ВОЗРОЖДЕНИЕ

Вероника Матвеевна никому не желала зла. Но и добра тоже. Устала. Как только вышла на пенсию, так и отрезала себя от внешнего мира. Слишком долго сельская училка раздавала себя по крупицам. И все, по большому счету, без толку. Своей души не вложить, чужую – не вылечить. Сплошная тщета и суета сует.
Как ушла в прошлое школа, так и сгинули из памяти – лица, характеры, судьбы. Вероника Матвеевна крайне редко вспоминала ту жизнь – и то, как бы со стороны, не отождествляя себя с той сельской учительницей. Вероника Матвеевна даже имена многих односельчан забыла. Словно тяжкий груз сбросила – столько она знала про каждую семью, каждого человека. Само выкорчевалось.
Например, соседка справа. Спросите о ней Веронику Матвеевну. Плечами пожмет: чья-то бабка, мать, жена (или вдова?). Жизнерадостная не по годам старуха: постоянно умильная улыбка идиотки, все щебечет по-птичьи – ах, солнышко, ах цветочек раскрылся, соловушка запел. Целыми днями все суетится что-то, то у дома, то на огороде – только все зря. Земля у нее хилая, рука тяжелая – растет куце. Каждое лето у нее толкутся дети (вроде бы учились у Вероники Матвеевны?), внуки, правнуки. Покоя от них нет.
Одно время повадились в огород к Веронике Матвеевне по ночам шастать – по клубнику – своей-то кот наплакал. А у Вероники Матвеевны виктория сказочная вырастает, с кулак каждая ягода, а сладкая… И варенье сварить, и так поесть вдоволь.
Слива тоже хороша стала, груши, про яблони и говорить не надо – как Вероника Матвеевна на пенсию вышла, наконец-то занялась своим садом. Заросший сорняком за долгие годы простоя участок расцвел пышным цветом, заколосился ровными грядочками. Соседи поначалу приходили поахать над урожаем. Да скоро перестали – видно, зависть заела. И то хорошо – не потопчут. А с хулиганами огородными Вероника Матвеевна быстро своевала: устроила ночью засаду, отловила одного из пацанов, сняла штаны, трусы и погнала, хлеща крапивой по улице. Загнала в канаву – вонючую, стоялую. На шум три улицы высыпали. Тучи косых взглядов метнулись в Веронику Матвеевну тогда – да ей-то что, зато на участок больше никто не лазил.
Лишь на огороде Вероника Матвеевна чувствовала себя уютно, по-домашнему. Поговорит с помидорными кустами, с баклажановыми всходами, укропчиком, огуречные листья погладит, капусту приголубит – будто с родным человеком пообщалась. Каждое деревце ласково погладит по стволу, найдет слово приветливое – растения и отдают ей сторицей каждый год. Они – не люди. Ценят отношение.
А вот в магазин лишний раз выйти – мука смертная. Это ж надо вдоль по улицей пройти, а улица длинная. И домов на ней… А уж людей в этих домах живет - тьма. Зимой еще ладно, редко кого встретишь. А вот летом постоянно на кого-то да наткнешься. Если в луже не утонешь: Господи, неужели трудно ямы засыпать? Чуть дождик – все раскисло, пробираешься у самого забора по травочке.
Впрочем, им все нипочем. Хоть светопреставление случись, кажется, ничего не изменится в деревне. Бабы у колонки языки чешут – вот трясогузки, ведра давно полные, вода хлещет, а они трещат. Мужики вокруг машины столпятся – будто понимают что-то, тычут пальцами в раззявленный кузов, капот или как его там, спорят, ну, Вавилон, а толку чуть, все равно машина не заведется.
Посредине улицы – бабкины собрания. Всем кости перемоют. Есть за что, нету – всем достанется. Мимо них надо особенно аккуратно ходить – лицо держать, не дай Бог уголок рта дернется – паралич припишут. А там и до настоящего недуга недалеко.
Парни бритые, ну чисто ежики – на черепах коротюсенькая щетинка ровным слоем – на бревнах раскорячились, из магнитофона на полную громкость какая-то похабщина льется. Ржут мерзко, с подвыванием. Тьфу.
Дальше – на плитах – волосатые. Гитары мучают. Боже мой, уж лучше б коты орали. И не знаешь – кто хуже: лысые или волосатые.
В последнем доме и вовсе ненормальный живет: зимой и летом с крыльца в одних трусах выскакивает с двумя ведрами воды и оба ведра на себя опрокидывает. Как с ним жена живет, а, она тоже хороша – в наше-то время родила погодков, что из них путного вырастет.
А уж магазин – смотреть страшно. Заходить – Вероника Матвеевна зубы стискивает, переступая порог, развалюхи. Все кажется, сейчас потолок рухнет. И продавщица там – хитрюга, просто ужас. Так и норовит обвесить, обсчитать, только гляди.
Как-то зашла Вероника Матвеевна в магазин тот и услышала обрывок разговора: мол, Матвеевна такая стерва стала, раньше-то, пока работала, такая душевная женщина была… Говорившую дернули за рукав, увидев предмет обсуждения. Другая бы хай подняла. Но Вероника Матвеевна даже губы не поджала. Словно и не заметила никого. Купила полбуханки черного, батон, зефира в шоколаде и вышла, как ни в чем не бывало. Было б кого слушать – сама-то вырастила деточек-алкоголиков, только и осталось соседей хаять.
Сама Вероника Матвеевна ни мужа, ни детей не заимела. Все некогда было – на работе чуть не сутками пропадала. А сейчас – кому нужна, да и зачем? Сама себе хозяйка. Опять же – огород ее семья.
Вероника Матвеевна вырвала последнюю сорную травинку с грядки, поправила очки. Солнце набрало полную силу – придется идти в дом. С сожалением оглядев еще не полотые грядки, Вероника Матвеевна тяжело вздохнула. Зло посмотрев на небо, стянула перчатки:
- Не обижайтесь, детки, - обратилась она к обойденным вниманием растениям, - вот жара спадет, я вернусь к вам.
Выложенная галькой дорожка вела прямо к крыльцу. Земля от забора до крыльца пустовала. Вероника Матвеевна все собиралась и здесь посадить что-нибудь – укропчик тот же, петрушечку – как хорошо. Но все руки не доходили - много места занимали бревна. Вероника Матвеевна все никак не могла уловить момент и застать трезвыми сыновей соседки слева. За бутылку они живенько распилят, поколют эту груду на дрова.
Вот и сейчас Вероника Матвеевна бросила косой взгляд на соседскую усадьбу и навострила уши. Криков и песен слышно не было. Может, самое время?
- Дочка… - оборвал размышления Вероники Матвеевны бодрый голос.
Она резко обернулась. У калитки стояла незнакомая бабка. Вероника всех местных знала. Но эту старуху видела впервые. Хотя, несмотря на морщинистое лицо, старухой незнакомку назвать было сложно: яркие синие джинсы, свободная светлая рубашка в крупную клетку, широкополая шляпа и – вот уж совсем лишняя деталь – кокетливый летний зонтик с длинной ручкой. "Дачница", - определила Вероника Матвеевна и презрительно сощурилась.
- Слушаю вас, - металла в ее голосе хватило бы отпугнуть и нескольких мужиков.
Но бабуля не испугалась. Она приветливо улыбнулась, словно и не заметила враждебности Вероники Матвеевны.
- Доченька, загляделась на твой огород – так все ровненько, чистенько, с любовью. То-то у тебя и растет все на славу. Жаль только, цветочков не высаживаешь. Будь добра, угости малинкой – как увидела, думаю, умру, если не съем хоть ягодку.
Вероника Матвеевна невольно оглянулась на заросли малины. Да уж, малину она покупала не здесь, ездила за ней за сотни километров. Никто не верил, что приживется. Каждая ягода с хороший грецкий орех. Но это не повод раздавать всякому…
- Не помрешь, - зыркнула Вероника Матвеевна на наглую старуху, - я сегодня не подаю.
- Так, может, продашь? – застал ее уже на верхней ступеньке крыльца звучный голос бабули.
Вероника Матвеевна не поленилась спуститься вниз:
- Иди, говорю, не глазей на чужое, много вас, охотников, на всех не напасешься…
Вероника Матвеевна вдруг разошлась так, что сама удивилась. Словно накопленная за годы желчь толчками полезла наружу. И остановиться не могла. Но вдруг заткнулась на полуслове, натолкнувшись на взгляд незнакомки – жалостливый, пронзительно-сострадательный какой-то.
- Бедная ты бедная, - вдруг промолвила бабуля и, размахнувшись, словно кинула что-то через забор.
- Но-но! – очнулась Вероника Матвеевна. – Ты мне еще побросайся, халда старая! – она аж задохнулась от такого хулиганства пожилого человека. И растерялась.
Ну в самом деле, не бежать же за старухой, уже уковылявшей до следующего дома. Вероника Матвеевна высунулась на улицу, посмотрела вслед бабуле, бойко идущей вдоль по улице, оставляя на земле уколы нелепого зонтика.
Веронике Матвеевне оставалось только плюнуть вслед старой нахалке. Но сколько ни старалась Вероника Матвеевна найти – что же бросила бабка через забор – так и не смогла. Наверное, просто сделал вид, чтобы позлить прижимистую хозяйку. "Не прижимистую, а рачительную, - поправила сама себя Вероника Матвеевна. – А как же иначе – на шею сядут и поедут".
Ворча, Вероника Матвеевна поднялась по ступенькам на веранду, сняла огородные растоптанные шлепки, бросила на старый холодильник панаму и зашла в прохладу дома. Мерно тикали часы. Редкими каплями стукала о раковину вода. Вероника Матвеевна, умылась, напилась холодного квасу из рабочего холодильника, стянула трико, футболку и, как была – в трусах и в лифчике - легла на диван. Нашарила пульт дистанционного управления и под многообразные звуки телевизора незаметно задремала.
Проснулась она по внутренним часам, когда солнце лениво покатилось вниз.
Остаток дня прошел как вчера, позавчера и поза-позавчера. Нет, поза-позавчера шел дождь. Ну, это неважно. Вероника Матвеевна до первых признаков сумерек полола, окучивала, повязывала… Этот труд, словно песня, никогда не надоедал ей. Впрочем, песен Вероника Матвеевна и не пела уже много лет.
Деревня успокаивалась. Тот шум, что так раздражал Веронику Матвеевну, стихал. Зато набирали активность коты – вот уж кого бы она с удовольствием передавила собственными руками. Да и собаки брехали, как перед концом света. Хотя, у этих цепных волкодавов каждую ночь – конец света. И воют, и скулят, и лают. И к этим ночным какофониям никак не могла Вероника Матвеевна привыкнуть. Как прожила тут всю жизнь?
Уже и вечерний чай давно выпит, и газета прочитана, а все не шел сон к Веронике Матвеевне. Прогрохотала электричка, скоро пройдет еще одна – последняя. Чтобы не слышать внешних шумов, Вероника Матвеевна включила-таки телевизор. Пялилась в экран, переключая каналы, так ничего хорошего и не нашла. Ворочала, ворочалась и, наконец, задремала.
Вероника Матвеевна спала без сновидений. И очень чутко. Поэтому моментально проснулась, услыхав легкий шелест в саду.
- Мало им, паршивцам, - бурчала она, накидывая на ночную рубашку длинный халат, - сейчас я вам устрою, забудете, как мой огород выглядит, ворье поганое.
Полная решимости Вероника Матвеевна легонько, совершенно по-молодому, прокралась на веранду, нашарила висящую на стене плеть, фонарь на холодильнике, бесшумно отворила дверь и, присев, соскользнула с крыльца на землю.
На первый взгляд, никто на ее сокровища не покушался. Но Вероника Матвеевна знала – ей не послышалось и не приснилось. Луч фонаря выхватил из темноты широкий кусок огорода – никого. Метр за метром обрушивала свет на темноту Вероника Матвеевна. Но тщетно. Никого. Даже следов на влажной пышной земле.
Пожав плечами, Вероника Матвеевна проверила калитку, для очистки совести посветила вдоль забора, за бревнами.
- Коты, - зло бросила она в ночь, щелкнула в воздухе плеткой.
До крыльца оставалось два шага, когда за спиной мелодично булькнуло. И отступила ночь. Доли секунды смотрела Вероника Матвеевна на свою тень, обозначившуюся вдруг на двери, резко повернулась к калитке. Замерла. Как ослепленная, сделала пару неверных шагов, ноги подкосились, и колени коснулись земли. Невольный вздох – АХ! – вырвался из груди Вероники Матвеевны.
В метре от забора расцветал, сияя серебристо-голубым светом, невиданной красоты цветок. Пузатый бутон еще сопротивлялся, но нетерпеливые лепестки рвались наружу, разливая вокруг переливчатое сияние. Тонкий нежный звон – и чудные прозрачно мерцающие многоцветные лепесточки раскинулись, разбрасывая искры, тающие в ночи. Неведомый цветок заиграл небывалыми красками, искрясь и переливаясь в ночи.
Вероника Матвеевна стояла перед чудом на коленях, не чувствуя собственных слез, и что-то шептала, сама не понимая что. Она и не заметила, как одна искра залетела в раскрытые в восторженном ахе губы.
Пролетели мгновенья. Цветок в последний раз вспыхнул и погас. Вероника Матвеевна еще долго стояла неподвижно. И вдруг услышала соловья. Где-то совсем рядом, прямо над головой. Посмотрев вверх, она снова ахнула: казалось, цветочные искры взмыли в небо и усеяли его сплошь. Вероника Матвеевна счастливо вздохнула. Воздух. Какой воздух. Ах, яблоня уже отцвела, черемуха. Но как пьянит жасмин… Господи, хорошо-то как!
Уснула Вероника Матвеевна под утро. Ее не тревожил собачий лай, кошачьи концерты. Уже начали свой громкий путь электрички. А Вероника Матвеевна спала и улыбалась во сне своим мыслям. Что надо бы предложить соседке справа половину своего урожая – вон у них семейство-то какое огромное. Что Наташа, соседка напротив, устала сидеть дома с детьми и с радостью пойдет на работу, и пусть детский зад закрыли – Вероника-то Матвеевна чем не воспитательница. Да мало ли, что еще… И не забыть – у Фроликов собака должна ощениться, краем уха слышала Вероника Матвеевна – топить щенков будут. Так надо сказать, чтобы парочку оставили – все живые души в доме.
Спала Вероника Матвеевна. А в это время крохотная серебристая искорка, мерцая, продолжала свою работу. И медленно, словно нехотя, возрождалась розданная в свое время по капельке душа учительницы, расцветая невиданным цветком с многоцветными искрящимися лепестками…

Хххххх
Босоногий мальчишка, запыхавшись, прибежал домой, весь в растрепанных чувствах, в смешении страха и восторга. Он никому не рассказал, что видел у дома старой учительницы, сидя в крохотном убежище между забором и бревнами. Да и кто бы ему поверил, несмотря на перемены, произошедшие с Вероникой Матвеевной?
Так и не узнала Вероника Матвеевна о несостоявшемся воришке, нечаянно проглотившем две цветочные искры. Мальчишка вырастет, возьмет в руки гитару, а в душу боль всего мира. И будет петь. Но поняв, что не сможет изменить этот мир, от ощущения собственной беспомощности и невозможности жить с этой болью, шагнет в окно, чтобы возродиться позже. Или более сильным – для победы. Или более равнодушным – чтобы просто жить. Но это все будет гораздо позже…