Прогулка по городу

...На ранее чистенькой кухоньке, а теперь закопченной, давно без ремонта, как и во всём доме, за это время образовался немыслимый бардак. Надо бы убрать, но я, почему-то ничего не соображаю, дрожащие руки ведут свою партию и вытворяют нечто ведомое только им одним. На плите - пустая гусятница, рядом - кастрюлька с чем-то закисшим, заплесневелым и вонючим. Отправляю это в унитаз, вонючую кастрюльку сразу в контейнер, она, всё равно, ржавая да без ручек.
Возвращаюсь на кухню, но там всё равно воняет тухлятиной, и я пока не вижу, от чего. Есть хочется, и тогда я решаю что-нибудь приготовить. Кладут мои шаловливые ручонки в гусятницу кусочки сырой курицы. Обнаруживаю, что часть кусков курицы случайно выброшена в помойное ведро, достаю их оттуда, и бросаю тоже в гусятницу тушиться, но как попрёт оттуда какая-то непонятная красная пена! И всё это прямо на плиту! И вся духовка заполнена какой-то слизистой массой, в которой сломанная пополам сковородка вся ржавая и её меленькие осколочки повсюду, а так же – тухлые яйца, кальмары, спьяну положенные туда вместо холодильника и там забыты, и теперь всё это жутко воняет... Короче, пока всё это ликвидировалось, меня чуть было не вырвало! Открываю окна, спасаю помещение от этого свинства, вынося в контейнер горы мусора.
С отвращением ем омерзительную овсяную кашу, похожую на клейстер. Потом, глядя в окно на непогоду, меланхолично пью позавчерашний чай с вареньем, сняв с него перед этим белую со светлой празеленью, плесень. Затем, с ненавистью ленивого человека к сизифову труду по быту, мою посуду, протираю тряпкой выцветшую и порезанную ножом, клеёнку на столе. С кухней всё. Усталость притягивает меня к дивану, как к гигантскому магниту, но надо прибраться и в комнате. Распахиваю окна и здесь, начинаю уборку. Свежий воздух, ворвавшийся в помещение, бодрит и придаёт сил. В контейнер летит много скопившегося за несколько лет постоянной занятости на работе, хлама, до коего ранее не доходили руки, и теперь, наконец, когда работы уже нет, дошли. Натыкаюсь на пыльную связку каких-то старых тетрадей. Это личные дневники ещё со школьных лет, которые мне, в конце концов, когда дни стали похожи, как клоны, вести надоело. Разрезаю бечёвку, выбрасываю её в ведро, протираю каждую толстую тетрадь влажной тряпицей от пыли. Беру тетради одну за другой, открываю их в случайном порядке, читаю, открывая их наугад: «Утро. Еду на автобусе в Марфино... Проезжаю указатель с надписью ХЛЕБНИКОВО. Первые две буквы кто-то замалевал синей краской. Сразу несколько голосов в нашем автобусе прочитало вслух то, что без этих букв получилось. Раздалось ржание. Едем дальше. Какое чудесное утро!..», пролистываю сразу несколько страниц и читаю: «Когда мы работали на прополке или сборе редиски и свёклы в жару, изнывая от зноя и жажды, это было ещё полбеды. Гораздо хуже было в дождь и холод. Мы так сильно замёрзли, когда свёклу эту собирали, что мои руки закоченели, и совершенно мне не повиновались. Невозможно было расстегнуть пуговицы, и мне помогали...», дальше читаю, всё так же, случайно.
«…В раннем детстве до меня как-то долетело незнакомое доселе слово: "х*й". Спрашиваю у родителей, что это такое. Они отвечают, что это такая деталь от трактора и что слово это только для узких специалистов, и его произносить не нужно. Время шло, и, волею судеб, оказались мы в деревне, где был трактор. Возле него возился механизатор. Спрашиваю: "Дядь, а где у трактора х*й?"»,
«…В лихие 90-е лично мне жилось хорошо. У меня было счастливое детство. Но на улицах цвело пышным цветом хамство, и кожей чувствовалось то, что в городе идёт война. Мы не раз видели, как стреляют. Пистолеты видели в руках у людей. Трупы, лежащие на улице, тоже видели... Сейчас "мирное время", но я снова чую то, что нахожусь в эпицентре боевых действий. У меня ломовая работа. Другой нет. После двух лет поисков, с трудом это-то место нашлось! На досуг нет времени. Люди много времени проводят на работе. Дружеских посиделок уж нет. Общаются только в интернете... Вот так изменилась жизнь…»,
«…Когда мы приехали в Питер, увидели то, что там вполне приличная публика, но, всё же, в Москве, именно коренные москвичи, гораздо культурнее и скромнее, на мой взгляд, а вот снобизма у «московских муравьёв» гораздо меньше. Однако, питерцы в общей своей массе одеты гораздо более по-европейски просто. Либо очень скромно – граждане старшего поколения в серых пальто или плащах, молодые – в джинсах и куртках, либо наоборот – выглядят экстравагантно. Шляпы, длинные пальто и шарфы. И вот это мне в питерцах нравится. Вкус у них, безусловно, есть. Москва же пестрит какими-то разряженными «моднявыми» людьми, дамы днём при полном макияже и в обуви на каблуках, очень много тех, кто следует букве моды вопреки здравому смыслу, любви к себе и даже самоуважению...»,
«…Были с матерью на цикле творческих вечеров Александра Сокурова с просмотром фильмов. Сокуров оставил автограф на моём журнале с его фотографией. И этот журнал с автографом у меня украли…».

«…Интернет, блин! Форумы, сообщества, бла-бла… почему людям так нравится общаться с посторонними людьми? Меня и на друзей-то не хватает, а френдиться с теми, о ком ни хрена не знаешь... Под аватаркой красивой девушки скрывается пенсионерка, а молодого человека - лысый толстяк лет 50-ти. А тролли... Далеко не всегда это хулиганистые подростки. Скорее всего, это не красивые, одинокие женщины, про которых никогда не подумаешь, что они на такое способны, так как в жизни они ведут себя тихо. Стесняются в силу воспитания и элементарного страха хамить в трамвае или на рынке. Трамвайному хаму незачем прятаться в сети. Он испытывает удовольствие от вида обиженного и негодующего лица жертвы. Эти же - люди из робкого десятка, совестливые... Но только в жизни, где до них легко добраться. В сети же легко затеряться. Там они ничего не боятся, вот и отыгрываются за своё унижение в жизни. Их объединяет одно общее качество: глупость. Потому, что умный человек не станет распространять негатив. Да и времени на это жалко...»,
«…Есть в жизни моменты совершенно необъяснимые. Почему я в потоке машин узнаю именно нашу машину? Я поднимаю голову и смотрю на дорогу именно в тот момент, когда проезжает именно она, и, ещё не видя её номеров, понимаю то, что это именно она, наша машина!..»,
«…Я знаю о том, что в одну и ту же реку нельзя войти дважды. Но и в один и тот же лес тоже нельзя войти дважды, только река меняется быстро, так как течение у неё быстрое, а лес растёт долго, я, например, вернувшись в деревню, где мы долгое время жили, попадаю в тот лес, 15-ть лет, спустя, и не узнаю его. Деревья выросли выше, роща была берёзовая, а теперь сосны до ели подрастают – бор, стало быть. Всё там изменилось до неузнаваемости…»,
«Есть такая заповедь: "Не судите, да не судимы будете". Я все заповеди, чтоб вникнуть, понять смысл, пропускаю через себя и рассуждаю: Судить-рядить легко. А ты влезь-ка попробуй в чужую-то шкурку-то! У всех по-разному работает башка, разной скорости мышление и разная логика. Поэтому, что-либо кому-то советовать - глупая затея. А делать человеку замечание из-за того, что он не так поставил машину или надел не тот костюм – не целесообразно, так как машину в городе поставить вообще трудно, особенно, если ребёнок подавился орехом, и его срочно в больницу везли. Костюм тоже не так легко подобрать. Далеко не всегда "красиво" и "удобно" идут рука об руку! Грамотно всё подобрать и всё учесть (климат, работу, после работы и прочее) далеко не всегда удаётся. И переодеться тоже далеко не всегда получается. Есть такие граждане, которые постоянно зудят: "Седину закрашивать надо!", "Кошку свою из дома зачем выпускаете?", "Немолодая женщина на самокате - неприлично!" и так далее, тому подобное. Особенно достаётся супругам алкоголиков, как будто именно они виноваты в том, что мужья пьют... От несправедливости этих обвинений хочется по черепушке как звездануть!.. Вот и говорит Господь: «Не судите, да не судимы будете! Каким судом судите, таким и вас судить будут…», а я говорю ещё и ещё раз: Не твоё собачье дело, почему кто-то не замужем, и сколько ему лет, не твоё собачье дело, почему люди не заводят детей, не твоё собачье дело, почему человек без работы!!! «Не твоё собачье дело!!!» Усвой это, и тогда будет мир. А все заповеди для того, что бы был мир!»,
«…Или другая заповедь: «…подставь другую щёку...» Есть такая шутка: "Если тебя ударят по правой щеке, то подставь ему левую, а потом сделай ему хук в живот и ногой в пах!", а я скажу серьёзно: "Не трожь говно, вонять не будет!" - Куча говна, заветрилась, и запах никого не тревожит, а если палочкой туда ткнуть, то сразу же такое пойдёт зловоние! Так и с агрессивным человеком, провокатором, так и ждущим, что бы устроить драку, потому что ему скучно. Начнёт приставать, задевать, не реагируй никак, ему надоест, он отойдёт прочь, и слава Богу. Если же поддашься на провокацию, то может случиться беда. Мне скажут: «Хамам нельзя спускать!». Но есть отморозки, что не перевоспитаются от того, что им дадут в нос, если он нарвётся на более сильного. Они отомстят, когда за ним будет больше силы. А если его не наказать, то ему потом незачем будет мстить. А если будет он тебя презирать за то, что ты не отреагировал, так и хрен с ним, пусть, чего хочет, то и думает, его проблемы. Думать не запретишь... Зато будет мир, не будет угрожать опасность из-за угла, никого из родни не нужно будет ни от кого оберегать и прочее…»
Задрёмываю, тетрадь выпадает из рук на пол, от чего тут же пробуждаюсь и вижу, что вечереет. Однако тепло, судя по приятному ветерку из открытых окон. Стиральная машина замолчала. Сосед заглушил газонокосилку или насос, не знаю уж, что там у него… Стало тихо.
В последнее время, после того, как произошла моя катастрофа, не люблю выходить на улицу днём. А теперь, когда нет ещё и работы, это уже полный крах всего. Обычно за последнее время не раздвигаю штор, когда в окно бьёт яркое, весёлое солнце, а сижу в комнате безвылазно и ем ложками торт прямо из коробки. Дневники – дело прошлое. В толстой тетради уже не пишу ничего о жизни, о боли, о том, что всё - ложь… прошло время толстых тетрадей. Я убираю стопку дневников на полку, отхожу на расстояние и смотрю на них, как они стоят, воткнутые в случайном порядке, среди книг. И это – вся моя жизнь!
Сидя дома иногда смотрю фильмы на домашнем кинотеатре с банкой пива и солёными орешками, всё это употребляю, обливаясь слезами. Но не на какой-нибудь слезливой мелодраме, нет, а при виде бегущей лошади, например. Ни с того, ни с сего. Недавно довелось посмотреть "Полное затмение" с молодым Леонардо Ди Каприо. Видены-перевидены мной фильмы о людях с нетрадиционной сексуальной ориентацией. Были среди них очень даже неплохие, например, "Уайльд", "Капоте", "Время прощания", "Горбатая гора". Но именно этот фильм о французских поэтах А. Рембо и П. Верлене - истинный шедевр! До этого Леонардо Ди Каприо был для меня, как пустой звук. Но здесь, в роли Рембо, он себя показал, как великий артист! Надо же! Как этот юный мальчик мог проникновенно сыграть! Гений перевоплощения! Да и другой актёр тоже играл прекрасно, ничего не скажу. Я в полном восторге от этого фильма, хотя мне было и тяжеловато смотреть его конец. Этот фильм стал проблеском света в моей вселенской тоске, но не смог, однако, эту тоску из моего сердца вытащить и раздавить. Нет, это не так просто…
Разве что, под вечер могу выйти в супермаркет за пивом. Но чаще выхожу ночью, брожу по двору в тишине и молчании. Или сижу на ступеньках лестницы, ведущей под гору, к супермаркету, и курю, курю, курю…
А иногда, в синих сумерках, поздно вечером или в плохую погоду, когда другим людям не до прогулок, и все они быстро идут по домам, не смотря по сторонам, я выхожу из дома. Надвинув на лицо капюшон, иду на людную улицу и, смешавшись с безликой толпой, где никому нет до меня дела, иду дальше без направления и цели, неизвестно, куда и зачем, без мыслей в голове, без настроения, без лица… смотрю вокруг, безо всяких эмоций по поводу увиденного.
И вот, сейчас я выхожу на вечернюю улицу. Увидев толпу зевак вокруг стоявшего трамвая и белого «батончика» скорой помощи, подхожу и долго стою в этой толпе, глядя на раскуроченный трамваем труп старухи, застрявший между колёсами. Рядом валялись её авоська и палка. Водитель в нелепой шерстяной шапочке, хватаясь за голову, бегал то из трамвая, то обратно в трамвай, хватаясь за голову, и вид у него был потерянный и жалкий. Сейчас у него тоже произошла его катастрофа. Машины скорой помощи и подъехавшей полиции стояли возле рельсов, все люди из трамвая давно вышли, но ещё внутри оставались какие-то две женщины, одна из которых, молодая, билась в истерике, а другая гораздо старше, отирала ей лицо большим белым платком. Толпа вокруг этого зрелища всё росла и ширилась, люди прибегали посмотреть с соседних улиц и из тех трамваев, которые выстроились длинной цепью за остановившимся виновником происшествия. Насмотревшись на всё это, бреду дальше по улице. Без цели и без себя…
Ветер задул холодный… захожу в обшарпанный выставочный зал, чтобы немного погреться. Несмотря на то, что вход был свободный, там не было ни души. Понятно, мало, кому интересны какие-то картины. Разве что, горстке мастодонтов-интелов, которым за семьдесят. Предыдущее зрелище вызвало у публики гораздо больший интерес. Одинокий, немолодой художник ходил взад и вперёд по залу, и шаги его гулко отзывались в пустом помещении. На стенах висели картины, написанные мрачно-серыми цветами и назывались: «Задворки», «Человек с больной рукой», «Болезнь», «Смерть», «Пьяная», «Ноябрь». Слоняюсь по залу, лениво созерцая депрессивные полотна. Художник подошёл ко мне. У него был большой семитский нос, кучерявая грива чёрных с проседью волос, борода пророка и невозможно-грустные глаза с тяжело нависшими веками и набрякшими подглазьями, словно бы, выражающими многовековую скорбь всего еврейского народа. Наверно и он пережил свою катастрофу. Общаться мне не хотелось. Даже с ним. Но уйти сразу не позволило воспитание. Он протянул мне «амбарную книгу» и попросил оставить отзыв, если мне нравится выставка. Беру из его рук книгу отзывов и сажусь за журнальный столик, на котором лежали буклеты с фамилией этого художника, то ли Гуревич, то ли Познер, не помню. Мой отзыв должен был быть третьим. Когда художник отвернулся, продолжая мерить шагами зал, я очень быстро и по диагонали целой страницы пишу толстым маркером слово: «ОХ*ИТЕЛЬНО» с тремя восклицательными знаками и стремительно покидаю зал. Выйдя на вечернюю улицу, ещё какое-то время брожу, пока не возвращаюсь к трамвайной остановке на перекрёстке, где недавно под трамваем погибла старая женщина. Можно ли сказать о том, что в её жизни произошла её катастрофа или она, наконец, отмучилась, и эта смерть принесла ей освобождение, уже мне не узнать…
Большое пятно крови и какие-то ошмётки в нём ещё оставались вокруг правого рельса. И старик в плаще стоял над пятном крови, сосредоточено на него глядя, а голос пожилой женщины за моей спиной прокомментировал: «На кровь смотрит! Интересно ему! Раз столько крови натекло, то что от неё осталось…». Затем пришёл молодой таджик в оранжевом жилете с ведром песка и засыпал этим песком кровавое пятно. Мимо прошла молодая женщина, толкающую коляску с младенцем. Она была в хорошем настроении и рассказывала кому-то по телефону через гарнитуру о том, как отдыхает, пока ребёнок спит, и просто светилась от счастья, а выглядело это странно. Как спектакль одного актёра. Декорация - вечерний город, на сцену выкатила коляску актриса, изображающая молодую мать, она широко открытыми глазами смотрит на зрителей, но её блуждающий взгляд не на ком не останавливается, потому что она в тёмном зале никого не видит, и ведёт монолог сама с собой, в пустоту. И на сцене это не вызывает вопросов, потому что все понимают условность театра. На улице же, среди прохожих, она смотрится, как умалишённая.
Иду мимо неё, прямо в мини-маркет не только погреться и укрыться от ветра, но и от такого голода, что охота сожрать не только голубей, собак, слона, его родителей, друзей, слониху и слонёнка, но и сидящих на них людей, их дома, семьи и всю их чёртову Индию, но и выхлебать Индийский океан, если, конечно, он будет заполнен пивом, а плавать там будут вяленые воблы, кольца кальмара да щупальца осьминогов и каракатиц. Мною же выпито 30-ть лет назад Аральское море, с его рыбами, сожраны сайгаки, джейраны, ослы и верблюды с его берегов. «Возьму бухла…» - думаю, и «конкретно затариваюсь» выпивкой, еле волоча купленное, начинаю потреблять содержимое бутылок прямо по пути в парк, а там уже устраиваюсь в дальнем уголке, на берегу водоёма. Вливаю в себя обжигающую жидкость, прямо из горлышка, опорожняя бутылки одну за другой.
Не хотелось ни о чём думать, ничего знать, но вожделенное опьянение никак не наступало. Разочарованно отшвырнув в кусты пакет с пустыми бутылками, встаю, но ноги, почему-то не идут. Они, как будто бы, вросли в землю, как корни дерева. И мне вдруг показалось то, что я теперь - дерево. И вместо волос у меня пышная крона, вместо рук - ветви с листвой, и стою среди других деревьев в густом лесу, а вот идёт настоящая старая лесная ведьма и ведёт за собой огромного серого волка. Волк тот скалит острые зубы, а баба Яга ухмыляется зловеще, посверкивая третьим глазом где-то сбоку, и оба идут прямо на меня. Ой! Страшно-то как! И не убежишь. Ведь я – дерево! Вдруг я обильно писаюсь, и длинный ручеёк стекал к пруду, на берегу которого стою, «превратившись в дерево». Худая женщина лет пятидесяти в длинном сером пальто и шали с распущенными волосами, которые трепал ветер, и большой собакой на поводке, разговаривая по телефону и хихикая при этом, прошла мимо, едва заметив меня. А я, закончив изливать из себя выпитое, вдруг сгибаюсь пополам, меня вырвало, и то, что из меня выходило, сильно пахло алкоголем. Меня выворачивало и выворачивало. А когда в желудке ничего не осталось, я вдруг понимаю, что я - никакое не дерево, а ржавый корабль, простоявший 30-ть лет в пустыне на месте высохшего Арала. И теперь вода пришла, и надо только постараться и доползти до неё, чтобы снова плыть, чтобы снова мой капитан стоял за штурвалом. Это передвижение кажется мне вечностью, так как вода как-то уж очень далеко от меня, и даже кажется, что начался отлив, и пока я ползу к воде, она убывает, оставляя на берегу кисель из медуз и раковины моллюсков. И, наконец, я доползаю до вожделенной воды и, прямо в одежде, сажусь на илистое дно прудика. Одна голова моя торчит над гладью воды, с большой трубой, из которой валит дым, и я во весь голос издаю истошный вой пароходного гудка. Потом заваливаюсь на бок, так как очень хочется спать. Клонит в сон невозможно, я засыпаю и… падаю. Вода накрыла меня с головой. Начинаю захлёбываться, барахтаюсь, выбираюсь кое-как из пруда и, во всём мокром и грязном, бреду домой. Вода стекает с меня, оставляя за мной след слёз. Стремительно надвигаются сумерки, а я всё иду. И не помню, где иду, сколько это по времени, где я вообще, иногда я куда-то проваливаюсь, падаю куда-то, где-то лежу, потом просыпаюсь от того, что холодно, мокро и жёстко, что-то мешает. И тогда начинаю ползти, потому что встать не в состоянии, да и ползти нет уж сил, но нужно как-то двигаться, а куда – хрен знает. И тогда я решаю катиться, как полено, под гору, и качусь, качусь, но уже тело всё грязное и в синяках, а голова больно бьётся о землю, из разбитого носа пошла кровь со слизью. И я не помню многого, что за эту ночь происходит, пока я на улице города качусь по земле. Куски времени выпадают из моей памяти. Я то сплю, то не сплю. Иногда я летаю, но летаю как-то не хорошо, кружась так, что меня укачивает и выворачивает на землю. И опять – запах блевотины в сочетании с запахом выпитых напитков. Сознание немного прояснилось, и я понимаю, что на автопилоте, как почтовый голубь или кошка, попадаю в свою калитку.
Дома под горячим душем одновременно моюсь и стираю одежду, прямо в ванне, в одежде раздеваюсь постепенно догола. Мыльная пена повсюду, на стенах, клубы пара. Я захлёбываюсь, начинаю кашлять и снова блевать, так как угораздило меня снова задремать. Кое-как кладу на решётку сушить пальто, потом джинсы и свитер вешаю на трубу. Вытираюсь. Голова кружится так, что кажется, будто на ней пропеллер от вертолёта, настойчиво высверливающий из меня мозг, а меня вгоняющий, как гигантский винт, в землю, через пол дома, подпол, подвал…
Выпив крепкого чаю, пытаюсь засыпать в своей кровати, на свежих простынях, но мне мешает эта ревущая центрифуга, которая безбожно вертит со страшной скоростью кровать со мной, и разрывает мою голову на куски… охота встать и выйти с балкона вниз, пролетев, как птица, над городом и закончить жизнь, ударившись об асфальт. Интересно, чем я ударюсь сначала?..
Утро было кошмарным. Меня колбасило не по-детски. За глоток холодного пива хотелось продать душу дьяволу, но встать было совершенно невозможно. Может быть, смерть сама ко мне придёт?..