Мост Дружбы

Корейская Народно-Демократическая Республика является нашей подлинной Родиной, пользующейся абсолютной поддержкой и любовью всего корейского народа. Наше государство представляет собой самое демократичное и самое прочное государство…
Ким Ир Сен


Ветер, как всегда бывало после обильных осадков, дул из Китая. Связной кабель раскачивался над нашими головами и, позвякивая, бился о фермы моста. По берегу Тумангана неслись, подпрыгивая, ветки кустарника и пучки высохшей травы. Лёд вплоть до корейского берега был переметен песком, создавая впечатление того, что река высохла, и теперь в Корею даже летом можно перейти пешком.
Капитан Яринов открыл дверь будки, предназначавшейся для часового, и вошел внутрь. Порыв ветра тут же швырнул дверь в обратную сторону, и она, издав натужный скрип, хлопнула по стенке будки. Офицер не придал этому никакого значения. Он поднял трубку телефона, выждал, пока на противоположном конце провода ответят, и крикнул:
– Мы на мосту! Слышишь меня?! – дунул в трубку. – Что со связью опять..? Передай дежурному! Мы на мосту! Передача будет через десять минут! Что?! Десять минут!! Пускай звонит в отряд!
Он бросил трубку на аппарат и чертыхнулся.
Ветер налетел с новой силой. На крыше будки лязгнуло жестяное покрытие.
Яринов, прикуривая сигарету, вышел на улицу и, прищурившись, посмотрел в сторону Северной Кореи.
– Не видно их, – сказал он.
– Не видно, – повторил я, не сообразив, вопрос это был или утверждение.
– Кто придумал назвать его мостом Дружбы? – ехидно заметил Яринов. – Скорее мост Смерти. Или мост Несчастья. Никак не Дружбы.
– Ну почему? – парировал я. – Он связывает два дружественных государства…
– Это в школе вам так рассказывали, – прервал меня капитан, называя, по обыкновению училище школой. – Сейчас ты увидишь, какие они друзья. От друзей не бегут.
Он кивнул в сторону задержанного корейца, стоявшего между двумя конвойными рядом с пограничным столбом.
На нем была военная форма Корейской народной армии – защитного цвета штаны и китель с петлицами, по которым было ясно, что перебежчик носил звание сержанта. На комендатуре ему на голову натянули мешок, чтобы не увидел лишнего. Время от времени он поднимал связанные вместе руки, чтобы поправить сползший мешок удобным для него образом, и что-то тихо бормотал.
– Тащ ктан! – осмелел один из конвойных. – Это он чё, молится, чё ли?
– Во-первых, не «чё», а «что», – поправил его Яринов. – А во-вторых, ему некому молиться. Они не верят в бога, – он выкинул окурок и глубоко вздохнул. – А те, кому он верил, его сейчас… того.
Конвойный промолчал.
Всем было понятно, кто такие эти «они». Так здесь называли корейцев. Нацию с огромным прошлым и ужасающим настоящим. Большой народ, вот уже полвека разделенный войной на два враждующих лагеря, из которых наименее всего повезло тому, за чью судьбу взялся отвечать Советский Союз. Мы прекрасно осознавали, что ждет военного перебежчика на родине, но не передать его обратно не могли: не позволяли международные договоры.
– Идут, – сказал Яринов, заметив движение на корейской стороне моста. – Они целый взвод привели, что ли?! На одного-то человека?
Я не придумал ничего умного в ответ и пожал плечами.
– Ладно, давай, и мы будем двигаться. Снимайте с него всё! И повнимательнее! Не дай Бог уйдет…
Конвойные сдернули мешок с головы задержанного, один из них развязал ему руки. Кореец зажмурился, завертел головой, пытаясь определить, где он находится, и принялся тереть запястья.
– Кадя! (Пойдем!) – сказал я ему.
– Оди? (Куда?) – отреагировал кореец.
– Чогуге. (На родину)
При этих словах он задрожал и замотал головой.
– Ани! Ани! Ан сипо! (Нет! Нет! Не хочу!)
– Пошли, пошли, – вмешался Яринов, хлопнув корейца по спине. – Есть такое слово: надо.
Перебежчик впился взглядом в мое лицо, найдя языковую поддержку, и залепетал о том, что готов сидеть в русской тюрьме всю жизнь или работать с утра до ночи, что в Корее его ждет смерть, а родных уже нет в живых…
Яринов вышел вперед и двинулся по железнодорожному мосту, соединявшему два государства и разъединявшему два режима.
Кореец уперся ногами в землю, но конвойные грубо подхватили его под руки и поволокли к мосту. Я шел позади них. Задержанный шипел и тяжело дышал, всё еще пытаясь сопротивляться. Когда две трети пути были позади, его нога провалилась между шпалами, и ботинок, из которого предусмотрительно вынули все шнурки, не удержался на ней. Он шлепнулся на лед, и в него тут же уткнулся пучок травы, принесенный ветром.
Две делегации сближались. Несколько корейских солдат спустились к берегу реки и присели у кромки льда, наблюдая за происходившим на мосту. Навстречу нам двигались еще человек десять, трое из которых, по-видимому, были офицерами.
Ветер едва не сбивал с ног.
На границе всё прошло быстро: подписали акт передачи, обменялись дежурными фразами о хорошей погоде и теплых отношениях, не имея ни того, ни другого, и вручили корейцам задержанного. Пожали руки.
– Уходим, – сказал Яринов, но сам остался стоять на месте.
Я дал сигнал конвойным, и те двинулись к берегу. Я пятился спиной вперед, чувствуя, что увижу что-то интересное.
– Смотри, – капитан словно угадывал мои мысли.
Корейцы, нисколько не смущаясь, отвели перебежчика на несколько метров от линии границы и устроили ему допрос. Ветер уносил все слова в сторону моря, и я не смог услышать ни одного, но, судя по жестикуляции, допрос был с пристрастием.
Яринов приблизился ко мне и достал сигарету.
В этот момент старший офицер корейской делегации махнул рукой в сторону перебежчика и направился к своему берегу. Трое военных подняли бедолагу в воздух и, перекинув через перила моста, сбросили его с десятиметровой высоты на лед. Он успел вскрикнуть, а затем шмякнулся о твердую поверхность, обдуваемую холодным февральским ветром, и затих.
Мое сердце сжалось и забилось сильнее. Я смотрел на темное пятно на льду и надеялся, что оно зашевелится и снова приобретет очертания человека, что оно будет жить, ходить, говорить и дышать. Ветер дергал его одежду, будто бы тоже призывая подняться, осыпал его песком, закидывал веточками и травой, как и его ботинок, лежавший неподалеку.
От корейского берега отделились две фигуры, державшие в руках какие-то длинные предметы, напоминавшие пики. Когда они приблизились к телу, всё стало ясно. Двое военных зацепили своего бывшего сослуживца баграми и, переговариваясь между собой, потащили его к берегу.
От гражданина великого демократического государства остался ботинок на льду, заносимый песком.
– Что за черт, – услышал я голос Яринова. Он возился с зажигалкой.
Ступор понемногу проходил. Я снова ощутил порывы холодного пронизывающего ветра, вспомнил, что нужно возвращаться на свою территорию.
– Пойдем уже, насмотрелись, – сказал капитан. – Никак не зажигается.
– Так всегда? – спросил я.
– Нет, не всегда. Но если прослужишь тут подольше, еще и не такое увидишь. Они доказывают всему миру, как у них в стране хорошо, и боятся того, что кто-то может сбежать и рассказать, как оно там на самом деле. А страх и гнев – родные братья. От гнева страдают люди. Люди бегут. А правительство этого боится. Порочный круг. Тьфу!
Капитан Яринов обернулся и снова взглянул на горы Северной Кореи.
– Никогда у них не будет счастья.