знатно. Тольки я не понял про кино, чё, неужли, она будет сыматься, как Любовь Орлова?
– Нет, скорее, пропагандировать наше киноискусство, – пояснил ему Николай Ильич и продолжил чтение:
«Когда ты получишь моё письмо, мама, я, верно, буду уже в Лондоне. Там, тридцатого ноября мне поручено товарищем Сталиным вручить подарок господину Черчиллю в честь его семидесятилетия. Но об этом я напишу тебе позже. А пока я заканчиваю моё письмо. Передавай приветы всем моим односельчанам и моей закадычной подруженьке Дашеньке Кучиной. Целую тебя, мама. К письму я прикладываю мою фотку, где я снята при полном параде. Твоя дочь Люся Енотова.
11 ноября 1944 года».

– А где фотка? – встревожилась тётя Глаша. – Не потерялась?
– Нет, Глафира, не потерялась, – успокоил её Николай Ильич. – Она в конверте осталась.

Тётя Глаша взяла в руки фотографию и сквозь невольно набегающие на глаза слёзы увидела свою Люсеньку в красивом мундире с погонами и орденом Ленина на груди.

– А погоны-то на Люсе полковничьи, – сказал Николай Ильич. – Какая красавица!

Мирон Иванович, взглянув на Люсину фотографию, должен был признать, что он был несправедлив, обвинив Люсю в хвастовстве.

– Такое дело следует отметить, – реабилитируя себя, предложил Мирон Иванович. – Урожай собрали, озимые посеяли, госпоставки сдали. Можем и попраздновать. Эй, Дуська, ставь народу четверть самогону. Знаю, что нагнала уже его. Компенсирую тебе мешком картошки.
– Ой, Мирон Иваныч, какой самогон! Наговаривашь на инвалидку, – попыталась отнекиваться Дуська Панкратова, лихорадочно думая, что выпросить у председателя её по такому случаю ещё.
– Пять кубов дров? – лихорадочно перебирала она в голове свои насущные нужды. – Аль, могет, попросить, чтоб заодно и крышу перекрыть прислал мне мужиков?
Но сообразив, что это будет уж слишком, крикнула:
– Мирон Ильич, я поставлю ещё четверть, только пусть колхоз перекроет мне крышу. Текёт проклятая.
Все расхохотались, а Мирон Ильич ответил:
– Ладно, тащи две четверти. Гулять, так гулять. А крышу мы тебе, Панкратова, перекроем.

(продолжение следует)

http://www.neizvestniy-geniy.ru/cat/literature/proza/1228252.html