Замечательные охотники и судьбы человеческие

Замечательные охотники-наставники



Есть охотники, которые предпочитают тропить зверя без собак, и добиваются в этом больших успехов.
Таким был Александр Владимирович, охотовед и учёный, наш старший товарищ и наставник, который помог нам с братцами добыть первого медведя в берлоге, а потом научил, как надо охотиться за копытными, «ходом».
Он окончил факультет охотоведения ещё в Кирове, сразу после войны, был мастером спорта по стрельбе на стенде и защитил диссертацию, работая в охотничьем институте…
Это был замечательный охотник, но и добрый спокойный человек, который вызывал уважение у всех, кто его знал.
Его охотничьей страстью была охота на крупных зверей: на медведей и на копытных. Медведей он добыл около двадцати, а копытных просто много.
У него была коллекция, медвежьих черепов и на стенах дома висели оленьи и лосиные рога.
Как – то, он рассказывал мне, что добыл медведя в берлоге, застрелив его из пистолета. Уже выходя домой с зимней охоты, собаки нашли и облаяли берлогу, и он в одиночку, заломив чело слегой и привязав её к кустам над берлогой «вытянул» на себя прячущегося в темной норе «хозяина тайги» и застрелил его в голову…
Медведь довольно страшный хищник и удар его лапы может убить человека наповал. Я знал одного лесника, у которого таким ударом, медведь вырвал нижнюю челюсть, без которой тот и жил все оставшиеся годы…
Александр Владимирович был и остался охотником до конца. Он умер в лесу, неподалёку от далёкого зимовья, где они договорились встретиться с моим братом, вместе охотясь на изюбрином реву.
Когда Толя подошёл к месту, где назначил встречу Александр Владимирович, то увидел его мёртвое тело лежащее на тропинке. Сердце старого охотника остановилось, и он умер как и хотел наверное закончить свой жизненный путь – в тайге, на охоте…
У Александра Владимировича не было врагов, и потому, его уважали именно за это добродушие и мягкость, которая всегда противостояла сладкой водичке «охранительства», Он считал человека частью вечной природы и всегда утверждал, что законы природы распространяются и на человеческое общество. Смысл его философии был так похож на философию Древней Индии. «Никто никогда не убивает и не бывает убит, без соизволения Великого Бога».
- Если ты охотник, - говорил он, - ты должен охотиться не думая об «охране» природы. Хотя именно профессионалы в первую голову заботятся о зверях: солят солонцы, заготавливают сено и ветки осины для подкормки копытных. Следят, чтобы в окрестных лесах не было браконьеров, то есть людей, убивающих всё живое без нужды и необходимости…
Наконец, они берегут лес от пожаров…
Быть охотником – утверждал он - это предназначение, твоя судьба, дарованная тебе Богом!
Слушая его я думал, что Бог знает все концы и начала, в отличии от человека, который в непомерной гордыне вообразил себя вершителем судеб вселенной. Это тщеславная и опасная ложь, которая может привести человечество к самоуничтожению…
С Александром Владимировичем, мы провели вместе много приятных и поучительных часов в тайге, на нескольких медвежьих охотах; ночевали в его деревенском гостеприимном доме, слушали его интересные рассказы.
Он, один из многих людей того поколение, которое уходит и уже ушло, поколения, которое пережило войну и натерпевшись лишений и несвободы военного времени, особенно ценило свободу и величие природы, любуясь и радуясь жизни в дикой, безлюдной тайге…









Другим человеком этого поколения был рыбак и охотник Василий Иванович, тоже страстный любитель и ценитель охоты на копытных и особенно изюбриного осеннего рёва, на гону.
В войну, на фронт он не попал, и отработал, как рыбак все военные годы, когда и застудил ноги, по суткам находясь по колено в ледяной ангарской и байкальской воде, ловя рыбу для фронта.
Василий Иванович был небольшого роста, кряжистый и вместе кругленький, с мягкими неторопливыми движениями и голубыми смеющимися глазами.
Первый раз я попал к нему в дом с молодым егерем, который и познакомил нас.
Как –то уже ближе к весне мы попали к Василию Ивановичу, в свободную от деревенской работы минуту.
И он, достав трубу-манок, выдолбленную из ели и сделанную им самим, стал показывать нам, как трубит во время гона изюбрь, в осенней тайге. Звуки были необычайно сильные и чистые, и мне даже показалось, что на время я попал в разноцветье осенней тайги и услышал рёв изюбря, начинающего высоко и потом растягивая переходил в низы, заканчивая страстным выдохом. Пространство деревенского дома, силою искусства Василия Ивановича, вдруг расширилось до просторов тайги...
На следующую осень, мы с егерем, захватив Василия Ивановича, в лодке переплыли водохранилище, оставили лодку в одном из заливов и поднялись не торопясь, на водораздел, по тропинке, вьющейся по склонам глубокой пади и знакомой Василию Ивановичу с давних времён.
Мягко ступая своими старенькими ичигами по заросшей тропе, Василий Иванович, рассказывал, что в прежние времена, здесь по Ангаре проходила железная дорога и осенью, когда паровозы гудели на перегонах, то горная тайга отзывались эхом голосов многих изюбрей, принимавших гудок паровоза за вызов соперника…
Поднявшись на водораздел, мы отдышались и тогда Василий Иванович, мягко опустившись на колени и приложив трубу к губам, втягивая воздух в себя уголками губ, затрубил, поводя ею по кругу. Звонко – звонко запела труба, и через минуту издалека откликнулся молодой, голосистый бык-изюбрь. Охота началась…
Прошло минут десять. Яркое, золотистое солнце село за горизонт и тут в осиннике недалеко от нас на гребне раздалось сопение и стук рогов о ветки. Мы, спрятавшись за деревья насторожились, взволнованно задышали…
Вскоре появился, замелькал в кустах большой гривастый, коричневого цвета изюбрь. Он шёл оглядываясь и втягивая чёрными ноздрями прохладный вечерний воздух…
Грянул выстрел и словно не веря в происходящее бык замер на мгновение… и потом упал и стал почти невидим в высокой траве...
Позже, сидя у егеря в избушке, мы жарили и ели вкусное мясо, а Василий Иванович рассказывал нам: - Недавно, наблюдал огромного быка, пасущего свой гарем из нескольких самок, на противоположном склоне, над заливом, на видном месте …
- Бык ярился, бил непокорных маток рогами и копытами, загоняя их в густой осинник, собирая вместе. А потом, ответив на рёв соперника, побежал бороться с ним...
Голубые глаза Василия Ивановича по молодому задорно блестели, и я завидовал его увлечённости и такой красивой и поэтичной страсти к охоте.
Старый рыбак был к тому же мягким отзывчивым человеком и я увидел, что можно быть уважаемым и даже обожаемым за любовь и отзывчивость, которой природа так щедро одарила Василия Ивановича…
Но прошло время и заболев ногами, Василий Иванович умер вскоре, тихо скончался в деревенском доме среди родных и друзей.
Я незадолго до этого, написал сценарий документального фильма о изюбрином рёве, в котором героем-рассказчиком должен был быть, Василий Иванович. Но увы, время ушло и фильм так и не удалось снять.
А на телестудии, где я работал тогда внештатником, снимали фильм о каком- то секретаре райкома и для моего фильма не нашлось ни времени, ни денег…

Другой замечательный представитель военного поколения, Михаил Павлов, охотовед и охотник, с которым я познакомился очно, в Кирове, но до этого увидел его в документальной киноленте, рассказывающей об охоте и об охотничьих собаках…
Это был интересный учёный, и вместе, самобытный мыслитель, который помниться, говорил мне о том заметном месте, которое занимает охота и общение с природой в воспитании и формировании человека.
Я первый раз встретился с ним в охотоведческом институте, а потом провёл несколько дней у него в лесной избушке в пойме реки Чепцы, в Кировской области…
Избушка стояла на берегу старицы, одного из рукавов реки, в месте, которое совсем не напоминало окрестности обычных зимовий.
На сосне, рядом с зимовьем, на берегу, все сухие ветки были сохранены и потому, казалось, что вокруг, совсем нет обычных следов пребывания человека. Павлов объяснил мне, что он собирал сушняк для печки в окрестном лесу и специально оставлял вокруг, вблизи зимовья всё так, как это было до постройки домика, в том числе и сухие ветки на деревьях...
С нами жили две его собаки, курцхаар и легавая, - он был любителем старинных подружейных охот…

… Судьба наделила Павлова упорством и смелостью. Окончив университет по охотоведческому отделению ещё до войны, он ушёл на фронт и окончив краткосрочные офицерские куры, был отправлен на передовую, младшим лейтенантом.
- Мы были на войне «однодневками» - рассказывает он. - Поднимать бойцов в атаку, - была наша обязанность. Кто идёт первым, у того больше шансов погибнуть. Вскоре, после начала боёв, я был тяжело ранен, но выжил, потому что верил - мы победим и наши жертвы не напрасны.
- Меня ранило в грудь и в ногу…
После длительного излечения, я попал в команду биологической защиты - опасались, что Гитлер применит биологическое оружие, например будет распространять по тылам чуму, или что-нибудь подобное…
Приказ был – выбрасывать вымпелы вокруг заражённого места и потом, не выпуская из этой зоны никого, ни скот ни людей – всё сжигать огнемётами. Это был страшный приказ, но это была война…
Рассказывая это, Михаил Павлович резал острым ножом белые грибы и клал их сушить на летнюю печь неподалёку от зимовья. Стояло тёплое солнечное лето. Над старицей летали стрекозы и в камыше неподалёку, что-то загадочно булькало…
На ужин мы сделали жаренную рыбу с яичницей, совсем как в раннем детстве, на далёкой сибирской реке Ангаре, где я жил в деревне у бабушки…
После еды, мы долго сидели на улице и Павлов говорил о волках. Он написал большую монографию о серых разбойниках, в которой рассказывал, что во время войны, в Кировской области, волк, воспользовавшись отсутствием охотников, стали нападать на скот и даже на людей.
Павлову предложили напечатать работу в Швеции, но шведские «зелёные» воспротивились, утверждая, что волки на людей не нападают.
- Волки- страшные враги человека - продолжил Павлов покуривая сигаретку.
- Я помню старушек, которые несли нам охотникам – волчатникам последние свои картошины, в благодарность за уничтоженных хищников. Хищники не нападают на человека сегодня только потому, что бояться не самого человека, а вооруженного человека…
Охотник - продолжал философствовать Павлов - это аристократ в человеческом сообществе. Именно он спасает людей от хищников и он, когда надо защищает свою страну и свой народ от врагов. Я думаю, что и современное общество состоит, из тех же социальных типов, что и тысячи лет назад: охотника, пахаря и пастуха.
Охотник в России всегда был аристократом в среде земледельцев, потому что охота -это занятия знати. Охотник в военное время становился воином и наоборот…
Пахарь пашет землю и вырастив урожай, собирает его. Он тихий и мирный человек. Пастух – это кочевник, путешественник. Но он так же далёк от охоты и от оружия…
На этих трёх типах держался и держится весь мир…
Спустились сумерки и мы, вдыхая прохладу подступающей ночи, задумавшись следили за бликами убывающего света, на водной поверхности…
Утром, рано, Павлов взял собак и ушёл в поля, стрелять перепелов, а я прошёл вдоль берега и буквально в ста шагах, увидел большую, сваленную в воду осину и долго наблюдал, как бобр объедал ветки её вершины, не вылезая из воды, всплескивая изредка хвостом.
… Приехав в город, мы долго разговаривали с Михаилом Павловичем, в его кабинете. Он показал мне коллекцию волчьих черепов, в одном из которых в лобной кости застряла картечина от старого ранения.
- Он так, с этой картечиной во лбу и прожил несколько лет-комментировал Павлов...
Потом он показал череп с наполовину выломанными зубами и волчий капкан со сломанной пружиной: - Это волк сделал, когда попал в капкан. Какова сила челюстей! - восхищался он и потом добавил - он этими челюстями у лося большие куски мяса вырывает, а потом гонит его, ждёт когда зверь кровью истечёт…
Вспомнили вновь о войне и Павлов с грустью заговорил: - Если бы люди знали, как страшна война?!
Я помню, стоит подбитый немецкий танк, а на гусенице догнивают намотанные на железо: руки, ноги, глаза, волосы…
Но самое жуткое – это запах гниющего человеческого мяса. На Донце погибали в один день тысячи наших солдат и лежали на нейтральной полосе, гнили, а смрад был просто чудовищный. Мы отдыхали немного только тогда, когда ветер поворачивал в сторону немцев…
Павлов вздохнул и закончил: - Если бы люди знали об этих ужасах воочию, то ни за что не стали бы воевать!..
На прощанье, Павлов подарил мне магнитофонную плёнку с волчьим воем и я вскоре, в ленинградской тайге выл вполне страшно и мои спутники в походах, невольно поёживались.
Ночной волчий вой производит впечатление на самых выдержанных охотников…
На БАМе, мой знакомый, опытный охотник, рассказывал мне, что однажды на рыбалке, на Белых Озёрах, ночью услышал близкий волчий вой.
- Я, - стесняясь улыбнулся он - подумал, что серые совсем рядом и так испугался, что лёг у костра и замотался в фуфайку, чтобы не слышать этой зловещей песни…
Он же рассказывал, о том, как его скрадывал медведь. Было это по снегу уже.
Петя - так звали знакомого, - ставил капканы на соболя, на чужом охотничьем участке. Заходил туда с утра и проверял капканы. А если надо, поправлял и сметал снег с тарелочки - насторожки.
Проверял каждые три дня. И вот как-то, возвращаясь не с того конца маршрута, рядом со своим следом увидел глубокую, протаявшую до земли медвежью лёжку. Медведь лежал мордой навстречу его предполагаемому возвращения!
А в тот день, Петя просто вернулся на тракт, короткой дорогой…
Я уже говорил, что Петя, ставил капканы на чужом участке, а за это в глухой тайге могут и убить. Всё зависело от хозяина участка…
Как-то Петя, ставил новый капкан, увлёкся, не смотрел по сторонам и вдруг заметил приближающегося человека.
- Сердце у меня оборвалось – вспоминал Петя.
– Я спрятался за дерево, а когда понял, что он меня увидел тоже, пошёл навстречу, взведя курки у своего ружья. Однако всё обошлось и мы поздоровавшись, поговорили и я извинился, что капканю на его участке. Он принял мои изменения…
Больше я капканы там не ставил...
Этот случай иллюстрирует положение вещей в тайге.
Бывают конечно озоруны, которые охотиться в чужих угодьях.
Но это иногда плохо заканчивается.
Конечно на тебя никто в суд подавать не станет. Могут просто убить или сжечь все твои зимовья. Действует старое правило таёжной справедливости: «Закон – тайга, прокурор- медведь».
В тайге иногда люди пропадают бесследно, и найти их не удаётся. Иногда это случайная смерть, иногда, неслучайная…
Но что интересно! Для опытного следопыта, особенно зимой, не составляет труда восстановить картину, произошедшего. И даже летом можно по обрывкам фактов узнать, что же произошло.
Например, иногда бывает, что медведи убивают охотника, а потом грабят зимовье и даже устраиваются в зимовье на зиму.
Несколько похожих случаев я знал по БАМу.
Хотя, конечно всё обходилось без убийства охотников. Приходят люди к зимовью, а там собаки медведя лают, который на них из избушки набежал…
Иногда у охотников сезон охоты срывается, если медведь обнаружит продукты заготовленные в зимовье на зиму и часть съест, а часть рассыплет, помнёт консервные банки, муку в грязь вывалит…
Но вороватых людей тайга не терпит и потому, они там не приживаются. Хотя в ближних от города зимовьях бывают всякие люди. Часто подростки озоруют.
А в глухой тайге люди считанные, и потому все, всё обо всех знают…
Интересная встреча произошла у меня на берегу водохранилища, с бывшим конвоиром японских пленных, валивших лес в пади Подарвиха. Там же, после Второй мировой войны, был их лагерь.
Бывший конвоир, рассказывал мне, что пленные жили по армейским законам и в этом лагере содержалась целая дивизия, около восьми тысяч человек. Командовал дивизией японский генерал. Были полки, батальоны, роты и отделения, которыми тоже командовали офицеры. Существовала круговая порука, и за побег отвечали, как на фронте - офицеры и младшие командиры.
Но побегов почти не было. Во первых некуда было бежать - кругом русские лица, сразу увидят, что чужой. Ну а в тайге страшно и холодно.
В Подарвихе, по сию пору сохранились остатки от барачных фундаментов и землянок, кое - где не вывезенный, уже сгнивший лес и даже японское кладбище…
Бывая в тех местах, я испытывал тревожное чувство, натыкаясь на остатки былой деятельности пленных.
Ведь здесь, в неволе восемь тысяч человек, жили три года. Скучали... Плакали… Умирали от болезней и от тоски… Гамма трагических чувств, навеянных несвободой и удалением от родины…
Однажды на теплоходе идущем в бухту Песчанку, я встретил пожилого уже человека, который переходя с борта на борт вглядывался в окрестности.
Выяснилось, что он служил здесь во время войны, в бригаде, которая охраняла железную дорогу и байкальские тоннели от японских диверсантов. По хребту была проделана тропа, по которой несколько раз в день проходили вооружённые караулы, в составе до десяти человек. Каждый тоннель тоже охранялся караулом. Боялись, что Япония нарушит мир и вступит в войну на стороне Гитлера.
Этот пожилой человек рассказывал, что в бригаде, была охотничья команда, которая добывала мясо, грибы и ягоды, для питания войск…
Уже после войны, когда войска были отведены с фронтов, здесь, под Байкалом, стояли воинские части, которые жили в палатках, в самых красивых местах тайги. Ими, тогда же, в тайге были сделаны прекрасные дороги…
И до последних дней, сохранился наблюдательный пункт, устроенный на громадной, трёхсотлетней лиственнице.
А я, ещё помню скамеечки на перекрёстках лесных дорог. По сию пору, встречаются в глухом лесу полянки, вдоль которых видны остатки фундаментов и земляные валы, на границах с лесом. Но за двадцать - тридцать лет прекрасные дороги засыпало землёй и пылью, они постепенно заросли осинником и тальником. Тайга укрыла следы деятельности человека: мосты через речки и болота разрушились, дороги становятся непроезжими…
Люди, рождённые и живущие всю свою жизнь в городах, воображают себя властителями природы, но сталкиваясь с величественным её беспристрастием и равнодушием, очень быстро могут вернуться в естественное, полуживотное состояние…

Мой брат рассказывал мне, что несколько дней жил в зимовье с бомжем, который сбежал из города и выживал в лесу, собирая и продавая в ближайшей деревне «плоды леса». Этого ему хватало на какое - то время. А потом, он вновь выходил к людям и продавал или обменивал на продукты, собранные в лесу ягоды, грибы, кедровые орехи и камедь…
В доме его, вместо сторожевой собаки жил полудикий кот, который бросался на неизвестных, если они случайно заходили в дом.
Этот бомж - Василий, похоронил прошлой зимой, здесь в тайге умершую жену, засыпав её снегом до весны, пока земля не оттает…
Дикость всего происшедшего бросается в глаза нам – горожанам, но самому Василию, это не казалось, чем - то необычным. Живя отшельником, он и к смерти стал относится, как к чему то естественному и вовсе не страшному...
В нашей городской суматошливой жизни, мы боимся смерти и не любим мёртвых, забывая, что рано или поздно сами станем её добычей…


2017-2023 год. Лондон. Владимир Кабаков


Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте «Русский Альбион»: http://www.russian-albion.com/ru/vladimir-kabakov/ или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal