Таёжные дали.

Малая Илга


Повесть

Я ждал этого похода несколько лет…
Наконец, накопив денег прилетел в Питер, а оттуда в Иркутск…
Сегодня, я живу в Англии, в Лондоне, где моя очередная семья и куда я приехал просто посмотреть на своих детей, семь лет назад.
Приехал, да так и остался, решив, что нет смысла расставаться – надо было воспитывать своих детей.
С той поры, много воды утекло, много пережито и от прошлого, осталась тоска по воле, по свободе, в которой ты живёшь только бывая в тайге и в одиночестве!
И вот я снова в родном городе, к которому привыкаешь за несколько часов, отсутствуя много лет. Кругом всё знакомо, хотя и произошли перемены, правда не такие заметные на общем фоне старого и знакомого…
От множества воспоминаний становится немного грустно, но время не остановить и потому я стараюсь держаться бодро…
Мы с моим братом собираемся в тайгу, под Байкал, в зимовье, в котором уже были однажды, два с лишним года назад.
Сейчас самое время для поездки - конец сентября и золотая листва берёз ещё одевает прибрежные ангарские березняки, а днём температура поднимается до двадцати градусов тепла, при ярком солнце
Последние дни я ходил и ездил по делам, но чем дальше, тем больше сомневался в целесообразности «дел» которыми я занимался здесь.
«Поезд» моей вовлеченности в здешнюю жизнь давно ушёл и вялые попытки догнать его, натыкаются на сомнения в оправданности моего упорства.
Рассказы мои, на местном радио читать отказались, по отсутствию финансовых возможностей, а попытки устроить свои пьесы в здешние театры, остановились на сорвавшемся свидании с литературным агентом, областного театра.
Она вовремя не пришла на назначенную встречу, и я, истолковал это как отсутствие интереса к моей персоне и моим писаниям…
Я конечно знаю, эту русскую поговорку: «Под лежачий камень – вода не течёт», но каждый раз я останавливаю себя от напрасной траты жизненной энергии, утверждением: «Если надо, то меня найдут и агенты, и издатели, и Судьба…»
Кроме того, я уже несколько раз давал себе зарок не связываться с русскими издателями, которые, в подавляющем большинстве своём необязательны, эгоистичны, а иногда и беспечно лживы.
Примеров множество, - это и телевизионные редакторы, которые из глупой, наивной ревности, прячут сценарии под сукно, а потом по ним снимают фильмы уже под собственным именем; это и редакторы издательств, которые берут деньги вперёд, а потом в течении нескольких лет изворотливо врут детали и подробности несуществующих неизданных книг; а окончательно завравшись и вовсе пропадают, так и не возвратив немалые деньги; это и просто обыватели – образованцы, бывшие и новые приятели, которые слушают вас сквозь зубы исподтишка завидуют, обещают помочь и забываю о своём обещании, погружаясь в бессмысленную суету зарабатывания денег и осуществление планов по самореализации идеи быстрого обогащения и завоевания славы.
По моему, Россия, постепенно превращается в казино, в котором самые светлые личности - это неудачники. Но стоит осуществиться их мечте, как они тут же становятся самодовольными жлобами.
Даже умирающие артисты, норовят взять деньги вперёд, мотивируя необходимостью покупать дорогие лекарства.
И вся эта орава погрязших в примитивном мещанстве людей, называет себя интеллигенцией и бия себя в грудь, клевещут на времена недавние, когда свободе их эгоизма ставили препоны законы государства, которое они сегодня ненавидят и винят за всё, что не удалось им, лично.
Но ведь эти же, или похожие на них, «личности», стояли тогда у руля государственной пропаганды, или в большинстве своём прислуживали этой пропаганде, совершая мерзости, которые сегодня ими забыты начисто.
Я понимаю, конечно, что таковыми были и остались, сравнительно немногие из общей массы народа, однако оправдывать их у меня нет никакого желания…

…Такие мысли бродили в голове, когда я возвращаясь из библиотеки охотоведческого факультета, прочитав по диагонали работы биологов о волках и медведях.
Остановившимся взглядом, всматриваюсь в подробности осеннего ландшафта за окнами автобуса, лениво возмущаясь, что из такой красоты, люди, живущие здесь, сотворили настоящий замусоренный, задымленный и заброшенный Богом ад…

…Всё это время, я ждал, когда освободится от нескончаемой занятости мой брат, чтобы вместе уехать в лес. Один, я уже не рисковал выйти даже за пределы городской черты. И начисто утеряв навыки одинокой таёжной жизни, вынужден был искать поддержку своим планам путешествий по тайге у близких, прежде всего у Толи, который за время моего отсутствия в этом городе, стал настоящим охотником-профессионалом.
Он уже добыл на берлогах и с подхода, несколько медведей, а оленей и лосей стрелял по несколько каждую зиму. Брат был нужен мне и как проводник, и как напарник, с которым можно без опаски пуститься в самые рискованные путешествия...
И вот наконец-то, рано утром выехали на старенькой, полу разбитой «Ниве» в сторону Байкала…
Не спеша проехали растянувшиеся на несколько километров пригороды и дачные посёлки, а когда закончился асфальт, началась настоящая тайга, раскинувшаяся по краям пыльного шоссе на многие километры.
Я тихо сидел на переднем сиденье и глядя по сторонам, вспоминал давние походы в эти края: суровой, снежной зимой; золотой, тихой тёплой осенью; цветистой, ароматной весной...
...Однажды, много лет назад, где-то в этих местах, возвращаясь из таёжного зимовья, припозднились и уже ночью, в ветреную морозную погоду, бредя по снежным сугробам вышли на гребень таёжного хребта над шоссе.
Сквозь завывания ледяного ветра и морозную тьму, увидели внизу одинокие огоньки полу заброшенной деревни, которая словно в насмешку над этим застывшим запустением называлась Добролёт…
Тогда, мы постучались в дом нашего приятеля местного лесника, и ночевали у него на полу, в натопленной деревенской горнице, которая одновременно была спальней для холостого лесника, и его старушки – матери…
...Другое воспоминание, уже совсем из древних времён, связано с преодолением вброд, речки Ушаковки, текущей под тем же безымянным хребтом, за Добролётом.
Мы приехали сюда с братом, на его мотоцикле и вода в реке была просто ледяной – все-таки май месяц.
Мои ревматические суставы отзывались нестерпимой болью на любые длительные охлаждения, и помню, как не сдерживаясь матерился, чтобы как - то успокоить, уменьшить боль, ощутимо «кусающую» моё сердце, реагирующего на эту пытку опасным замиранием ритма.
Даже мой братец - спортсмен и атлет - «ревел белугой», то дико хохоча, то постанывая и крутясь на одном месте, зажимая закоченевшую промежность…
… Сегодня, деревня выглядела намного оживлённей и там, где раньше с сатанинским визгом раскачивались под ветром металлические, электрические фонари на деревянных столбах, сегодня стояли дачные домики и шевелились бульдозеры, закладывающие фундаменты для новых построек…
Поднявшись по пыльному шоссе на водораздельный хребет, мы остановились, под мелко сеявшим дождичком, не выходя из машины выпили по рюмочке в честь бурятского, таёжного бога Бурхана и «полетели» под уклон, уже до самого Байкала, вдоль таёжной речки Голоустной.
Название реки происходило от степной голой луговины, на месте впадения речки в озеро. Потому и голое устье…
Вскоре, то тут то там, на придорожных крутых склонах, замелькали открытые поляны – маряны и каменные скалки разбросанные по гребням.
День был серым, облачным, без солнца и мы не могли оценить разнообразия цветовой гаммы вокруг и только чувствовали тревожное восхищение от вида бесконечных таёжных массивов, растянувшихся кругом насколько хватало глаз…
Переехав деревянный мост над не глубокой, но быстрой Голоустной, через время, свернули по отвороту налево и на подъёме на невысокую горочку, мотор зачихал, а потом и вовсе заглох…
Толя почесал в затылке и чертыхнувшись, объяснил мне, что на днях в ожидании этой поездки, показывал машину знакомому механику.
А я в ответ, подумал про себя, что этот механик делает свои дела и ему наплевать на трудности его клиентов.
Но я, вежливо промолчал, щадя его самолюбие.
Незаметно начался дождик и брат, прикрывшись куском полиэтилена, влез в мотор: что-то открутил, что то продул, потом поставил всё на место и попытался заводить – машина не работала…
Я спустился в неглубокий овраг, осмотрел дупла у придорожных крупных лиственниц, но янтарных натёков лиственничного сока – камеди, нигде не было. Вернувшись к машине, я сказал об этом Толе и он объяснил: - Мы здесь, лет десять назад, стояли в тайге недельку и очистили все деревья…
- Тогда мы неплохо на этом заработали…
Вскоре, вдоль шоссе, издалека, разнёсся гул мотора тяжелого грузовика и из тайги выехал нам навстречу лесовоз!
Водитель громадного «Краза» с прицепом, загруженный длинными брёвнами - хлыстами, остановился напротив нашей машинки, открыл дверцу и сидя высоко, сквозь гул мотора, выслушал объяснения Толи.
Поняв, что проблема для нас неразрешима, он заглушил мотор, вылез и долго стоял рядом с Толей под дождичком осматривая внутренности мотора.
Наконец достав свою отвёртку, он что-то открутил в механизме, и посоветовал Толе чистить карбюратор.
Оставив Толе отвертку, он сказал, что можем отдать её водителю следующего грузовика, а сам влез в кабину, на зависть нам быстро завёл мотор и поехал дальше.
А я подумал: «Остались ещё и такие добрые и отзывчивые русские люди и наверное, их всё – таки большинство вокруг…»
Брат, получив нужный инструмент, начал разбирать карбюратор, и так как он был давний, опытный водитель, то углубился в это дело со страстью, может быть вынужденной. Я ничем не мог ему помочь и пошёл прогуляться по дорожке, уходящей влево по поднимающемуся распадку.
По пути, я вспугнул несколько рябчиков, забрёл невесть куда и с непривычки потеряв направление - солнца по прежнему не было - засуетившись, почти побежал, как мне казалось, в сторону нашей дороги.
К счастью, так и было и я, с облегчением вздыхая возвратился к нашей «Ниве».
Тёмные тучи к тому времени основательно укрыли небо и хотя дождь кончился, воздух оставался влажным и казалось, что он может пойти вновь.
Золотая тайга вокруг притихла, поблекла, сосредоточилась и словно в дрёме, легко вздыхала порывами лёгкого ветра, «кипевшего» жёлтой листвой берёз…
Толя в последний раз, проверил, всё ли поставлено на место и всё ли закручено как надо, сел за руль, вздохнул и завёл мотор!
Движок заработал нормально и мы с радостными восклицаниями усевшись поудобнее, покатили дальше…
Решили встретить нужный лесовоз на порубочной деляне и вскоре увидели развороченную, гусеницами трелёвщика поляну, и проехав по колдобинам чуть в гору и вперёд выехали к большому костру, на котором лесорубы сжигали сучья срубленных деревьев.
Рядом стоял вагончик на колёсах, там топилась печка и мужики работающие здесь, обедали.
Навстречу нам из вагончика вышел какой-то мужичок в резиновых сапогах и ватной телогрейке. Выяснилось, что Толя был с ним знаком - они весело заговорили, а потом мужичок пригласил нас в вагончик и предложил чаю – ритуал, который в тайге соблюдает всякий уважающий себя лесовик…
Я сидел, пил крепкий чай с карамельками и слушал, как Толя и мужичок обменивались таёжными новостями.
Здоровенный лесоруб, в ответ на мой вопрос ревут ли изюбри, ответил, что по пади, на зорях, ходит крупный бык – рогач и ревёт во всю мочь, хотя на глаза людям не показывается…
Толя, между тем, пожаловался знакомому мужику, что кто - то в округе Средней Илги ставит петли на лося и оленя и потому, зверя в тамошней тайге стало мало.
Мужичок, о чём-то дипломатично умалчивая, подтвердил подозрения и сослался на студентов – охотоведов, которые «баловали» там, изредка приезжая на практику и пытаясь подзаработать на мясе, которого они конечно и не имели в конце концов, и даже не видели.
А олени попадая в петли, бывали съедены медведями и волками или просто «прокисали» – как выразился он…
Наконец церемониал чаепития был завершён, мы поднялись, поблагодарили за гостеприимство, сели в машину и поехали дальше, не забыв оставить отвёртку для водителя «Краза».
Начался небольшой снежок и на дороге образовалась белая, тонкая пелена, которая, тут же, у нас на глазах таяла.
Проезжая через густой ельник, вспугнули с дороги крупного глухаря с толстой длинной шеей и красными бровями на угловатой голове с зелено-беловатым клювом.
Он бежал по дороге, впереди нас, метрах в пятнадцати, смешно переваливаясь и опасливо косясь на урчащую, светлую машину. Наконец, не выдержав взлетел и мелькнув между соснами исчез в чаще.
Вывернув на нужную дорогу, объезжая глубокие лужи и подпрыгивая на булыжниках, торчащих кое - где из под набитой колёсами колеи, весело обмениваясь впечатлениями от услышанного в избушке.
Скоро приехали на место.
Перед тем как остановить машину, по крутому склону, на первой скорости, «влезли» на верх круглой горы. Дорога здесь и заканчивалась, как нередко бывает с лесовозными подъездами, пробитыми, до определённого места…
Вышли из машины, разминая ноги прошли чуть вперёд к широкому прогалу в сосняке и увидели внизу, раскинувшуюся до горизонта всхолмлённую, густую тайгу, обрамлённую горными кряжами.
Было прохладно и пока переодевались и заполняли рюкзаки, я подрагивая всем телом посмеивался, жалуясь на отвычку от таёжной рутины: холода, усталости, одиночества.
Толя молчал и деловито паковал снаряжение в рамочные рюкзаки.
То ли не замечая моей воркотни, то ли давая мне понять, что в таёжный «хомут» надо впрягаться с первого дня, он загрузил больше половины тяжёлых вещей в мой рюкзак.
Но я, видя это, помалкивал, рассудив, что трудно в начале, легче потом, и что мне надо привыкать и восстановить утраченные кондиции, как можно быстрее. Только потом, я понял – зная, что продукты и вещи – это всё для моего одиночного будущего жилья, братец справедливо рассудил - тот кто всё это будет пользовать, тот и должен нести…
Хихикая, я вспомнил анекдот, в котором кавказский человек с акцентом, простодушно объяснял: - Кто дэвушку ужинает, тот её и танцует!..
Наконец мы загрузились и оставив машину дожидаться Толиного возвращения, отправились в путь…
Первые километры, я шёл достаточно бодро, только потел и отдувался.
Через пять километров, уже стал заметно отставать и шёл стиснув зубы, изредка останавливаясь с облегчением, когда Толя показывал мне что-нибудь интересное: большую яму во влажной земле, выкопанную совсем недавно медведем или шёпотом сообщал мне, что он видит совсем свежие следы барсука…
На стрелке речки, Толя показал мне и рассказал подробности прошлогодней охоты, когда он с сыном, вот так же заходя в зимовье, услышал вначале, как изюбрь заревел в ответ на их «рёв», справа, в сивере, а потом и показался сам в кустах багульника, незаметно проскользнув через тропу, …
- Я стоял здесь, и слушал, и вдруг, вот там – Толя показал рукой на заросший сосняком косогор за ручьевым болотом, - увидел, как бык мелькнул коричневым и остановился прислушиваясь. Я вскинул ружьё и не раздумывая выстрелил…
- И он упал, а мне показалось, что он убежал! Я ругая себя за поспешность, на всякий случай пошёл проверить это место и подходя увидел, как из травы торчат белые концы отростков на рогах…
Толя довольно заулыбался вспоминая приятный момент: – Он маток угнал вперёд, а сам остался, чтобы ещё раз проверить, не идёт ли за ним другой бык. Тут я его и остановил...
Он помотал головой и закончил: – Бык был гладкий, справный, а жиру в нём было на палец. Ещё не успел выбегаться за время гона…
Я отдувался, вытирал пот со лба и пользовался каждой минутой отдыха, чтобы восстановить силы…
Свернув налево, вдоль основного русла Средней Илги, мы по каменному плитняку ручьевого дна, иногда пересекая мелкие рукавчики реки, двинулись вверх по узкой пади, ограниченной с двух сторон крутыми, заросшими склонами.
Там, где дорога и речка сворачивали ещё раз налево, мы свернули направо, перейдя узкое болотце и основное течение речки, поднялись по крутому склону на пологую седловину, отделяющую один приток от другого.
На крутом подъёме пыхтел, сопел, ноги меня еле слушались и потому, то и дело останавливался для отдыха, опираясь на посох осматривал долину под нами и задыхаясь, вытирал пот с глаз заливаемых потом!
Тут, на половине подъёма был старый, большой солонец, с широкой тропой к нему, набитой острыми оленьими копытами, сбившими траву до желтоватого щебня.
Прямо над солонцом был устроен скрадок под выворотнем толстого дерева, накрытый сверху, очень неряшливо уложенными узкими дощечками. Братец, успел заглянуть в скрадок и солонец осмотрел, а я, воспользовавшись временным отдыхом, стоял и слушал его объяснения…
Потом, поднялся на гребень седловины и сбросив рюкзак повалился на влажную землю, тяжело вздыхая и двигая затекшими плечами…

День между тем распогодилось и солнце, появившееся между белыми облачками, осветило замечательную картину: лес стоял тихий, золотой от берёзово – лиственничной, прихваченной утренними заморозками листвы и вкраплений ярко-зелёной, сосново-кедровой хвои, пробивающейся сквозь золотой фон, то тут-то там.
Над этим ярким разноцветьем, необъятным куполом вздымалось синее, глубокое небо, со стадами белых облачков, разбросанных по всему полукружью сферы космоса! И если бы не усталость, я бы наверное запел…
От болотца, веяло запашистой прохладой, и сверху, были хорошо видны небольшие, блестевшие небесной синевой озеринки в русле речки…
Толя прокомментировал: - Звери с солонца, сразу спускаются к воде и пьют…
Им далеко ходить не надо.
- Правда, солонец «тёмный», ночью зверя практически не видно, потому что вниз смотришь. Обычно делают «сидьбу» снизу, чтобы вид был на небо. Но тут видимо иначе никак не спрятаться…
Дальше, наш путь шёл вниз, по крутому, забитому валежником распадку и тут началось самое тяжёлое.
Я поскальзываясь, то и дело тяжело падал. На отдельных участках, покрытых скользкой полусухой травой, буквально буксовал, и не управившись с неловким рюкзаком, валился , часто навзничь, с ёканьем внутренностей и сдавленными ругательствами на свою неловкость и слабость не тренированного, отвыкшего от тяжёлых нагрузок, тела…
Толя ушёл куда-то вперёд, посмотреть солонец, который он посолил два года назад, у речки, под горой.
А я остался один на один со своими трудностями. Резиновые сапоги, в которые был обут, скользили словно лыжи и уже после, осмотрев сапоги, я понял, что ребристая подошвы стёрлись и не держали на уклоне. Способствовала скольжению и подсохшая трава. Я напоминал лыжника, скользившего по искусственному покрытию, только вместо лыж были сапоги!
Тут же вспомнил, как однажды, зимой, обул не подшитые кожаные ичиги и они так скользили по снегу, что на одном из склонов я упал и сломал приклад нового ружья…
Сегодня со мной тоже было ружьё и падая, я старался его оберегать…
Перед последним подъёмом, уже окончательно обессилев, посидел на упавшей лесине, разглядывая темнеющие таёжные горизонты. И только после передышки, тронулся вперёд.
Подъём был делом мучительным - на каждых десяти метрах я падал и скатившись ниже, поднимался с опаской и через следующие несколько метров, вновь поскальзывался и беспомощно балансируя, заваливался назад или в стороны.
Между тем, солнце село за горизонт, и вокруг всё сразу потемнело, стало неприветливым…
Ко всему, я потерял тропинку и мучительно вспоминал то место, где мне необходимо было, свернуть с гребня, чуть по диагонали, чтобы выйти к зимовью, стоящему на небольшой ровной площадке, - «полке», посреди крутого склона.
Пот заливал мне лицо и совсем обессилев, скинув рюкзак, оставил его под упавшей поперёк пути кедринкой и медленно, ругаясь сквозь зубы, побрёл в предполагаемом направлении к домику.
Я понимал, что заблудился в ста метрах от зимовья, но ничего не мог поделать! Не кричать же в самом деле, демонстрируя свою слабость и сдаваясь перед непереносимыми нагрузками.
И вдруг, когда в очередной раз на минутку остановился, услышал, где-то выше по склону, стук топора - Толя рубил около зимовья дрова, для печки.
Я воспрял духом и вскоре, вышел на пологую часть склона, которая через сорок шагов и вывела меня к зимовью.
Заметив меня, Толя не удивился и улыбаясь, видя мой несчастный вид, коротко рассказал, что уже побывал на солонце, и напрямую поднявшись в гору пришёл сюда.
Уныло извиняясь, я сообщил ему, что оставил рюкзак в ста шагах внизу, и что уже не мог поднять его сюда.
Брат, не говоря ни слова, быстро спустился по склону и почти бегом, поднял рюкзак к домику. Сил в нем, по-прежнему осталось много...
Он был в отличной форме, а я напротив, в худшем своём состоянии, хотя и не очень горевал по этому поводу. Потому что и до похода понимал: сидение в городе и лежание на постели, бывшей для меня в Лондоне моим письменным столом, не прибавляло мне здоровья и выносливости…
Между тем, на тайгу спустились сумерки...
На тёмно-синем небосводе, появились первые звёзды. Я не видел таких чистых, крупных, многочисленных звёзд, несколько лет, при виде их, забыл все сегодняшние невзгоды и возрадовался…
«Жизнь всё таки прекрасна», - думал я, усаживаясь поудобней у костра, чувствуя аромат каши с тушенкой, которую расторопный братец варил на костре, то и дело подбрасывая в него сухие сосновые веточки.
Он двигался быстро и уверенно, зная наперёд, весь процесс устройства в зимовье, в первый день пребывания в лесу…
К вечеру похолодало.
Измотанный трудной для меня дорогой, одел сверху тёплую куртку и полулёжа, меланхолично разглядывал переливы огней в костре и фиолетовые отблески на углях, с краю кострища…
Перед ужином, мы выпили по рюмочке, а после вкусной каши, долго пили сладкий чай и разговаривали.
Толя вспомнил, смерть нашего старшего друга Александра Владимировича, две осени назад, в такую же яркую и солнечную погоду, перед снегопадом.
– Он умер внезапно…
Упал и умер…
Но я думаю, что он был счастлив в тот длинный осенний день и умер, как и жил - добрым оптимистом.
Брат тяжело вздохнул помолчал вспоминая, и продолжил:
- Это случилось, когда мы с сыном выносили мясо оленя, добытого очень легко и быстро…
Толя снова прервался, замолчал сосредоточенно глядя на огонь.
Он запомнил этот день в мельчайших подробностях, на всю оставшуюся жизнь…
- И когда выносили мясо, он отстал, хотя рюкзак у него был легким.
Возвращаясь от машины, куда переносили мясо - продолжил брат – то нашли его уже мёртвым, лежащим на боку, на той дорожке, по которой мы сегодня пришли сюда.
Он упал и умер от инфаркта, который к нему подбирался уже несколько лет…
Я пробовал его оживить, но прошло уже около десяти - пятнадцати минут как сердце остановилось и его не удалось «вернуть».
Толя вздохнул, поправил костёр и отхлебнув чай, продолжил: – Я уверен, что Александр Владимирович умер счастливым, потому, что это было в тайге и потому, что перед этим мы добыли оленя.
Он всю жизнь занимался охотой и это было его любимое занятие и увлечение, которому он посвятил свою жизнь…
Брат не рассказывал о своих тогдашних переживаниях, но они с сыном, тогда натерпелись грустных, а в чём то и неповторимых переживаний.
Ведь они, выехав из тайги, оставив тело Александра Владимировича рядом с той тропинкой, на которой он упал и умер и только накрыли его плотным брезентом. А назавтра, после посещения районного отдела милиции и объяснения обстоятельств смерти, возвратились в тайгу, на то место, где лежал умерший.
Милиция не захотела или не смогла осматривать тело и вывозить его из тайги и попросили Толю и сына, сделать это самим. И вот они приехали, потом пришли на место и увидели, что их друг и наставник, лежал запорошённый ночным снегом под брезентом, которым они накрыли его перед расставание.
От человека, вчера ещё живого и разговорчивого, остался в дремучем лесу неприметный заснеженный холмик!
К этому времени, труп уже окоченел и пришлось привязывать его к толстому шесту и нести к машине по густому лесу, по бездорожью.
- А ведь ещё только вчера, Александр Владимирович был с нами, живой и весёлый и разговаривал, хваля за удачный выстрел и добытого оленя-рогача!
Толя ещё помолчал и закончил рассказ:
- Нести в гору, спотыкаясь на поворотах едва различимой тропинки, было невыносимо тяжело. А потом ещё надо было везти его в морг, постоянно оглядываясь на его неподвижное, окоченевшее тело прикрытое брезентом!
Толя рассказывал, что после того трагического случая, несколько ночей не мог спать — перед его глазами всплывало мёртвое, холодное и застывшее лицо друга и учителя!
А я, вспомнил и промолчал, о подобной истории, рассказанной моей знакомой, у которой какое-то время жил на даче, в глухом лесном углу Тосненского района, что под Ленинградом…
Она рассказала, что муж, с которым они счастливо прожили около тридцати лет, умер тоже от сердечного приступа, по дороге на дачу, на разбитом непогодами и грузовиками, просёлке.
Она не знала, что ей делать, рыдала и ломала руки над телом, только что шагавшего и что-то рассказывавшего ей любимого человека…
Потом, собравшись с силами, привязав воющую от горя и страха домашнюю собаку Найду к ноге мужа и пошла в деревню за транспортом, чтобы вывезти его тело в город!
Однако, когда она рассказала сквозь слёзы всю историю смерти мужа колхозному трактористу, тот отказался ехать за телом, потому, что боялся мертвецов…

…В двух этих смертях, как мне показалось, было много общего, как впрочем, во всех человеческих судьбах. Ведь все смертны и потому умрём в назначенный судьбой день и час!
... Мы, ещё долго сидели у костра и молчали, думая каждый о своём, а потом пошли в нагревшееся от печки зимовье и заснули, утомлённые длинным днём…
Среди ночи я проснулся, почувствовав, что по телу бежит мышь. Дёрнувшись, сбросил мышь с себя, проснулся окончательно, перевернулся на другой бок и стал слушать, как тишина внутри домика, нарушалась, только шуршанием газеты под столом в углу, в которой очередная мышь, разыскивала съестное…
Потом, на какое-то время я задремал и открыл глаза только на рассвете.
Мне показалось, что кто-то тяжёлый, не торопясь, прошёл мимо зимовья не останавливаясь!
И у меня внутри всё замерло от страха!
Я уговаривал себя не паниковать, слышал мерное посапывание Толи, но ничего не мог с собой поделать.
Первичный, животный страх человека перед хищниками проснулся во мне, наслаиваясь на усталость и нервное перевозбуждение прошедшего дня.
Только тот, кто не бывал в лесу, кто не знает множество трагичных и нелепых историй происходивших и происходящих в глухой тайге, не поймёт моего страха, как впрочем, оказавшись в подобной ситуации, не сможет остановить этот страх на стадии зарождения, в себе самом.
Какое - то время, я ещё ворочался сбоку на бок, отгоняя нелепые предположения, понимая, что в абсолютной тишине таёжного рассвета, любое шевеление хвои на сосне под лёгким ветром, может восприниматься, как грохот, тем более во сне.
Вскоре, однако незаметно задремал, убеждая себя в нелепице опасливых предположений, а проснулся, когда утро занималось над тайгой и свет, проникнув в дверные щели и маленькое, застеклённое окошко над столом сделал видимыми и деревянные полки в углу вдоль стены, и печную трубу уходящую в потолок…
Слушая Толино сопение, тихонечко встал, оделся, обулся, прихватил ружьё, стоявшее за печкой и вышел на улицу…
Кругом уже было холодное ясное утро, но солнце ещё не взошло и слева, в еловом распадке, стояли замершие сумерки…
Я несколько раз наклонился вперёд-назад, помахал руками, согревая себя и не спеша, вдоль склона, пошёл на гребень горы, с которой хорошо была видна большая маряна, на противоположном склоне, куда по утрам, иногда, выходили кормиться олени…
Выбрав на гребне место, с которого был виден склон противоположной горы, в бинокль, долго пытался найти привычный, рыже - коричнево защитного цвета, силуэт изюбря, издали напоминающий то лесную корягу, то плотный лиственный куст. И только по неуловимому движению можно было определить, действительно ли это живое существо.
Сидя на холодной траве и подрагивая всем телом от недосыпа и вчерашней усталости, я долго вглядывался во все подозрительные неровности и неподвижные пятна под ярко – жёлтыми лиственницами или в зарослях молодого осинника, краснеющего листьями на общем, рыже – золотистом фоне слона…
Всё было неподвижно, и вздыхая возвратился к зимовью.
Толя ещё спал и я стал разводить костёр, а потом подвесил чайник на проволочный крюк свисающий с тагана…
В это время скрипнула дверь и позёвывая из зимовья вышел брат…
Начался второй день моего пребывания в прибайкальской тайге…

Позавтракав оставшейся с вечера кашей, мы собрали с собой обеденный «перекус» и разошлись в разные стороны. Толя ушёл вниз по течению Левой Илги, а я в вершину, низом, вдоль захламлённого кустарником и валежником, болота…
В таёжных низинах было значительно холоднее и на траве лежал обильный, беловатый иней. Узкая, прятавшаяся среди зарослей высокой травы и кочек речка, петляла с одного края болота к другому, а тропа, то появлялась, то исчезала, заглушенная порослью ягодника или густыми кустами ольшаника.
Шол вперёд медленно и километра через полтора, вдруг увидел на траве, серо – коричневые изюбриные рога, с остатками белой черепной кости.
Я поднял их, осмотрел, а потом повесил на берёзовый пень. Рога принадлежали когда то молодому оленю, и уже были сильно погрызены волками и мышами, но по прежнему выглядели симметрично и даже красиво.
«Кто же его бедного задрал, - подумал я, и вдруг, вспомнил медвежью, круглую, толстую кость, обнаруженную мной в ручье, когда я набирал воду для чая… Значит тут есть не только волки, но и медведи, и кто-то задрал небольшого медведишку, или застрелил случайно, наудачу, разглядев коричневую шубу зверя в зелени окружающего леса…
Там же у ручья, ещё в прошлый заход в это зимовье, я видел высокую пихту, на коре которой до уровня двух с половиной метров были видны медвежьи задиры - закусы и следы когтей.
Тогда же, Толя показал мне останки крупного изюбря загнанного волками на наледь и там же убитого ими - осталась изорванная рыжая шкура, череп и кости ног, с чёрными блестящими, словно пластиковыми копытами на концах. Олени, обычная добыча для крупных хищников в прибайкальской тайге…
Всё это я вспоминал, медленно пробираясь по болотине, изредка останавливаясь и разглядывая выходы, чёрно-серого плитняка по бортам долины.
Иногда мне казалось, что нашёл небольшие пещерки, но поразмыслив, понимал - это обычные углубления, сделанные совсем недавно морозами зимой и проливными дождями летом.
Я уже давно ищу в Приангарье следы жизнедеятельности прачеловека, но к сожалению, пока ничего не нашёл.
С возрастом, порой приходят странные фантазии и совершенно необычные увлечения. Например попытки найти древние стоянки или пещеры в которых жили древние наши потомки, всё более и более занимает меня и превращается в своеобразную фобию…
Где бы я не бывал, всюду ищу следы стоянок или пещеры, в которых, как мне кажется жили люди в древние времена…
Между тем яркое, тёплое солнце поднялось над высоким горным гребнем, ограничивающим долину, Левой Илги справа и свежий чистый ветерок, подул мне в лицо из верховий речки.
Прошёл несколько распадков приходящих слева и заросших березняками - первой приметой давних больших рубок. По дну пади петляла старая, заросшая, почти незаметная дорога. А в одном месте, справа, в устье короткой долинки, на грязевой мочажине разглядел следы медведицы и медвежонка – лончака.
Я остановился, долго осматривался, прислушивался к тихому шелесту золотистых берёзовых листьев, играющих под порывами ветра; принюхивался к свежему запаху осеннего леса, оттаивающего от ночных заморозков и на душе воцарялось спокойствие и привычное желание заглянуть вперёд, узнать, а что там дальше?!
Пробираясь по теневой стороне, заметно сузившегося, ближе к вершине, распадка, и перекладывая надоевшее ружьё с плеча на плечо, вдруг заметил блеснувшее слева, крохотное озерцо и подойдя ближе, увидел, что это водопойная мочажинка, разрытая ямка с ключевой водой, к которой подходила заметная зверовая тропа.
Сбросив рюкзак, я стал обследовать окрестности и наткнулся на толстую, обожжённую металлическую петлю, привязанную по ходу звериной тропы, между двумя толстыми стволами раздваивающейся берёзы…
«Ага – подумал я – какой-то браконьер ставит петли или на лося, или на изюбря. Толя, наверное, об этих «товарищах» рассуждал с мужичком в вагончике лесорубов.
Рядом, на пожухлой, но ещё зелёной траве, лежал полиэтиленовый мешок, а в мешке, зелёного стекла винная бутылка с отбитым горлышком. Я поднял крупные осколки и вдруг на траву вывалилась дохлая змея длинной сантиметров шестьдесят. И только тогда, я вдруг уловил остро – неприятный запах мертвечины, перегнившей плоти, и стал старательно вытирать пальцы о штаны.
Запах был стойкий и пронзительно неприятный, и я невольно вспомнил, как живя на БАМе, квасил беличьи тушки для «потаска» на рысь, которую пытался ловить капканами…
«Неужели, эти «умельцы», поймав змею «заквасили» её в качестве приманки на рысь или может быть на росомаху. Очевидно было, что петля поставлена ещё весной, скорее всего по насту и брошена непроверенной…
«Вот злодеи – рассуждал я, невольно с опаской оглядываясь по сторонам. – они ведь и зверюшку не поймали и петлю не сняли. И сколько таких вот, безжалостных сюрпризов ожидает в тайге свою жертву – или оленя, или рысь, или даже медведя…
«Это ведь бессмысленное убийство!» – думал я, направляясь дальше по пади, которая суживаясь, становилась всё суше. Ручей незаметно отвернул куда-то по левому распадку и я вышел наконец на границу леса и болота…
Здесь, сбросив рюкзак, рядом с небольшим «оконцем» воды - родничком бьющим тоненькой струйкой из под земли - развёл костёр, вскипятил ароматный чай, пообедал бутербродами с сохатиной, которую Толя прихватил с собой из дома, из своих старых запасов.
После сытного обеда, подстелив куртку, немного полежал, глядя в светло голубое небо, по которому изредка, тая на глазах пролетали белые облачка…
С непривычки подустал, но чувствовал себя прекрасно, и вдыхая ароматный воздух, думал, что такая осень - самое замечательное время здесь, в Прибайкальской тайге, хотя любое времена года здесь хороши…
На несколько минут задремал, а очнувшись, открыв глаза, поразился полутьме на секунду ослепившей меня. Я лежал на солнцепёке и золотое солнце, нажгло мне глаза сквозь прикрытые веки….
Поднявшись, сложил все оставшиеся припасы в рюкзачок, приторочил сверху ненужную уже тёплую куртку и отправился дальше, разглядывая выходы каменного плитняка на противоположном крутом склоне распадка.
«Здесь могут и звери отстаиваться и кабарожка бегать – думал я, всматриваясь в скальные останцы сложенные из темного, щербатого плитняка, отвесными уступами, высотой в несколько метров, торчащих над зарослями молодого березняка вперемежку с ольшаником.
Солнце здесь, тонкими лучами пробивалось сквозь жёлтые берёзовые листья, чуть дрожащие под порывами нагретого полуденного воздух…
Поднявшись выше по распадку, вышел на утоптанную тропу, вьющуюся по молодому кедрачу, растущему вперемежку с развесистыми соснами.
На тропинке, тут и там лежали шелушённые кедровые шишки и когда постепенно поднялся на седловину, то увидел, по оставленным зверем следам, что по тропе какое-то время, не торопясь, шёл медведь средних размеров. Кое-где на тропе, лапа с точечками когтей оставляла чёткий отпечаток…
Уже на седловине, где кедрач занимал всё пространство и слева и справа, вдруг, из под коряги, с шумным хлопаньем крыльев взлетели два чёрных глухаря и мелькая белым подхвостьем, пролетев между кедрушками скрылись в хвойной чаще.
«Тоже орехами пришли полакомится - подумал я, даже не делая попытки прицелится в них - так не хотелось нарушать тишину осеннего солнечного леса…
Через некоторое время остановился, достал карту - схему и с трудом отыскал на ней, свое местопребывание.
Определил по схеме, что до зимовья было километров пять, но по горам, и потому, я решил возвращаться – места были совершенно незнакомые и потому, боялся заблудиться.
Светлого времени дня оставалось всего несколько часов и поэтому, решил не искушать судьбу и свернув с тропы вправо, пошёл тайгой, вдоль невысокого хребтика, пересекая вершины крутых, заросших кустарником и сосняками распадков.
Солнце, проделав полукруг по небу, стало клониться к горизонту и в какой-то момент, вглядываясь в просвечивающую сквозь хвою и листву синеву небесных окраин, вдруг различил, золотящиеся травкой крутые чистые поляны большой маряны, раскинувшейся широко на горе, противостоящей нашему гребню где стояло зимовье.
Тут я окончательно сориентировался и уже спокойно, не торопясь пошёл в направлении зимовья.
Пересекая крутой распадок, на противоположной затенённой стороне задыхаясь, почти обессилев присел на ствол валежины.
И только я перестал двигаться, как совсем недалеко от меня, раздалось фырканье и крупное животное, треща сучьями, невидимое в чаще, сорвавшись с места поскакало от меня, вниз, к речке.
«Олень, на водопой спускался и меня услышал - предположил я. - А когда, мой треск и сопение прекратилось, то зверь и сорвался с места, опасаясь засады».
Я ещё какое-то время посидел прислушиваясь, а потом поднялся и побрёл дальше. Зимовье было уже недалеко…
Толя меня встретил у избушки. Он сварил очередную кашу и уже собрался уходить к машине - его выходные заканчивались. Мы посидели поужинали, я рассказал ему, что видел и слышал, а он мне скупо описал свой сегодняшний поход.
- Только взобрался вот туда – он рукой показал место на гребне противоположного крутого склона - как мне показалось, что зверь мукнул, совсем недалеко.
- Я запыхался и не обратил внимания на этот звук, и только пройдя по гребню чуть вверх и влево, увидел совсем свежие раскопы, и ободранную оленьими рогами сосёнку, по которой ещё стекали капельки смолы.
Только тогда понял, что зверь был рядом, но услышав меня тихо ушёл, перевалив в другую покать.
- Ты здесь походи по округе – инструктировал он меня - и послушай. Мне кажется он на зорях должен реветь…
Прихлёбывая чай, братец смотрел на противоположный склон, над которым садилось солнце.
– Жалко уходить – со вздохом произнёс он – но завтра у меня после обеда в городе дела…
Он ещё раз вздохнул: - Так что я поскакал…
Толя нехотя поднялся и размашисто зашагал по тропе, вдоль косогора и издалека, в последний раз махнув мне рукой, скрылся за поворотом…

Я остался один…
Время вдруг словно остановило свой бег!
- Вот наконец то я один – произнёс вслух и не узнал своего тихого голоса… -Так всегда в жизни...
Ждёшь, ждёшь чего-нибудь хорошего, а когда это приходит, то тебе становится грустно и хочется возвратиться в привычную суету жизни…
Странно человек устроен!
Делать нечего - развёл костёр побольше, подогрел чай и сев на подстеленную на землю телогрейку, задумался.
Солнце медленно садилось за горизонт, прокатившись слева направо по зубчатому лесному окоёму.
Небо потемнело и налетевший порыв тёплого ветра зашумел хвоей сосен, стоявших вокруг зимовья на склонах горы.
Показалось, что я уловил момент нерешительности в природе, который бывает и с человеком, перед каким-нибудь важным поступком, который может изменить жизнь.
Всё вокруг, словно замерло на мгновение, сопротивляясь неизбежным переменам, стараясь сохранить, продлить мотив равновесия в окружающем меня мире.
Так наверное бывает, когда Бог откликается на страстные молитвы подлинно верующего человека…
Пламя костра заиграло новыми ало – жёлтыми красками, и показалось, что я слышу шум речки, протекавшей далеко внизу…
«Погода переменится, - бегучую воду слышно далеко» – предположил я и стал рубить дрова для печки в зимовье…
Растопив печку, вышел на улицу и долго сидел у костра, слушал насторожённую тишину вокруг и вспоминал былые времена, когда проводил в лесу почти треть года, уходя в многодневные походы и живя в тайге, в одиночку по многу дней
В те годы, я привык к такой жизни и иногда бывал счастлив тем, что мне ничего не надо в этом мире, кроме солнечного света и тёплого сухого костра по ночам. Приспособился ночевать в тайге под брезентовым тентом, который всегда был со мной в рюкзаке.
Днём, идя по тайге, мог остановиться в красивом месте, сварить себе чай и после «перекуса» мог задремать лёжа на земле, ни о чем не думая, впитывая энергию земли и неба совсем так, как делали это дикие животные живущие в природе …
Теперь, после большого перерыва, вызванного моим проживанием в Англии, где старых лесов вообще не сохранилось, а новые напоминают ухоженный и контролируемый властями парк, я чувствовал себя в тайге гостем и потому, был встревожен и озабочен…
Неопознанные звуки и шорохи беспокоили меня и нервы, напрягаясь проецировали в сознание разного рода опасения и страхи. Конечно к этому можно было постепенно привыкнуть, но требовалось время и работа над собой.
Я не паниковал, и держал свои чувства в узде, но удовольствия, а тем более счастья, в те первые дни в тайге, не испытывал…
Затушив костёр, вошел в нагревшееся зимовье, разделся до рубашки, лёг на свою меховую куртку сверху, а ноги прикрыл ватником. Ружьё предусмотрительно положил под правый бок и лёжа на спине стал вспоминать Англию, нашу маленькую квартирку в центре Лондона, жену и сына, которые оставшись без меня, вдвоём, наверное чувствовали себя одиноко и вспоминали меня, ужиная вечерами после работы и школы.
А может быть, как все городские жители, которым всегда не хватает времени, они были заняты своими рутинными делами и вовсе обо мне не думали…
Под эти воспоминания, я и заснул и проснулся среди ночи, оттого, что мышь обнаглев, пробежала по моему лицу и я в отвращении, даже вскрикнул и дёрнулся всем телом…
Посмотрев в сторону окна, я понял, что вокруг стоит глухая ночь, и до рассвета, то есть до утреннего света ещё далеко. Насторожённо слушая шуршание мыши в углу, я стал думать о благодатной роли света в жизни человека, о том, что при свете человек чувствует себя увереннее и защищеннее, и соответственно наоборот.
В это время, как мне показалось, за стеной зимовья, у меня в головах, кто то тяжёлый прошёл – прошуршал хвоей, и мне стало жутко. Стараясь не паниковать, я поднялся с нар, включил сильный электрический фонарь и ногой отворив дверь, неловко вылез на улицу, опасливо прислушиваясь и приглядываясь в ночную кромешную тьму.
Отойдя от зимовейки на несколько шагов, постоял некоторое время, а потом, повернувшись, стал светить лучом фонаря на крутой косогор выхватывая кружком яркого света переплетение веток, веточек и стволов, прикрывающих, почти неразличимую землю на склоне.
Конечно, никого в округе не было, но мои нервы не выдерживали ночного одиночества в глухой тайге…
Войдя в зимовье, тяжело дыша и ощущая томление в непривычно усталых мышцах, развёл огонь в печи, подбросил несколько поленьев и лёг, не забыв положить заряженное ружьё на привычное место.
Как всегда в такие минуты, я некстати вспомнил рассказ Толи о том, что по весне, наверное ещё по снегу, кто то из хищников придя к зимовью порвал полиэтилен в окошке и пытался вытянуть одеяло с нар, в узкое оконное отверстие. Одеяло зверь не достал, но изодрал его когтями в клочки, а потом залез на крышу и с одной стороны, разорвал покрывавший её рубероид. Толя полагал, что это была росомаха или медведь, хотя ни медвежьих ни росомашьих следов вокруг домика он не нашёл…
Этот вспомнившийся рассказ, отнюдь не добавил спокойствия и я, ворочаясь с боку на бок уговаривал себя успокоится, положится на судьбу и начать ощущать себя частью природы, величественной и равнодушной.
В глубине души я понимал, что моя тревога и даже страх, это производные от усталости и утомления, но легче от этого не становилось.
Как это всегда бывает, я заснул совершенно незаметно и проснулся, услышав стук дятла где-то неподалёку, за стенами моего лесного убежища. В окошко через полиэтиленовую плёнку проникал рассеянный свет…
Выйдя на «свет Божий», я потянулся, с улыбкой вспоминая ночные страхи. Дрожа всем телом от холода, развёл костёр и поставил чай…
Когда чай вскипел, попробовал есть, но кусок бутерброда в горло не лез, и я решил выступать, положив перед собой задачу, найти зимовье, которое по Толиным рассказам, стояло где-то на стрелке большого распадка и долины Малой Илги.
Погода действительно портилась, небо потемнело от тяжёлых туч, но было тепло и я отправился вверх по гребню горы, пытаясь через вершину, перевалить в соседнюю долину в которой стояло это зимовье.
Но, то ли оттого, что солнца не было и все стороны света незаметно смешались или даже поменялись местами в моём воображении, то ли оттого, что я боялся заблудиться и старался держаться знакомых мест, но в нужный момент, вместо того, чтобы свернуть направо, как карта показывала, я постепенно завернул налево, и очутившись, в «незнакомой» долине, вдруг, по приметам, которые я видел вчера понял, что срезался в Левую Илгу…
Чтобы не терять времени, я на вчерашнем своём кострище, к которому меня вывела чуть заметная тропа, а скорее всего подсознательный инстинкт, узнавший ранее меня эту местность, вскипятил чай и уже с аппетитом пообедал, слушая шум ветвей под усиливающимся тёплым ветром.
Небо по-прежнему было затянуто тучами, горизонты вокруг сузились до радиуса в километр…
Время у меня ещё было и я решил подняться на маряну, которую видно почти от нашего зимовья…
Пройдя старыми, зарастающими вырубками вверх на противоположную сторону распадка, вскоре вышел на край большой маряны, раскинувшейся на километр в диаметре, по крутому склону.
Стараясь идти тихо и осторожно, вглядываясь в окружающий поляну редкий лиственничник с оставшейся на ветках золотой ещё хвоей, по узеньким изюбриным тропкам, пересёк крутую ложбинку и поднимаясь по следующему крутому борту, начал скользить и падать через каждые двадцать шагов…
Выйдя на очередной гребень, сел на пожухлую траву и стал высматривать в бинокль изюбрей, которые в это время обычно выходят на кормёжку в местах, где их никто не тревожит.
Однако мне не повезло – оленей в это день в округе не было…
Осознав это, поднявшись и пройдя несколько метров по опасной крутизне, уже в который раз поскользнулся, упал и ободрал себе бок.
Рассердившись на самого себя, сел, снял сапоги и охотничьим острым ножом, стал срезать с резиновой подошвы, стёршиеся места. Резина не поддавалась, я напрягался и пыхтел, стараясь не поранить себя и вместе, сделать сапоги пригодными для ходьбы по склонам…
И мне, в конце концов это удалось. Я немножко порезал себе палец, вспотел, но сапоги стали намного «быстроходней» и безопасней…
К зимовью я возвратился рано и даже успел сходить за водой, к речке.
А туда надо было спускаться метров двести. У зимовья летом воды не было, оттого что Толя, когда строил избушку, хотел её спрятать.
Зимой когда кругом снег, проблемы с водой естественно нет, но вот летом и осенью…
Поднявшись к зимовью уже с водой в полиэтиленовых бутылках, я развёл костёр, поужинал, и долгое время наблюдал крупную мышь, которая пыталась пробраться в избушку из окрестностей.
Заметив её во время ужина, я отрезал горбушку и кинул перед её носом. Вначале она замерла на месте, но потом освоившись стала грызть корочку и под конец, утащила её куда то прочь от зимовья…
С севера подул холодный ветер и огромная черная туча, вынырнув из за гор, заняла половину неба, просыпав на притихший лес, снежную крупу.
Буквально за десять минут, всё вокруг побелело и я поздравил себя с попаданием в зиму.
Однако туча прошла, обнажив кусочек синего неба на западе и в эту «прореху», на излёте дня, проглянуло солнышко, а точнее последние, прощальные его лучи. Внезапно, всё вокруг засветилось чистотой и свежестью и глядя вокруг себя, я поблагодарил судьбу за этот миг необычайной красоты и энергетического динамизма - природа иногда умеет удивить и порадовать человека…
С другой стороны, природа может для неаккуратного человека не владеющего соответственными навыками, устроить западню, в которой такой человек и погибает!
Несколько раз и со мной это было: на меня нападали медведи и я отстреливался, а несколько раз замерзал до полусмерти и теперь знаю, каково это умирать от переохлаждения!
Но это большая тема и о своих попаданиях в такие «капканы» расставленные равнодушной и величественной природой, я расскажу в другой раз!

…Эту ночь, спал уже много спокойнее, хотя мыши, как обычно с вечера возились в углу под столом и шуршали полиэтиленом.
После полуночи, крепко заснул и проснувшись на рассвете, перевернулся с боку на бок, и снова задремал на пол часика. А когда окончательно открыл глаза, то в окно, падал уже необычайно белый свет и кругом за стенами было подозрительно тихо. Ни дятловых перестуков, ни свиста рябчиков, парочкой живущих в окрестностях зимовья…
Я открыл двери и ахнул! На траве, на деревьях, лежал десяти сантиметровый слой снега, нападавшего под утро, как это и бывает обычно в эту пору.
Выйдя из зимовья, умылся снегом, растёрся полотенцем, с аппетитом съел завтрак и попил горячего чаю. Собравшись, бодро выступил в поход, намереваясь всё же найти зимовье в соседней долине…
Идя между заснеженными кедрушками, выбирал места в редколесье и всё-таки, несколько снежных комьев обрушилось на меня с веток и вскоре, я промок до пояса.
Пробираясь через ягодниковые кустарники, поднявшись на самую высокую точку перевала, сориентировался по карте и сквозь полосы густого сосняка, стал спускаться вниз, посматривая на другую сторону склона.
Вскоре началась длинная, неширокая маряна, и опираясь на посох, скользя по остаткам мокрого снега, я стал «галсами» спускаться по крутяку вниз и останавливаясь на секунду, разглядывал распадок, раскрывающийся передо мною.
Кнечно, на спуске несколько раз упал, но довольно быстро вышел в логовину и уже свободно пошёл дальше, видя далеко впереди большую, заросшую мелким частым лесочком, падь.
Наконец вошёл в широкое болото и где-то посередине, перепрыгнув ручей, вовсе не такой широкий, как я ожидал, перешёл на другую сторону пади.
Спускаясь по течению ручья, я миновал ещё один распадок.
Идти было трудно, да и время подходило к обеду, но я всё откладывал привал и обед надеясь выйти к развилке, на которой, по Толиным рассказам, прямо на тропе стояла избушка.
Однако её все не было и не было и уже отчаявшись, я хотел повернуть назад.
Но, бросив последний взгляд поверх невысокого гребня, вдруг увидел дощатую крышу и почти бегом, поднявшись на гривку, увидел перед собой большое зимовье…
Я конечно очень обрадовался - моё упорство было вознаграждено!
Осмотрев захламленное щепками и раскиданным мусором «дворик» перед избушкой, вошёл внутрь.
Посередине просторного квадратного помещения, стояла хорошая, не ржавая ещё печка, лежали нарубленные лиственничные дрова и по стенам, были сооружены просторные нары. Потолок был высокий, стол в углу сделан из пиленных досок, а окно застеклено и через него попадал чистый свет.
«Да - подумал я - тут можно ночевать вчетвером, а то и вшестером, и всем хватит места...»
Пол был сделан из разрубленных пополам отёсанных брёвнышек, и если подмести его душистым берёзовым веничком, то избушка вполне могла показаться настоящим сельским домом…
Время поджимало, я не мог больше задерживаться у зимовья и потому заторопился.
Пройдя по тропинке, нашел место, где охотники ночевавшие в домике набирали воду и перескочив ручей, по противоположной стороне пади, пошёл назад, теперь вверх по течению.
Некогда, по этому берегу шла конная тропа, но сейчас она заросла и была завалена валежником так, что даже идти по ней не было никакой возможности...
Здесь, в пади, снег если и был то растаял утром и поэтому, я чувствовал себя устойчиво и довольно быстро дошёл до распадка, по которому спустился в долину, когда шёл искать зимовье. Взойдя на гребень, покрытый редкими молодыми осинками, стал забираться по нему на перевал…
Стоило мне это больших трудов.
Я запыхался, то и дело останавливался чтобы передохнуть, но упорно полз и полз вверх.
По пути, вспугнул пару рябчиков, которые сев на склон, не таясь убегали от меня по земле. Они может быть в первый раз в своей жизни видели двуногое животное, такое медлительное и неповоротливое.
Я и не подумал стрелять в них, потому что с давних пор усвоил себе правило: если хочешь увидеть в лесу что-нибудь интересное, то старайся поменьше шуметь, разговаривать и уж тем более стрелять…
С большим трудом, через час подъёма, влез наверх и вновь окунулся в царство снега, только теперь уже мокрого и сочащегося водой.
Давно прошло время обеда, но мне совсем не «улыбалось» разводить костёр в снежном киселе, под капающими холодной водой ветками и поэтому, сжав зубы, я двинулся вперёд, решив, что если повезёт и не «свалюсь» куда-нибудь в чужой распадок, то доберусь до зимовья часам к пяти, а там уже переоденусь, обсушусь и поем в сухом месте у большого костра.
Я брёл по заснеженной тайге, то и дело выжимая суконные варежки и холодная, мокрая одежда прилипала к рукам и ногам, заставляла двигаться быстрее, чтобы не замёрзнуть окончательно…
Вскоре я вышел на свои утренние подтаявшие следы и вздохнул с облегчением. «Чем и хорош снег - ворчал я про себя – хоть и холодно, зато видны следы и свои и чужие и потому, очень трудно заблудиться, если быть внимательным…»

К концу пути я уже закоченел и брёл по тайге не обращая внимания на заснеженные ветки, нередко преграждавшие мне дорогу. Тело потеряло подвижность и гибкость - я ломился напролом, не обращая внимания на мокрый снег, изредка попадавший даже за шиворот…
...К зимовью я подошёл, где то в начале пятого…
Вломившись в неостывшую ещё зимовейку, стянул с себя мокрую одежду, выжал её и повесил над тёплыми, обложившими печь по бокам, камнями. Потом, переодевшись в сухое, вышел и только тут осознал, что снега подле зимовейки уже почти нет — весь растаял.
Разведя костёр, подбросил сверху охапку сухих сосновых веток и пламя высоко вскинувшись, обдало моё окоченевшее тело жаром, а когда выпил сладкого чаю и съел, открыв её топором, целую банку тушёнки с подсохшим хлебушком, то самочувствие моё заметно улучшилось.
К тому времени, наступил тихий спокойный вечер и верховой ветерок, разгоняя рваные тучи, обнажил несколько синих пятнышек чистого неба.
Как и вчера вечером, на закате проглянуло солнышко, и потому я, не поленился, встал на колени и поблагодарил Бога за возможность пожить одному, собраться с мыслями в этом первозданно чудесном, тихом уголке бескрайней тайги, и попросил благости и спокойных снов.
В моменты такого душевного подъёма, молитва действует безотказно…
В сумерках, войдя в зимовье, подбросил берёзовых чурочек сверху, на огонь, и накрывшись тёплой курткой долго слушал как металлическая печка разговаривает на разные голоса.
То она затарахтит, как далёкий мотоцикл, то начинает монотонный диалог…
Непонятно о чём, эти «двое» говорили, но то что они говорили ритмическим речитативом – нет никакого сомнения…
В эту ночь я замечательно выспался и видел сон, в котором меня окружали благородные, добрые люди, а одна из девушек даже влюбилась в меня, из-за моей совершенной бесполезности и бессребреничества.
Влюбление было вполне платоническое и проникшись к девушке симпатией, я рассказывал ей о лесе, о повадках животных, показывал, как животные между собой разговаривают, демонстрируя свои вокальные способности…
На этой замечательной подробности я и проснулся.
Охая и ахая от боли в ногах и в спине, затопил печку и пригревшись вновь уснул…
Проснувшись поздно, не торопясь позавтракал не выходя из зимовья, а когда надоело лежать, оделся и вышел на волю.
Прихватив ружьё, сходил на несколько часов за горушку, стоящую сивером в нашу сторону. Перевалив гребень, спустился в следующий распадок, по нему дошёл до нижнего течения Илги, и вернулся в зимовье часам к семи, по знакомой, старой лесовозной дороге.
Братца у зимовья ещё не было, хотя была уже пятница…
Сел у костра писать дневники и так увлёкся, что уже в сумерках, наклоняясь поближе к блокноту, торопился дописать последние фразы.
В это время за моей спиной треснул сучок и вздрогнув от неожиданности, я увидел Толю, запыхавшегося, но довольного и улыбающегося. Вместе с ним пришёл его сын, Рома, совсем уже взрослый парень, тоже страстный охотник и путешественник…
Я обрадовался, а вместе и разочаровался. Я думал, что они придут уже только на следующий день и ещё одну ночь смогу провести в одиночестве.
Зато вместе, уже в темноте, мы развели большой костёр, и долго сидели, слушая треск веток в костре, глядя на причудливые языки пламени, поднимавшиеся от смолистых коряг и любовались переливами цвета дымящихся угольков, на краю кострища.
Текла неторопливая беседа и Толя со смехом вспоминал, как прошлой зимой он привел в это зимовье знакомого, первый раз попавшего в такую глухую тайгу…
- Когда мы выходили к машине, - начал Толя, отхлебнул чай и продолжил - то этот знакомый так устал, что начал отставать, но когда я показал ему старые волчьи следы на снегу и сказал, что они всю зиму живут здесь и кругами ходят по окрестностям, мой приятель пошёл так резво, что чуть ли не обогнал меня…

…На западе, над тёмным лесом алая полоска зари стала серой и постепенно растворилась в темноте, и в темно-синем небе проявились звёзды, и даже стала видна серебристая полоса, состоящая из мелкой звёздной россыпи, протянувшаяся с севера на юг – Млечный путь.
Часу в двенадцатом пошли спать в зимовье и я заснул расслабившись, зная, что я уже не один – встреча человека с человеком в лесу, всегда бывает радостным событием…
Ночью, «под прикрытием» сопящих родственников, спал спокойно и проснувшись на рассвете, тихонько оделся, прихватил ружьё и пошёл на свой наблюдательный пункт, откуда хорошо была видна вся маряна на противоположном склоне.
Усевшись на подмёрзший мох, в «сивере», за гребнем нашей горушки, я осмотрелся и внизу, услышал какое-то гулкое шевеление…
Листвы на деревьях было ещё много и я не мог рассмотреть ничего, но звуки перемещались и я замерев, вертя головой во все стороны, вглядывался, в золотисто – зелёную чащу, внизу пади…
Через время всё стихло и я подумал, что тяжёлый лось приходил на водопой и утолив жажду, величественно удалился, на днёвку, никем не потревоженный… Наконец, я навел бинокль на маряну, и в верхней его части увидел движущиеся, силуэты, пасущихся изюбрих-маток. Они мирно щипали траву и медленно двигались вдоль, поляны, рядом с её краем, невдалеке от золотистых, лиственниц, выделяющихся на красно – жёлтом фоне листочков багульника и высокой травы, чуть прилегшей уже к земле.
Сердце моё заколотилось, окуляры бинокля затуманились и я дрожащими руками протёр их. И в это мгновение с другой стороны маряны, раздался протяжный гулкий рёв – вой. Я оторопел и быстро перевёл бинокль в ту сторону.
На крутом склоне, стоял коричнево рыжий бык – изюбрь и вытянув гривастую шею вперёд и вниз, разинув пасть пел свою брачную песню!
Начав высоко, он протянул трубный звук несколько секунд, а потом понизив тон до ревущего стона, закончил почти басом, поднимая голову кверху, потрясая ветвистыми рогами, тоже коричневыми, но со светлыми, острыми на концах, отростками.
Рога действительно были большие, а голова казалась от этого маленькой и грациозной…
Он стоял, гордо поводя головой на раздувшейся, от сексуального напряжения, гривастой шее, и из ноздрей его вылетали струйки белого, горячего пара. Постояв так, послушав немного окружающую тайгу в поисках ответа, он легко развернувшись мощным телом на одном месте, прошёл несколько шагов вперёд, остановился и стал передним копытом рыть землю и поддевать рогами траву, растущую уступами на склоне перед ним…
«Ох, красавец!» - подумал я с восхищением и перевёл взгляд на маток. Они не обращая внимания на быка, паслись поодаль, по очереди поднимая голову и прислушиваясь…
...Время летело незаметно.
Первые лучи встающего за горами солнца, коснулись маряны, покрытой серой пересохшей травой и высветили чудесные, яркие красно – жёлтые цвета прохладного осеннего утра.
Олени, словно получив от солнца сигнал, закончили пастись и не торопясь, ушли с открытого места, в золочёные лиственничники на дальнем конце склона…
Я ещё некоторое время сидел вспоминая увиденные картинки, а потом со вздохом поднявшись, не спеша, направился в сторону зимовья…
Когда, по кабарожьей тропке я подходил к зимовью, метрах в тридцати от неё, со склона слетел, блеснувший на солнце чёрным отливающим глянцевым оперением, глухарь.
«Ягоду – бруснику объедает по холодку» – прокомментировал я про себя и сам подобрал с брусничника, под ногами несколько, рубиново – матовых, замерзших да стеклянного звона, ягод…
В зимовье, по-прежнему спали родственники и разведя костёр, вскипятил воду и скинув тёплую куртку, сел поудобнее и с удовольствием попил горячего, крепко заваренного, ароматного чаю…
Вскоре из избушки, позёвывая и разминая затёкшие мышцы вышел братец, а за ним и Рома. Греясь у костра, Толя рассказал ночной сон, про дорогу и про машину, а я, обо всём виденном утром на маряне, промолчал…
День разгулялся.
Сверху нашего склона, стекая в низины, лёгкий ветерок приносил ароматы кедра смешанного с горьковатым запахом палого, осинового листа и багульника.
Синее небо, возвышалось над солнечной долиной и прозрачный воздух, позволял различать мельчайшие детали на лесистом горизонте…
Позавтракав и собрав рюкзачки, мы разошлись в разные стороны, в последний поход нашего путешествия…
Толя с Ромой, полезли сразу на крутой склон, в сивер, а я спустился вниз, к Илге, прошёл несколько километров по торной тропинке и потом вернулся. Мне хотелось просто погулять по тайге замечательно пахнущей прелым листом и пихтовой смолой, просвеченной насквозь ярким солнцем!
Возвратившись, не торопясь сварил на обед гречневую кашу с тушёнкой, поел сам и оставил родственникам.
Часа в четыре появились и они, вздыхая и отдуваясь.
За половину дня, они «обежали» почти всю долину Илги, но кроме изюбриных и медвежьих следов, ничего интересного не встретили…
После еды, мы собрали заметно полегчавшие рюкзаки и тронулись в обратный путь…
Уже в сумерках, вышли к машине, стоявшей как и первый раз, на высокой вершине горы. Переодевшись, выпили по глотку водочки, и закусили сыром. Холодные сумерки надвигались снизу и не удержавшись, отойдя чуть подальше от «Нивы», я приложил ладони рупором ко рту и протрубил по изюбриному, в пространства раскинувшейся под нами тайги.
Несколько минут прислушивались, и не дождавшись ответа, хлопая дверками залезли в машину и поехали вниз, в сторону далёкого, шумно-суетливого города…

2. 2006 года. Лондон. Владимир Кабаков