Похожий на что-то

«Посмотри на меня. Видишь что-нибудь? Ну, хоть что-то? Мои глаза должны отражать меня изнутри, а, значит, ты обязан увидеть меня таким, какой я есть на самом деле. Ты видишь меня? Почему нет? Интересно, почему? Я есть. Я существую. У меня есть руки, которые дрожат. Они дряхлые и слабые, и дрожат. Посмотри на них. Еще есть плечи. Ты когда-нибудь встречал такие узкие плечи? Они способны держать лишь воздух, да и то с огромным трудом. Разве они ни о чем не говорят тебе? Я так надеялся, что скажут. А волосы? Уж волосы точно не молчат, – я слышу их грязное и сухое шуршание при каждом своем движении. Ты тоже не можешь не слышать. Ты обязан услышать! Я знаю, я надеюсь, я верю. Пожалуйста!», – жалобно говорил старик стоя посередине узкой, высокой камеры. Его ладони, сложенные вместе были подняты к зарешеченному окну, выдолбленному под самым потолком.

Тень на каменном полу чуть дернулась и вновь равнодушно застыла.

«Я знаю, что ты смотришь на меня. Я чувствую, что ты видишь меня. Пожалуйста, ответь мне, скажи, ЧТО ты видишь. Я должен знать это. Всю жизнь я желал этого, а теперь у меня так мало осталось времени. Скажи, что ты видишь. Не молчи!», – голос старика был хриплым и очень тихим. Таким тихим, что слова сливались в один монотонный звук, долгий, нудный, протяжный, похожий на молитву.

Договорив последнюю фразу, старик склонил голову к груди. Его руки медленно опустились и бессильно повисли, и он заплакал.

Худые плечи вздрагивали при каждом надрывном всхлипе. Продолжая плакать, он тяжело опустился на пол и свернулся, словно кошка, спрятав голову под рукава грязной широкой робы, в которую был одет. Вскоре он замолчал и сразу же после этого уснул. Во сне он часто переворачивался с одного бока на другой, но постоянно сворачивался в клубок и накрывал голову руками.

Через несколько часов старик открыл глаза и, еще сонный, переполз к восточной стене камеры. Там он сел, прислонившись к стене, под самым окном, и обнял согнутые в коленях ноги. В такой позе, жалкий, с заплаканным и заспанным лицом, он походил на ребенка.

Просыпался он медленно, обреченно, зная, где окажется, когда полностью придет в себя.

День снаружи близился к завершению, и в камере быстро темнело, но день старика здесь, внутри, только начинался.

Он вытянул перед собой ноги и положил на них руки. Некоторое время он смотрел спокойным немигающим взглядом на тонкие пальцы, обтянутые желтоватой кожей. Потом, словно очнувшись, дернулся, вздохнул глубоко, прерывисто и стал подниматься. Поднявшись, кряхтя и неторопливо поплелся к противоположной стене. Дойдя до нее, он еле слышно произнес «раз», повернулся и направился обратно. Дойдя до стены с окном, он выдохнул «два» и вновь пошел к западной стене. Так он ходил из одного конца камеры в другой, ведя отсчет, всю ночь. К утру, - тому утру, что снаружи, - старик досчитал до 647.

С первым лучом света старик остановился и сел.

«Странное число – никогда столько не было. А силы убывают, да, – убывают. Пять дней назад было 651, а сейчас 647. Плохо. Хотя, это можно назвать рекордом своего рода. Думаю – это не так уж и плохо в конце концов, если подумать», – старик улыбнулся своим мыслям и встряхнул головой, осторожно, словно боялся, что она оторвется, как гнилая ветка от дерева. Затем он поправил длинные седые пряди, встал и направился к окну.

Как и в прошлый раз, старик поднял сложенные ладони к окну и стал говорить все тем же бубнящим хриплым голосом, почти неслышным, лишенным интонации, изредка откашливаясь и переводя дыхание: «Ты сильнее и мудрее меня, ты знаешь меня лучше, чем я сам. Так посмотри на меня. Скажи, что я такое. Я прошу тебя. Я умоляю. Мне необходимо знать это, ведь нет ничего важнее в жизни. Мне так мало осталось, потому что жизнь коротка. Ведь это ты сделал ее такой короткой. И я могу не успеть. Но ты сильнее меня, ты должен быть великодушным ко мне...».

Затем все повторилось. Как и в прошлый раз.

Когда старик уснул, дверь в камеру, скрипя и визжа, открылась, и внутрь вошел маленький мальчик. В правой руке он нес миску с какой-то похлебкой, в левой - кусок хлеба. Мальчик подошел к старику, присел возле него на корточки и потормошил за плечо. Старик с ворчанием проснулся, сел и, осознав происходящее вокруг себя, схватился за еду.

Мальчик отошел в сторону и прислонился к стене. Он сложил руки на груди и стал наблюдать за стариком, который жадно пил принесенное варево из миски и отгрызал куски черствого хлеба кривыми расшатанными зубами.

– Почему ты не уходишь отсюда? – спросил мальчик старика.

Старик ничего не ответил и даже не посмотрел в сторону мальчика, продолжая есть.

– Почему ты молчишь? – снова спросил мальчик.

Но старик молчал. Доев последние крохи хлеба и вылизав языком дно миски, он отбросил ее к ногам мальчика и неторопливо свернулся на полу, спиной к спрашивающему, показывая свое равнодушие.

Мальчик простоял еще несколько секунд, не шевелясь, а потом снова подошел к старику, присел и подергал того за плечо. Старик, все с тем же покряхтыванием, поднялся и сел. Мальчик, не говоря ни слова, с размаху ударил кулаком в узкое старческое лицо. Старик от удара откинулся назад, застонал. Вытирая кровь с разбитой щеки, он снова сел на полу. Мальчик еще дважды бил, и старик, падая навзничь, снова поднимался с каменного пола, садясь, как и прежде.

Наконец, мальчик достал из кармана сигарету, прикурил ее и протянул старику. Тот послушно взял сигарету, затянулся и тут же зашелся в сухом кашле.

Мальчик развернулся и пошел к выходу из камеры, на ходу подняв с пола миску. Перед тем, как выйти, он обернулся к старику и сказал: «Ты – дурак. Завтра, дурак, ты будешь цветком. И постарайся, мне нужно удивить тех, кто сюда придет. Понял?». Старик ни единым звуком или движением не откликнулся, но мальчик и не ждал этого. Он вышел, и дверь за ним громко и зло захлопнулась.

Спустя пару часов старик выполз к центру камеры – туда, где на холодные камни попадали лучи солнца, и свернулся калачиком.

«Цветок – что же такого. Я еще не пробовал быть цветком, вполне возможно, что это именно то, что нужно, хотя... Может быть важным и вид цветка, ведь они такие разные. Надо подумать, какой выбрать. С чего начать? С бутона? Или с лепестков? Скажем, роза. У нее длинный стебель, и она так прекрасно пахнет. Я вполне мог бы быть ей. Но у нее есть шипы. У меня нет ни шипов, ни колючек. Я знаю точно. Значит, не роза. Тогда, пусть ромашка. Она простая, и похожа на солнце. Я люблю солнце. Может, ромашка? Но я не смогу светить, да к тому же я такой грязный. Нет, я не похож на солнце. Тюльпан! Точно, именно тюльпан. Это мне подходит. Кажется, я даже близко к тюльпанам не подходил, вот и проверим! Да, тюльпан. Тюльпан! Тюльпан!», – обрадованный, старик вскочил и закружился вокруг себя, раскинув в стороны руки и откинув назад голову. Он смеялся, громко, как только мог, и даже что-то пытался петь.

Вдоволь накружившись, старик устало опустился на колени и помотал головой из стороны в сторону.

«Ой, кружится. Ой, все вертится. Тюльпан. Я знаю, как он выглядит. У меня получится. Наверняка, это то, что нужно. Недаром число такое странное – 647. Никогда еще вторая цифра не была меньше первой на два, при этом сумма первой и последней равнялась бы тринадцати, а сумма второй и третьей – одиннадцати, да к тому же тоже была меньше предыдущей суммы на два. Нет, определенно, что-то есть в тюльпане! Я верю в это! Хоть бы это было именно оно – ТО, ЧТО Я ЕСТЬ».

Весь свой оставшийся день, внутренний день, когда снаружи ночь и в камере холодно, старик перебирал различные позы, пробовал разные движения и переходы между ними. Он то неотрывно сидел на одном месте, почти совсем не двигаясь, то без остановки ходил по кругу, восьмеркой, и другими замысловатыми траекториями.

Едва только первые солнечные лучи пробрались в камеру и упали на мертвые камни, дверь заунывно заскрипела и открылась.

В камеру вошло пятеро. Среди них, впереди остальных, был тот самый мальчик.

С визгливым противным скрежетом дверь закрылась. Вошедшие выстроились в шеренгу - одна молодая женщина, двое мужчин среднего возраста и маленькая девочка, примерно одного возраста с мальчиком. Мальчик коротким жестом велел старику выйти на середину камеры. Затем он торжественным голосом объявил: «А сегодня мы хотим видеть цветок. Покажи нам цветок, старик!», – и шепотом, который конечно был слышен всем, но предназначался лишь старику, добавил, - «И постарайся!». Он отошел к остальным и принял выжидательную позу, бросив любопытный взгляд на девочку.

Старик опустился на пол, согнулся, обхватил руками колени и просунул между ними голову. Так он просидел около минуты без движения, и мальчик уже сделал шаг в его сторону с вполне очевидными намерениями.

– Я поняла! – воскликнула девочка, – Цветок надо полить, чтобы он вырос.
Мальчик, все еще подозрительно глядя на «цветок», остановился, подошел к дверному окошку и приказал кому-то принести воды.
– Интересно, какой именно это цветок, – произнесла женщина без всякого интереса.
– Наверное, роза, или ромашка. Думаю, что все таки, ромашка, – ответил один из мужчин без тени мысли на лице и в голосе.
– Просто цветок, – сказал другой мужчина, после чего все замолчали.

Дверь в камеру приоткрылась, и в проеме появилась чья-то рука с лейкой. Мальчик подхватил лейку, подошел к старику и вылил всю воду тому на голову и плечи. Затем отошел к остальным и, приняв свою привычную позу, кивнул девочке.

«Цветок», весь мокрый, стал «оживать», а его «бутон» «раскрываться» в виде выпрямляющейся спины и поднимающихся рук и головы. Движения старческого тела были плавными, где требовалось чуть резкими, торопливыми, но в целом настолько неожиданно красивыми и ПОХОЖИМИ, что девочка не выдержала и воскликнула: «Это тюльпан! Я узнала этот цветок! Это тюльпан!». Женщина строго посмотрела на нее и легонько дернула за руку. Мальчик самодовольно ухмыльнулся. Выражения лиц мужчин нисколько не изменились.

А старик продолжал «расцветать». Вот уже мерно покачивался раскрывшийся бутон, словно от ветра, на «стебле». Дрожали пальцы, словно краешки цветочных лепестков. Потом ветер усилился и стебель стало гнуть из стороны в сторону, а лепестки заметались в диком танце, грозя вот-вот оторваться и разлететься. В конце концов ветер «вырвал тюльпан из земли», и старик, изящно изогнувшись, что еще больше удивляло, учитывая его возраст, упал на каменный пол, и так и остался лежать.

Девочка восхищенно вскрикнула, и, одернутая женщиной, прикрыла рот. Мужчины одобрительно кивнули.
– Теперь он завянет, и превратится в удобрения, – закончил мальчик и подошел к «цветку». Ударом ноги мальчик перевернул старика на спину.
– Что ты делаешь! – закричала девочка, – Он же еще не завял, он еще живой!
Мальчик ухмыльнулся.
– Вставай, – сказал он старику и пнул его еще раз.

Старик медленно поднялся, горбя спину, кряхтя и тяжело дыша. Трудно было поверить в то, что всего несколько минут его старческое тело могло быть таким гибким и изящным. Как цветок.

Огонь в глазах девочки тут же потух, а взгляды взрослых снова стали равнодушными. Поняв, что представление окончено, они один за другим, направились к дверям. Мальчик махнул в окошко, и двери открылись. Зрители вышли из камеры, а мальчик подошел к старику.

– Молодец. Хвалю, – кривя губы в усмешке, сказал мальчик и похлопал старика по плечу, – Я почти почувствовал запах цветка, – он достал сигарету, вставил ее в старческий рот, достал спичку, зажег. Старик затянулся, закашлялся.

Уходя, мальчик захватил лейку.

Старик курил и смотрел в окно на кусочек восходящего солнца. Когда он вдыхал сигаретный дым, его глаза наполнялись слезой, а кожа на лице дрожала.

«Нет. Это не тюльпан. Это не цветок. Я не цветок. Как я устал от всего этого. Как же я устал. Ну почему не цветок?».

Он докурил, бросил окурок на пол, и подошел к окну.

«Посмотри на меня. Разве в тебе нет сострадания? Разве я не заслуживаю сострадания? Мне только нужно знать, кто я. Я не вижу, а ты сможешь увидеть, если захочешь. Посмотри на меня. Ответь мне. Я должен знать. Ты ведь знаешь, как мне это важно. Ведь знаешь...»

В изнеможении старик упал на камни и зарыдал, кашляя и хрипя.

Он проспал около суток, но к приходу мальчика уже проснулся и сидел, прислонившись спиной к стене.

Мальчик подошел к нему, сел на корточки и провел рукой по лбу старика, то ли смахивая пыль, то ли прицеливаясь для удара.

– Пока не умирай. Сегодня еще представление. Ты изобразишь комара, - сказал мальчик и вышел из камеры. Старик посмотрел ему вслед и сощурил глаза.

Через несколько часов в камеру вместе с мальчиком вошли зрители. Их было четверо: юная девушка, женщина средних лет и двое пожилых мужчин.
– Представляю вам комара! – торжественно объявил мальчик и застыл, сложив руки на груди крест-накрест.

Старик сидел в позе «лотоса» в середине камеры с закрытыми глазами и не двигался.

Прошло несколько минут. Женщина не выдержала первой.

– И? – нетерпеливо и надменно спросила она.
– Мне кажется, его надо напугать. Ведь комаров надо чуть ли ни задеть, чтобы они испугались, – сообразила девушка.
Мальчик кивнул в знак согласия, подошел к старику и, наотмашь ударил того ладонью по щеке. В тот же момент голова старика резко упала на плечо, а в камере раздался щелчок.

В следующую секунду голова сделала еле заметное небольшое движение в обратном направлении, через секунду еще одно, затем третье... И при каждом таком движении в камере раздавались звуки, необыкновенно схожие с тиканьем часов.

Мальчик непонимающе уставился на старика, а зрители застыли в растерянных позах.

– Это же бомба, – испуганно прошептала девушка, сделала шаг назад и остановилась, наткнувшись на стену.
– Бомба, – согласились мужчины, наморщили лбы и тоже стали отступать назад, к двери, вместе с непонимающей, что происходит, женщиной.

Мальчик попятился, не спуская со старика взгляда, наполненного страхом.

Голова старика к тому времени, как все они добрались до двери, уже почти вернулась в свое прежнее положение.

Сделав последнее движение, бомба щелкнула, и, спустя секунду, взорвалась.