Мария

Мария

Беларусь. Могилевщина. 1915 год.

Пяти-шести лет, в длинном, по самые пятки, стареньком, но чистеньком одеянии деревенская девочка – внучка церковного старосты – стояла возле высокой чугунной решетчатой ограды и, держась руками за прутья, смотрела вглубь чужого и недосягаемого для таких босоногих детей, как она, сада. Там, в тени деревьев, за большим круглым столом с белоснежной скатертью, из огромного самовара распивало чай с пирогами и медом большое семейство местного священнослужителя Леонида. Рядом суетилась в белом переднике худосочная, морщинистая, с огромной бородавкою на подбородке, гувернантка, то и дело поднимающая с земли салфетки, специально роняемые шалящим мальчиком лет восьми-девяти. На мгновение взгляд мальчугана поймал бело-серенькое пятно, прилипшее к решетке забора со стороны улицы:
- Опять пришла-а-а…- Кривляясь, прошипел мальчик, и громко крикнул в сторону девочки: - Чего тебе надо? Уходи отсюда, босоногая!
Сидящие за столом, и гувернантка за спиной мальчика, встрепенулись от неожиданной выходки Ванечки. Переглянулись, на мгновение притихли, оставив свое занятие. Придя в себя, начали, каждый по-своему, порицать нетактичное, совсем глупое его поведение. А девочка, показав в ответ свой розовый язычок, и состроив смешную гримаску, побежала вдоль забора по проселочной дороге. Босые пятки быстро мелькали из под длиннющего платья-рубахи. Она бежала вприпрыжку, и что-то напевала.

Карелия. Северная часть Приладожья. 1941 год.

- Верочка, Верочка! – В дом вбежала, запыхавшаяся со встревоженным лицом женщина тридцати лет. – Верочка! Надо срочно собирать самые нужные вещи, и продукты на три дня. Нас эвакуируют. Финны наступают. Собирай Валины и Надины вещи, скорее. Нам дают подводу. И корову надо забирать… Голова закружилась, пока добежала. Присяду на минутку. – Мария опустилась на лавку у большого, ладного, из толстой отшлифованной временем доски, стола. За те несколько минут, что она переводила дух, перед глазами пробежала вся ее сознательная жизнь по самый нынешний день.
А начиналась она с ярких воспоминаний маленькой деревенской девочки, сначала тайком, а потом, уже не прячась, ходившей к усадьбе довольно зажиточного священнослужителя. Там, сквозь прутья ограды она наблюдала, как поповские дети играют в саду в настоящие игрушки. Как старик Матвей раздувает самовар. Стол под деревьями накрывается белой скатертью и на нем появляются пироги, ароматный запах которых доносится аж сюда, до Машенькиных ноздрей. Ах, как хотелось бы ей сейчас быть там, схватить хоть один, румяненький, только из печи, пирожок! А мальчишка этот, ихний, всегда кричит на девочку, и прогоняет ее. Подумаешь… А его, потом, за это ругают.
Шли годы…. По-разному было: смерть матери, голод, революция, гражданская война, банды всякие, опять голод…. Девочка взрослела, хорошела. Вот и парень за нею начал увиваться. А парень то, Иван, тот самый Ванечка, из поповской семьи. Присушила девушка накрепко парня к себе. Что же, свадьбе быть скоро. А тут… церкви стали рушить, ироды, утварь да иконы, да книги церковные в кострищах сжигать, безбожники. Отца Ванечкиного – Леонида, да деда его, сослали. Говорят, первого, вроде на Соловки, а второго – в Сибирь куда-то. Так там они и сгинули. А Ивану, чтобы семью свою сохранить, отречься от отца своего пришлось. Мыслимое ли это дело-то? Иконы, когда в огонь бросали, нехристи, Мария одну выхватила из огня, спрятать хотела, да Иван пшыкнул на нее строго: - Что ты, Марусенька, нас ведь за это сошлют куда не весть, откуда не возвращаются. Бросил икону в огонь со щемящим сердцем. Так было!
В тридцать третьем доченька родилась. Прямо в первый день Нового года. Верочкой назвали. Трудные времена были, голодные. В тридцать седьмом – Валентинка на свет появилась. Тоже, не простой год был. А Наденька – в сороковом, после зимней финской войны. Ваня то ведь был там, воевал. А когда вернулся, говорит, мол, наши освободили от финнов карельские земли. Их будут заселять. Надо нам из Белоруссии туда перебираться, никто нас там не знает, может легче будет с работой, да и места там красивые. Собрал он мужчин родственных семейств. Подумали-подумали, да и двинулись в этом, сороковом, туда, тоесть, сюда, в Карело-Финскую землю со своими семействами. А их было: Сапеги, Жуковы, Филиппенко, Филимоновы, и мы – Шалепины.
Вот, переехали. Расселили нас по хуторам – бывшим финским усадьбам. Дома – ладные, бревенчатые, теплые. Только далеко друг от друга – километр - два. А природа вокруг! Озера, озера, леса бесконечные. А в лесах – грибов, хоть косой коси. И ягода разная: черника, брусника, голубика. На болотах – морошка, клюква…. И работа есть. Живи и радуйся. Ивана взяли работать при воинской части. И тут – опять война! Двадцать третьего проводили его. Сказал, что ненадолго. А сегодня, двадцать шестого… Господи! Что ж я сижу! Собираться ж надо. Отстанем от всех.
- Вера! Собираемся скорее. Я – с Надей на руках и Валей, на телеге поедем. Ты, деточка, коровку следом поведешь. Может, не так далеко и ненадолго?
По пыльной дороге, в восточном, а затем, в юго-восточном направлении двинулся бесконечный обоз. Железные шины колес телег лязгали о торчащие местами на дороге камни. Плакали дети. Мычали коровы, не привыкшие к таким дальним переходам. Старики, женщины и дети. А навстречу – машины с солдатами, пешие роты. Вдруг налетели самолеты. Черные, с крестами. Кто-то из офицеров, ведущих свое подразделение, закричал: - В лес! Всем в лес, прячьтесь! – Не все успели свернуть в сторону. Взрывы и пулеметные очереди перепахали дорогу вместе с оставшимися, по какой-то причине промедлившими или растерявшимися людьми. В воздух летели вместе с поднятой дорожной пылью оглобли, колеса телег, части тел лошадей, коров, людские тела… Ад кромешный! Минуты считанные, а такое сотворилось!
После налета перепуганные до предела остатки обоза собрались на дороге и, уже молчаливо, оглядываясь назад, двинулись дальше. Шли еще сутки. Под Питкярантой стали встречаться машины с ранеными бойцами. Кто-то из проезжавшей мимо машины крикнул: - Куда же вы прете! Возвращайтесь! Там, дальше, финны десант высадили, поворачивайте назад!
Но обоз, ни кем не управляемый, еще какое-то время двигался вперед. Остановился лишь тогда, когда впереди открылось страшное зрелище: обочины усеяны погибшими бойцами, на деревьях вдоль дороги висели обрывки одежд с частями человеческих тел. Путь обозу преградил офицер Красной армии, и из пистолета стал стрелять вверх, и во всю глотку, с густым матерком, кричать:
- Поворачивайте, вашу мать, назад! Финны там! Десант! Назад! Давай назад!
Обоз начал медленно разворачиваться. Узкая дорога, неразбериха и отступающие истерзанные в бою бойцы не позволяли быстро сманеврировать. Но, все же, кое-как двинулись в обратном направлении. А куда, теперь уже ни кто не знал.
Шли много дней, с короткими остановками. Налеты, бомбежки, чуть не каждый день. Обогнув Ладогу с севера, двинулись по западному побережью в сторону Приозерска. При очередной бомбежке восьмилетняя Вера потерялась, отстала от своих из-за взбесившейся коровы, которую все это время бессменно гнала по обочине, параллельно повозке, в которой находились мать и сестры. Корова – в лес, Вера – за нею. Долго ловила. Безуспешно. Отстала. Почти сутки шла одна. Пропала бы совсем. Случай помог. Подобрали солдаты, ехавшие на машине. Нагнали ту часть эвакуирующихся, где были свои. Мария уже и не чаяла увидеть свою дочь. Бросилась бы искать, да куда ж девать еще двух деток: одной - четыре, другая – годовалая. Да, случай помог.
А дальше…. Подошли к какой-то пристани. Баржи у причала стоят. Солдаты направляют всех грузиться на эти посудины. У Марии сердце защемило, словно почувствовала беду. Уперлась:
- Не пойдем на баржи! Лучше здесь сгинем! Не пойдем! – Причитала она.
Ругались солдаты, кричали офицеры:
- Спятила ты, чтоли, женщина? Детей пожалей! С севера – финны наступают, с запада – немцы. Одна дорога осталась – через Ладогу!
Не тронулась Мария с места. Баржи, груженные беженцами и ранеными солдатами, отошли от причала. В километре от берега настигли их штурмовики немецкие. В пять минут завершили свое злодеяние. Ни барж, ни буксиров, ни людей. Все погрузилось в темные воды озера…
Остатки же беженцев, что не вместились на баржи те, и те, что отказались грузиться, потянулись вдоль Ладоги в сторону Ленинграда (теперь – С. Петербург).
День-ночь, день-ночь… Через Неву по мосту переправлялись – по повозке через каждые пять минут – в целях безопасности. Вдруг самолеты налетят, всех на мосту сразу накроют. Да и загромождать мост нельзя – мешать передвижению техники и бойцов Красной Армии.
Дорога, дорога. Сбились со счета, какие сутки уже в пути. Голодные, изможденные от усталости, под бомбежками, напуганные виденным и пережившие уже не раз смерть, остановились опять у какой-то пристаньки. Один из офицеров объяснил, что с этого места всем беженцам – два пути: на баржу и, через Ладогу, или на растерзание фашистам. Может эти слова произвели нужное воздействие, может усталость от бесконечной дороги взяла свое, или интуиция подсказала, но погрузились все, без остатка. И, слава богу, переправились. Принял противоположный берег их целыми и невредимыми.

Вологодская сторона. 1941-1945гг.

А потом был долгий путь, через Лодейное Поле, на Вологду. Тишина вокруг и безмятежность местного населения поначалу шокировала бежавших от войны людей. Ощущение такое, будто здесь ни кто и не знает, что где-то идет война. И только отсутствие здорового мужского населения выдает общую беду.
Беженцев расселили по избам в нескольких деревнях. Потекла жизнь вязкая-вязкая: чужая сторона, чужие люди и, нестерпимо зудящее, порой очень тревожное ожидание весточки с фронта. Почтальонов все ждали с нетерпением. Так было первое время. Потом их стали побаиваться, встречать тревожно-вопросительным взглядом. Ведь несли они в дома не только треугольнички от любимых и родных своих мужей, отцов и братьев, но и похоронки, извещения о пропаже без вести. Люди научились понимать по походке, по тому, как приближается почтальон к их избам, что он несет в их дом – счастье, или горе. Тяжелую ношу приходилось носить почтальонам на лямках. У сельсовета состоялось собрание, где обсуждали вопрос о помощи населения фронту. После, какая-то девушка читала стихи. Мария не запомнила, чьи, и не запомнила их полностью, но кусочек отложился в памяти:


…Захлебнулась конвертами почта,
Почтальоны все сбились с ног,
В дождь, в пургу, днем и темной ночью
Вести с фронта нести на порог

В треугольных конвертах строчки
Нацарапанные карандашом
Меж боями иль лунной ночью:
« Не волнуйтесь, воюем, живем!»

Между строчек – разрывы снарядов,
Между строчек орудий гул,
Переполненные медсанбаты,
Смерти-стервы шальной разгул…

Трудно жилось переселенцам. Ни запасов на зиму, ни чего не было. Карточки на хлеб, да и те Верочка чуть не потеряла. Умерли бы с голоду. Пока лето -- собирали съедобные травы ягоды, грибы. Однажды дети нарвали каких-то «калачиков» от белены – травы ядовитой. Дети – есть дети. И голод – не тетка. Наелись. Вовремя вернулась домой Мария. Чуть задержись на работе, не стало бы детишек. Может опять интуиция материнская сработала? Многотрудно переживали эвакуацию.
Осень уж настала. Не кончается война. От Ивана пришло очередное письмецо. Пишет, чтобы берегла детей, что, как закончится война, найдет нас. Пишет, что воюет под Ленинградом, и завтра ожидается сильный бой. Знала бы в тот момент Мария, что это последнее письмо…
Потом – долго почтальонша обходила их дом стороной. А потом… извещение о пропаже без вести…
- Что это? Ведь не похоронка же? Может найдется еще? Может раненый где, в медсанбате? – Пыталась успокоить себя Мария. И детям нельзя показывать, что, вот и в их дом заползло горе.
Но в сердце теплилась надежда. Говорят ведь, что надежда умирает последней. И потекли дни и месяцы ожидания, а потом и годы….А вдруг еще вернется….

Эпилог
Кончилась война, долгая и ужасная. А разве война другой бывает?
Вернулась Мария с дочерьми в свой дом, в Карелию. Отсюда уходил муж на войну, сюда и вернуться должен. Надежда, ведь, умирает последней. А, может, никогда не умирает? Не ведала она до самой своей смерти, что погиб он в немецком плену, с десятками тысяч таких же, как он, в страшном лагере смерти для военнопленных - Шталаг 336, на литовской земле осенью 1943 года.
А дочери повырастали, выучились, повыходили замуж, народили детей, а дети – внуков. И у внуков уже свои дети и внуки.
Повесть эта -- о Марии -- передается из уст в уста, из поколения в поколение. Что бы помнили, откуда, и как жили их предки.