Рассказики (15-21)

15

Иван Иванович Поперечный носит говорящую фамилию.

Все делает поперек.

Когда надо спешить, он опаздывает. Когда надо работать – спит. А когда все спят, наоборот – работает, до утра.

Некоторые люди сердятся на Ивана Ивановича, просто сходят с ума, искренне удивляются:

Ну как так можно?

А Иван Иванович отвечает:

Так получается.

Иногда он идет сердитым людям навстречу и переходит улицу не поперек, а вдоль. Смотрит налево, доходит до середины, смотрит направо… Если потом машин большой, Иван Иванович идет в нужном направлении вдоль разделительной полосы… Может так пройти до светофора, и только на перекрестке перейти улицу окончательно.

К светофорам у Поперечного — особое отношение.

Он часто говорит людям: Что вы смотрите на светофоры? Светофоры не сбивают! Смотрите на машины.

Когда Иван Иванович едет по городу, его раздражает — просто бесит — каждый светофор, горящий красным… Потому что надо останавливаться и ждать… Не ехать! Ждать, ждать и ждать зеленого сигнала… И это почти на каждом перекрестке.

Поэтому Иван Иванович больше любит загородные дороги… Хотя и на них, в часы пик, часто приходится ждать в пробках.

Иван Иванович возмущается:

Вот она – перестройка… Все разбогатели, накупили себе машин… Теперь сидят в них, курят…

А про городские пробки говорит так:

Только идиоты могли построить города с узкими улицами, чтобы потом забить их машинами до отказа.

На все Иван Иванович имеет собственное мнение. Чаще всего противоположное, поперечное.

Когда все прячутся от дождя под зонты, Иван Иванович идет с открытой головой.

Когда все празднуют праздники Иван Иванович читает книжку.

Когда все стоят в очереди, Иван Иванович лезет без… И его, каким-то странным образом, пропускают.

Однажды Иван Иванович устроил настоящий скандал.

Пришел в театр, сел в ложе бельэтажа. Сидит, смотрит спектакль, который ему определенно не нравится… Когда актеры-недоучки окончательно выводят Ивана Ивановича из себя, он спрыгивает через бортик в зал и идет на зеленый огонек «Выход». Не разбирая рядов, кресел, чуть-ли не по головам… На него шикают, кричат… свет в зале включили. А он только одним словом отвечает:

Достали!

И в другой раз Иван Иванович тоже без скандала не обошелся…

Сел на речной пароходик, чтобы проплыть по рекам и каналам Санкт-Петербурга… Сидит, слушает гида, головой направо-налево вертит. А гид не устает трындеть, о том, что Иван Иванович и так знает…

Надоело Поперечному слушать… Любит он больше тишину… как в ней волны ласкают борт пароходика и чайки разговаривают друг с другом… и людьми…

Встает Иван Иванович, идет к гиду, отбирает у него микрофон и бросает его в Фонтанку. Тут начинается шум, гам, туристы возмущаются – а ничего уже не сделать.

Как-то Иван Иванович, гуляя по городу, подошел к перекрестку, и не дожидаясь зеленого сигнала начал переходить дорогу. Его за рукав хватает какая-то бабушка и говорит:

Сынок, обожди… Не спеши.

Поперечный останавливается, смотрит на бабушку недоуменным взглядом, и неожиданно решает не перечить.

Ладно!

А красный горит и горит… Долго-о-о-о… Оказывается, что перекресток в тот момент — на ручном управлении… Пропускают правительственный кортеж.

Люди ждут, ждут…

Сколько можно ждать?

Иван Иванович теряет терпение… Отрывается от бабушки, переходит улицу, откровенно нарушая…

И идет в кино.

А бабушка дожидается зеленого, ступает на проезжую часть и попадает под автобус.



16

Немецкая фрау Штиль, на самом деле русская гражданка Марина Ивановна Латникова возвращается, на самом деле просто в очередной — может быть, в последний — раз летит в Россию.

На трехкомнатную квартиру на Васильевском острове – единственный якорь, связывающий ее с родной землей – нашлись покупатели.
После смерти мужа Марина Ивановна с дочкой оказались «не при делах». Латникова старшая решается на второе замужество. В Германии.
С регистрацией законного брака Марина Ивановна превратилась во фрау Штиль.

Это так – к сведению.
Посадка, выход из самолета, переезд в автобусе к зданию аэропорта, несколько затяжек облегчённым Данхиллом перед стеклянной дверью… Все идет в штатном режиме. Неприятности начинаются у стойки паспортного контроля.

Паспорт фрау Штиль, за пуленепробиваемым стеклом в руках у пограничницы-лейтенанта задерживается на большее, чем обычно, время.
Простите… Какие-то проблемы? – интересуется фрау Штиль по-европейски.
Ответа нет.

За спиной пограничницы-лейтенанта открывается дверь, в кабинку входит пограничник-капитан. Женщина передает мужчине паспорт фрау Штиль, тычет пальцем в монитор. Пограничник-капитан выходит из кабинки, говорит Латниковой:
Пройдемте.
Я не понимаю, — фрау Штиль семенит за капитаном.
В белом кабинете капитан усаживает фрау Штиль на стул. Присаживается напротив задержанной.
Гражданка Латникова Марина Ивановна?
Да… то есть, была Латниковой. Сейчас — Марина Штиль!
Почему была? Это ваш паспорт?
Да, мой.
Здесь написано Латникова Марина Ивановна.
Ну, правильно, я получала его в России, еще до замужества.
Гражданка Латникова, в паспорте нет штампа о браке.
Так это же заграничный паспорт, а штамп о браке ставят в общегражданском!
Фрау Штиль быстро находит в сумочке нужный документ, кладет его на стол. Интереса капитана второй паспорт не вызывает.
На паспортный контроль вы предъявили этот. В нём, выписанном на имя Латниковой Марины Ивановны, вклеена виза на имя Марины Штиль.
Вы напрасно беспокоитесь. С этим паспортом и с такими вот визами я пересекла границу России уже сто пятьдесят пять раз. Вы посмотрите, там все штампы… Вы же, наверное, их и ставили. Раньше меня никто…
Причём здесь «раньше»? Мы с вами разбираемся в настоящем времени. В котором, я держу в руках паспорт на одно имя, а на визе, в него вклеенном, стоит другое. Что будем делать? Возвращаться в самолет и лететь обратно?
К немецкой фрау, на самом деле обычной русской женщине, подступает духота. И волна раздражения на последние слова несгибаемого пограничника.
Как это, то есть, обратно?
Да, очень просто. Вы же хотите остаться на свободе? И штраф огромный платить не желаете? – Капитан стучит корешком паспорта по столу. — Ну что, протокол пишем?
Подожди… Сынок, я ведь пожилой человек… я не могу летать туда-сюда. Как же так? Столько раз я приезжала и было все нормально. Пропустите меня, пожалуйста. Я может быть, в последний раз в России побуду… А умирать уж, там, наверное, придется — на этой неметчине ненавистной… Хотите я вам шоколаду? У меня в чемодане — настоящий! Бельгийский! Ну, земляк, я же ни какая-то там заграничная. Своя. Вот она вся. — Марина Ивановна двумя руками хлопает себя по бедрам. – Русская! Хотите, барыню спляшу? Ну, пропустите.
Офицер задумался.
Значит, так фрау, как вас там, Штиль…
Да не Штиль – Латникова Мари…
Слушайте и не перебивайте. На территорию Российской федерации мы вас пропускаем на 72 часа. То есть, на трое суток. У нас в компьютере есть все ваши данные… Если вы этот срок просрочите — капитан так и говорит «срок просрочите» — вы будете подвергнуты процедуре насильственной репатриации… Вопросы есть?
Но, трое суток… Я же ничего не успею.
Вопросов нет. Всего доброго.
Всю дорогу — до метро на автобусе, в вагоне метро, шагая к отелю — на самом деле к бывшему советскому, студенческому общежитию коридорного типа, перестроенному в гостиницу — Латникова борется с подступающим к горлу комком.

В номере разрыдалась. От всей души, навзрыд.
Сделка с недвижимостью срывается – она назначена на более позднее время.

Звонить подругам и сообщать о своем приезде, на самом деле отъезде обратно уже через трое суток, нет никаких сил. Напиться с горя и от тоски гражданка Латникова тоже не может – не те года.
Внутри женщины — пустота.

Ей больше ничего не хочется. Ни хорошего, ни плохого. Марина Ивановна выходит на балкон, обнаруживает вдалеке слегка бликующий купол Исаакиевского собора и не понимает, как она могла уехать в Германию из самого прекрасного в мире, и в то же время самого безжалостного к ней, города.



17

Токарь Иванов справил сорокалетие.

Его предупреждали, что лучше этого не делать, что справлять сорок лет – плохая примета. Иванов не слушал. Наплевал на все предрассудки.
Вначале, все шло чинно и цивилизованно: белая скатерть, салатики, горячее. После каждого тоста закусывали. Беседовали…
Это потом он «нажрался, как свинья», упал и заснул под столом.

Проснулся следующим утром на диване… и ничего не может вспомнить. Не так, как обычно бывает «после вчерашнего», а вообще – ничего. Даже своей фамилии.

Обычно голова Иванова всегда полна мыслями, а тут – ни одной.

Выпотрошенная голова.
Иванов слышит стук сердца, но не знает, что стучит… Ощущает сокращения мышц, не понимая, что сокращаются именно его мышцы. Какая-то живая, неведомая Иванову энергия заставляет тело двигаться. То, что двигающиеся части тела имеют названия — руки, ноги, спина, шея — Иванов забыл начисто.
Он затихает.

Его взгляд упирается в никак не обозначенное белое, которое через несколько мгновений сопровождается первой, наконец-то отчетливо читаемой мыслью – «потолок». Следом выскакивает – «белый». Иванов напрягается, пытаясь понять, что такое – «потолок белый». Почему в голове появилась эти слова? Невероятное умственное напряжение к ответу на этот вопрос не приближает.
Зато в голове Иванова начинают метаться какие-то загадочные термины: шпиндель, салазки, суппорт, планшайба.
Токарь отгоняет ничего не значащие слова и пытается сосредоточиться.
Через полчаса он уже знает, что лежит в комнате, на диване, под одеялом. Он не может объяснить, кто — или что — помогает ему связывать предметы с обозначающими их словами, но процесс постепенно идет…

Приходят какие-то странные — «люстра, занавеска, нос, револьверная головка, лежать, рука, пальцы, утром, ходовой винт». Затем – «повернуться, смотри, распредвал, вытянуть руки».

Словарный запас Иванова потихоньку пополняется.
Он лежит на спине с открытыми глазами и смотрит на белый в трещинах потолок. В голове — новое непонятное слово «кисло».

Где? – спрашивает себя Иванов.

Где, где? Во рту!
Иванов двигает телом, белый потолок опрокидывается за лоб, прямо перед ним возникает что-то светлое в обрамлении серого.

Он уже сидит на диване, лицом к окну.
Желтое под ногами скользит под Иванова. Окно приближается. В голову врывается рой уличных звуков, Иванова посещает новое яркое слово – «весна». За ним следуют: «воробей, зажимной патрон, птицы поют, солнце, небо, скорость резания, свет, больно, болит голова, лоб, опять — суппорт».

Рама окна дрожит и плывет вверх, влево. Снизу, справа подскакивает желтое и жестко бьет Иванова. Сначала в плечо, затем в висок. Через голову несется «пол, больно, ушиб, упал, коробка подач, плечо, резец, маточная гайка, рука, голова, твою мать».

Становится темно, Иванов отключается.
Долго лежит на полу. По голове носятся «верхняя каретка, каретка суппорта, душ, горячий, ванна, вода, пар, шпиндельный узел, закрыть глаза, желтый пол, открыть глаза, повернуть голову, стена, комната, встать, идти, снова твою мать, идти, идти».

Последнюю мысль соединить с чем-либо сразу не удается.

Что это – идти?

Ти, дти, лидти, коидти, перидти? Что это такое?
Иванов кое-как встает на ноги.
Шкаф, стены плывут назад, за уши. По кругу.
Дти, ти, идти.

Иванов пробует произнести трудное слово вслух. Неожиданно движение языка и губ производит другие звуки:
Я – Иванов!
Иванов бьет себя в грудь.
Да! Я – Иванов! И-ва-но-в. И-ван, ивано, ванов… Иванов!
В слышимых звуках — что-то знакомое, родное. Они нравятся Иванову.
Да, я – Иванов! Я – токарь Иванов! Да! Я – токарь Иванов, Иванов-токарь. Токарь, а не кабы кто! Иванов, а не Петров. Токарь Иванов! Я сейчас приму анальгин, затем приму душ, затем позавтракаю, оденусь и пойду на работу. В родной токарный цех. Хорошо, что я отпросился у мастера на первую половину рабочего дня… Знал наверняка, что «напьюсь, как свинья»…

Так вот откуда «шпиндельный узел на подшипниках качения»!

Из «Токарного дела».
Через час Иванов, помытый, причесанный, в переднике убирает со стола посуду, продолжая познавать предметный мир. Его сознанию постепенно открывается, что есть «ножи, тарелки, вилки, чашки, салатницы, куриные кости, конфетные фантики, хлебные крошки, рюмки, блюдца, свечи, бизе — какое интересное слово! — лимоны».

Еще через час передник снимается с Иванова и повисает на крючке у кухонной раковины. А сам Иванов перетекает в комнату, где на его тело надеваются джинсы, свитер, часы с браслетом, черные носки и кроссовки.

Зеркало в прихожей надолго задерживает в себе недоумевающего человека.
Надо же так вляпаться!
Из зеркала в Иванова вглядывается видный, высокий мужчина с серыми глазами, приглаживающий высохшие и стоящие немного торчком волосы.

Ты чего? – спрашивает Иванов.
Ничего. – Отвечает сероглазый мужчина. – Иди уже.
Ладно, пойду.
Через минуту дверь квартиры захлопывается Ступени лестницы плывут под ноги, перила скользят под руки.

На улице — дома с фигурными балконами, деревья, припаркованные автомобили идут навстречу Иванову.
Туда-сюда несутся легковые автомобили, троллейбусы и автобусы. Один из них вбирает Иванова в себя.

Мягкое, уютное кресло — под токарем. Слева — широкое окно. Иванов уже знает, как называются подобные отверстия в стенах. А за окном двигается красивый город. На улицах, под ногами молодых симпатичных девушек текут плиточные тротуары, а над ними начинает капать дождик.

Какое веселенькое словечко – «дождик»!

Симпатичных девушек с оголенными талиями, быстро прячут под собой разноцветные зонтики. Других прохожих укрывают от дождя навесы, козырьки, развернутые над головами газеты, смешные полиэтиленовые пакеты, деревья.

Мокрый асфальт заползает под автобус, трется о колеса… А когда на асфальте обнаруживается большая лужа, колеса разбрызгивают ее в разные стороны, чтобы лужа не мешала проезду.



В цеху, переодевшись в рабочую форму, Иванов первым делом вырастает перед мастером.
Ну, как? – слышит он знакомый голос. – Живой? Поздравляю!
Живой!

Усмехается живой Иванов и идет к своему рабочему месту.
И только тут в мир возвращается обычный порядок. Не токарный станок наезжает на Иванова, – наученный всем происходящим с утра он не исключал, что может быть именно так, – а сам Иванов подходит к станине, щелкает холодным выключателем, и его рабочее место освещается желтоватым электрическим светом.
Когда под победитовым резцом начинает виться бликующая всеми цветами радуги металлическая стружка, Иванов забывает про все неожиданности сегодняшнего дня
Через очень короткое время грязно-серая болванка, зажатая в шпинделе передней бабки, превращается в сияющую таинственным блеском цилиндрическую заготовку нового токарного творения.

Иванов – хороший токарь. Настоящий профессионал.



18

С крыши летит кирпич, и думает: кому на голову упасть?

Время полета небольшое — всего девять этажей — поэтому кирпичу надо успеть «прокачать» все возможные варианты.

А внизу люди, идут, бегут куда-то… Ни о чем не подозревают.

Интеллигент Роман Викторович Кристофоров ведет дочку Машеньку в Консерваторию… Все силы отдает на то, чтобы девочка выучилась играть на скрипке… Как Паганини… Мечтает о гастролях, международных конкурсах, наградах… Трудясь на трех работах, зарабатывает на обучение, на хороший инструмент и концертное платье…

Как такого – по голове?

Дедушка Родион Максимович с собачкой по кличке Шарик идет не спешно… Одинокий – жена, Валенька умерла, сын – непутевый Кирилл — с невесткой Ритой не приезжают… Только с Новым годом иногда поздравят… Родион Максимович в Шарике души не чает… И причесывает его… и чуни сшил, чтобы собачка по льду и холодному асфальту босиком не бегала… Гулять выводит по первому признаку… Даже если сам плохо себя чувствует… По вечерам сказки читает, а песик вроде и понимает что-то…

Такого тоже нельзя!

Кирпич представляет себе, как вздрогнет, крикнет пострадавший, схватится руками за голову и рухнет на асфальт… Как сбегутся прохожие и зеваки… Как оглушая улицу визгливой сиреной примчится скорая… За ней полиция или бригада МЧС… Как огородят место происшествия бело-красной ленточкой, и как она будет мелко дрожать на ветру…

А между тем, уже шестой этаж…

Вариант не выбран.

Учительница Вера Сидоровна идет навестить Кольку, хулигана и прогульщика из неблагополучной семьи. Сколько крови этот балбес выпил… Сколько нервов вымотал… А с него, как с гуся вода. Парня спрашивают: ты всё понял? Мычит: угу… И снова — за старое… Вера Сидоровна хочет предложить Колькиной маме перевести оболтуса на домашнее обучение и понимает, что это крах обучения… Никаких домашних заданий Колька естественно выполнять не будет, зато будет болтаться по дворам, лазить по чердакам, курить там всякую дрянь… Жалеет Вера Сидоровна парня… Умный, сообразительный, а учиться не хочет.

Нет, такую жалко!

На велосипеде едет Оксана – студентка филолог, третьекурсница. К возлюбленному едет, к Жене Приветину, тоже пока студенту… В рюкзачке везет печенье, собственного изготовления. Все утро пекла, всю кухню — с непривычки — в муке перемазала… Хочет показать себя с лучшей стороны..

Не вариант!

Уже четвертый этаж.

Домоуправ Ксения Абрамовна, что-то на ходу объясняет подвыпившему сантехнику Васе. Трясет какими- бумажками… Торопится… Кран с горячей водой прорвало, заливает весь подъезд… У Васи руки грязные… То ли в мазуте, то ли в саже… Вася слушает и на ходу трет тыльной стороной ладони по не тыльной… Ничего не оттирается…

Пропустим и этих.

Надежда Ивановна Силантьева со второго этажа тащит в двух руках две сумки с продуктами… Вспотела… Накупила, на неделю… Пока скидки действуют… Молочные сосиски – две упаковки, маргарин, зеленый горошек для салата, майонез, пачка риса, и пачка гречки — на всякий случай… Подсолнечное масло, творог… Много всего.

Надо пожалеть.

Старший научный сотрудник Николай Николаевич, в новом пальто, новой шляпе… Спешит. Жена Люба все заботится о нём, наряжает, пылинки смахивает… Шарфик купила… А, муж — чуть за угол и давай своей Леночке звонить… Мол, скоро буду, через час примерно… Гад такой.

Такого не жалко. Пальто жалко. Изомнется, вымокнет…

Второй этаж… Нет уже времени на раздумья, надо принимать решение.

В окошке мальчик Вова, машет своему брату Леве… Лева на три года старше, в седьмом учится, посещает секцию по легкой атлетике… Вове скучно одному дома, да и любит он брата… Всегда у окна ждет, в прохожих всматривается… Лева купил мороженое, эскимо… показывает Вове, смеется.

Ну, как такого — по голове?

Кирпич пролетает первый этаж и падает в лужу…

Сноп брызг, лай Шарика.

Ксения Абрамовна останавливается, разворачивается, идет обратно… Вася прячется в ближайшей подворотне… Николай Николаевич резким движением руки стряхивает с полы пальто капли грязной, тротуарной воды… Вера Сидоровна поднимает вырвавшийся из рук портфель… Роман Викторович заслоняет Машеньку… Оксана, несмотря что с виду культурная девушка, в состоянии аффекта – она оказалось ближе всех к кирпичу — орет благим матом в сторону Ксении Абрамовны:

Безобразие! Вашу ….ть! Мы зачем квитанциям ЖКХ оплачиваем? Чтобы нам кирпичи на головы сыпались? Д….бы, доморощенные… Да, я на вас… да, да… на вас лично – и не надо так смотреть – в суд подам! Чтобы посадили тебя бездельницу х….

Мат, обращенный ни к кому, вырастает до третьего этажа.

А кирпичу уже все равно.

Лежит себе в луже…



19

Едет Глеб Федорович Курочкин на своем битом-перебитом «Запорожце» поздно вечером, почти ночью по Киевскому шоссе.
По объездной Гатчину обошел, за постом ГАИ подает вправо, на обочину съезжает и останавливается. Уже при девяносто ведет машину влево – и ничего не сделать. А руль отпустишь, его в ту же сторону валит.

Решил давление в баллонах проверить. На трех – в норме, задний левый подкачать пришлось.
А погода в тот день – сплошная сырость. Дождь, как из ведра. Хоть и быстро работал, промок под дождем прилично.
Ныряет Глеб Федорович в салон, включает дворники и печку… Чуть согрелся.

Завелся, осторожно с места тронулся, полосу занял, разогнался до семидесяти, но дальше не ускоряется. Идет ровно. Включил приемник, поймал волну, слушает.

И первое, что слышит, это:
Здравствуйте уважаемые радиослушатели, в эфире «Новости». По предварительным данным, убедительно победив в третьем туре выборов итальянца Тони Капри, первым Президентом Мира, – именно Президентом Мира, Курочкин не ослышался – стал наш соотечественник, россиянин Иван Блоков. Его преимущество над соперником составило около двенадцати с половиной процентов голосов.

Мы предлагаем вашему вниманию интервью нашего специального корреспондента в Брюсселе Натальи Стекольщиковой с председателем счетной палаты Избирательного комитета Томасом Ланом.
Скажите, пожалуйста, какие страны отдали предпочтение Блокову?
Эт-то, раз-зумеется, Россия, здесь девяносто восемь и восемь десятых процента голосов.
Среди азиатских – Иран, Ирак, Саудовская Аравия, Китай, Япония. Здесь цифры колеблются между шестьюдесятью и семьюдесятью процентами. Хороший сбор в Южной Америке: Мексика, Бразилия, Аргентина – до восьмидесяти пяти процентов. Традиционно ориентированные на Россию скандинавские страны дали около семидесяти процентов. Из европейских: Франция – шестьдесят, Швейцария – пятьдесят семь, Австрия – шестьдесят два, пятьдесят пять процентов австралийцев отдало предпочтение вашему земляку. Такие страны, как США, Канада, Индия, страны африканского континента колеблются в пределах сорока – пятидесяти процентов, к вечеру мы будем иметь уточненные данные.
Ваше личное отношение к свершившемуся?
Россия – великая держава, и ее представитель впервые в истории человечества займет этот пост по праву. Я хочу поздравить моих русских друзей в Москве и Санкт-Петербурге с хорошей победой.
Спасибо вам!
Глеб Федорович, как услышал сообщение, аж поперхнулся.

Он и знать не знал, что в тот день Президента Мира выбирали. Обрадовался жутко. Комок к горлу подкатил, он даже просигналил громко и длинно, чтобы все слышали, подфарниками замигал. Восторг выплеснул.

А со встречной полосы ему теми же сигналами отвечают.

Ну, думает Глеб Федорович, победа! Наконец-то Россия в фаворе, даже из машины захотелось выйти и на всю округу выкрикнуть это сладкое слово: «Победа!»

На радостях Курочкин топит в пол педаль газа и летит навстречу дождю, до Оредежа.

За рекой, на подъеме слышит: -в двигателе клокочет. Такой злой металлически бой сзади. Оглядывается – из-под капота густой белый пар. Затормозил, вышел. Открывает капот, смотрит. По всем признакам поршень расклепал клапан цилиндра, соседний цилиндр тоже доверия не вызывает.

Можно, думает, и на оставшихся двух дотянуть, до дачи-то всего километров двадцать, не больше. Но решает не рисковать, «на галстуке» надежнее.

Стоит под проливным дождем и сообщает попутным водителям о своих проблемах мотком троса в вытянутой руке. А сам ликует и кричит в каждое мимо проносящееся открытое окошко:

Гениальная страна, просто гениальная. У-уф!
Жаль только, что не по-настоящему россиянин Президентом Мира стал — молодежь так пошутила. Юные таланты прикололись, сбили с толку пенсионера…

Об этом Курочкин позже догадался, когда до дачи доволокся.



20

Вечер, время отхода ко сну.

Над городом, между мерцающих холодом звезд, медленно плывет ярко-оранжевая, широколицая Луна.

Заглядывает в окна горожан и улыбается… как госпожа Лиза дель Джокондо с холста Леонардо да Винчи.

Улыбается то ли насмешливо, то ли одобряюще… Не понять.

Заглядывает то ли из любопытства, то ли играючи…

Некоторых смущает.

Ваня просит бабушку задернуть штору. Бабушка задергивает.

Выключает телевизор, дает восьмилетнему внуку теплого – как он любит — молока с пряником.

После переодевает в ночную пижаму и укладывает в кровать.

Устроившись рядом, в кресле, дочитывает сказку. Про девочку Элли, Страшилу, Железного дровосека, трусливого льва и Волшебника изумрудного города.

Ваня, задумавшись, спрашивает:

Значит, волшебник не настоящий?

Бабушка улыбается, как Луна:

Для кого — как…

В чем же тогда смысл сказки?

Бабушка становится серьезной.

Как в чем? В достижении желаний. В умении идти к своей мечте… через все препятствия и преграды.

Всегда и во всем?

Конечно!

Бабушка целует внука в макушку, гасит бра у изголовья кровати, пожелав спокойной ночи, медленно уходит.

Уже подошла к двери, как вдруг свет вновь зажигается.

Бабушка оборачивается. Взволновалась.

Ваня сидит на кровати, по-взрослому — свесив ноги и скрестив руки на груди.
Ванюша, что случилось?
Мальчик молчит какое-то время, потом выразительно смотрит бабуле в лицо и говорит:
Бабушка, ты не представляешь, как я хочу секса!

У бабули отвисает челюсть… Задрожали руки.
В восемь лет?

Бабушка осторожно, как-то боком, подходит к кровати. Растеряна.

Возраст не преграда…
Старушка в замешательстве не находит нужных слов для ответа. Наконец, выдавливает:

А откуда ты знаешь про секс?

Ваня смеется:

Так про это все знают! В каждом кино про это… В каждой рекламе – намеки… У каждой кассы в магазине – стойка с презервативами.

Бабушка крестится.

Ты прав, внучек… Но только это для взрослых, а ты еще мальчик… Ребенок.

Ну, я же вижу, как от секса взрослые кайфуют… Женщины стонут, даже кричат… мужчины дышат прерывисто, потеют… И наслаждаются… Я тоже хочу.

Тебе еще рано! Ты не готов.

Не рано! Готов… Что ты все — рано, рано… При царе мальчиков на Руси женили на девочках в 12 лет.

Бабушка машет рукой… Переводит разговор в шутливый.

Ишь, чего надумал! Жениться… Выучись сначала!

Укладывает внука повторно, прикрывает одеялом.

Ладно, спи уже.

Старушка молча уходит к себе, и долго не может сомкнуть глаз.

Ваня тоже ворочается, не спит. Его детское воображение рисует яркие картины…

Как он принимает широко рекламируемое средство, увеличивающее мужскую силу…

И становится настоящим мачо!



21

Виктор Глебович – седой в висках и бороде – проснулся на пять минут позже обычного. Будильник, звеневший на тумбочке, не услышал.

Приподнялся на локте, смотрит на часы:

Проспал!

Вскакивает, встряхивает руками, ногами… суетится.

Начинает бегать по спальне, одевается впопыхах — боится, что не займет свое рабочее место вовремя, как положено.

Облачился в костюм… и началось.
Полой пиджака будильник на паркет смёл. Звякнули пружинки в предательском приборе, остановились стрелки.

Виктор Глебович наклонился поднять будильник — очки с носа сорвались и под кровать улетели. Виктор Глебович — за ними…

Зацепился брючиной за гвоздь, торчащий из спинки кровати, невидимый сверху.

Очки достал, пыль с колен стряхнул… брюки штопать надо.

А время бежит, бежит…

Виктор Глебович к комоду — за ниткой с иголкой.

Нитку в ушко вдел, палец уколол — кровь капает. Брюки кое-как заштопал, и на кухню — палец перекисью водорода промыть и зеленкой продезинфицировать.

А заодно, может, и позавтракать.

Пальцем занимается и, не глядя, чайник на горелку ставит…

А прихватку с ручки не снял. Ручка набок опрокинулась, прихватка загорелась. Виктор Глебович её водой тушить — горелку залил.

Да, что ж это такое? С утра раннего…

Вода с плиты на кафельный пол течет, Виктор Глебович спички ищет — вновь огонь разжечь. Куда положил — не помнит.

А время бежит, бежит…

Виктор Глебович бросает тряпку на лужу, которая по полу растеклась… И одновременно за окно смотрит.

Соседка Анфиса Захаровна — с ней он всегда одновременно из дому выходит — уже вышла… Идет свободной походкой независимой женщины к автобусной остановке… И даже не обернется, не поищет глазами, не подождет Виктора Глебовича.

Спички Виктор Глебович не нашел, вчерашним чаем бутерброд запил и тут только вспомнил, что не умывался еще.

Бежит в ванную, чистит зубы… Как оказалось — не тем чистит… Впопыхах вместо зубной пасты на щетку детского крема выдавил.

Не везет сегодня — и все тут! Утро какое-то… Бестолковое.

А время бежит, бежит…

Отплевался Виктор Глебович, из ванной выскакивает…

Тут его звонок начальника взбадривает.

Кричит начальник… сердитый. Вчера вечером просил он Виктора Глебовича, прийти сегодня пораньше, чтобы посовещаться по важному делу.

Виктор Глебович оправдывается, а свободной рукой шнурок на ботинке завязывает… Чтобы побыстрее из дому выйти.

Дернул за конец шнурка, еще дернул… слишком сильно… И затянул узел.

Крепкий узел — не развязать сразу.

Закончил оправдываться, кое-как сорвал ботинок с ноги, хочет распутать узелок, чтобы шнурок нормально завязать – не получается. Темно в прихожей, лампочка слабая.

Виктор Глебович – в комнату, к окну…

А за окном…

Анфиса Захаровна уже в автобус садится, улыбается кому-то… Так и не обернулась… Как будто Виктора Глебовича вообще нет.

В сердцах, стучит Виктор Глебович каблуком по подоконнику – узелок сам собой распутался.

А спешить уже и не надо.

Виктор Глебович спокойно, деловито шнурок завязал. Оправился… У зеркала причесался, шапку на брови надвинул. Хочет выйти…

Однако, не вышел сразу… решил, на всякий случай, еще раз проверить газ, свет, воду…

Возвращается на кухню, затем в ванную, туалет… всё проверил, свет везде выключил.

Выходит, наконец.

Идет по первому снежку, степенно так, неторопливо… Старается каждым шагом попасть в след Анфисы Захаровны… И попадает!

Как ребенок…