БАГРЯНЫЙ ДОН

Артур Олейников

Сборник рассказов

Посвящается Памяти Геноциду Казачьего Народа

БАГРЯНЫЙ ДОН

Донские станицы были усеяны изрубленными телами казаков. Женщин, стариков, подростков, которые могли бы взять в руки отцовскую или дедовскую шашку и встать на защиту родной земли, Батюшке -Дона.
Стариков били за проклятья! За то, что одев Георгиевские Кресты они выходили из куреней и все как один говорили:
— Проваливайте бешенные волки к себе в тамбовские леса! Дон казаков, был и будет! Мы кровью своей заслужили себе землю, дома, скот! А вы кровожадные на всё готовое пожаловали!!! С начало заслужите!
— С тебя заслуживать и начнем! — отвечал какой- то мужик и стрелял в упор старика или не умело бил шашкой отобранной у мертвого казака в ни равном бою. Так, что смерть приходила к старому казаку долго и он корячась от боли и харкая кровью умирая, говорил:
— Шашку сначала в руках научись держать, коль рубить стал! Сучий потрах!
Женщин просто кого насильничали до смерти или тех кто становился на защиту подростков сыновей, нещадно убивали на глазах детей, вслед за которыми их самих еще безусых стреляли, кололи, резали.
И столько их было изуродованного и замученного мертвого казачьего люда, что хоронить было не кому и просто лень.
И сыны и матеря Донской Земли сотнями тысяч бросали в Дон!
Дон- Батюшка без разбора принимал каждого, словно родное дитя, обмывал от крови и нес в своем течением, словно на руках к Господу…
Мирон и Пантелеймон одностаничнике — казаки по шестнадцати лет, ночью уведя у красных табун вороных с винтовками за плечами и отцовскими шашками, проскакали всю ночь и на отдых привели табун на берег Дона.
Взмыленные лошади сначала стали жадно пить и вдруг зафыркали и отошли от воды.
— Смотри Мирон! — воскликнул Пантелеймон. Дон багряный от крови!
— Спаси Христос!!! — сказал Мирон и увидел как сотни казаков, словно плоты плывут по течению. И перекрестился!
Одного из убитых и истерзанных прибило к берегу.
Лошади заржали.
— Надо похоронить! — сказал Мирон.
— А если нагонят?
— Всё ровно хоронить станем!
Так и вышло!
Не успели казаки прочесть Отче наш над могилой как показались преследователи.
— Пантелеймон уводи табун я их задержу! Раздам гостинцев как отец учил!
— Я с тобой!
— Вдвоем пропадём и табун не спасем! Уходи!!! — выкрикнул Мирон вскочил на коня обнажил шашку. И, словно, когда сокол падает с неба на землю, со скоростью ветра бесстрашно поскакал на палачей родных земляков, на бесчинных осквернителей Донской Земли.
И страшен и смертелен был как гром и гроза!
Так рубил Мирон как гордился бы дед и весь Дон!
Поняв, что бессмысленно драться с казаком и если сейчас его не остановить он изрубит всех, один выхватил маузер и весь разредил в Мирона.
Намертво сжимая в руке отцовскую шашку Мирон припал к родной земле и ни когда в последний миг своей жизни, она не казалось ему такой теплой и родной все ровно, что мать…

КАЗАКИ

Последняя уцелевшая Казачья Сотня, словно стая птиц носилась по выжженной и обескровленной Донской Земле и ни как не желала как многие уходить к Врангелю, чтобы слиться с последними силами Белой Армии и вернутся на Дон, становилась на ночлег в голой степи. Казаки эти были все как один служивые! За плечами у каждого Первая Мировая! Груди в георгиевских крестах и седина на закрученных чубах. Они знали, что ни какой Врангель не придет на Дон и казаки примкнувшие к нему сложат голову в чужом краю, так, что и помянуть будет некому. Но и то знали казаки, что так долго продолжаться не могло и всё без мыслимо. Перестреляют их в погонях, рассеет смерть сотню и обвенчает бесславной смертью…
— Ни волки мы же какие, чтобы как какая кровожадная стая бить сошку! Отряды, да дозоры красных! — сказал Степан Атаману.
— Верно гутаришь! Я ждал этих слов! И то, что мы ни волки, Мы казаки! Мы на своей земле родились и на своей земле умрем! Но умрем как и положено казаку в не равном бою! Казак может погибнуть если против него одного — десять! Выступаем на Черкесск! Сколько их там сейчас, тысяча?
— Две тысячи! — ответил Степан
Атаман улыбнулся:
— Ещё лучше! Так что погуляем Казаки али нет?!
— А как же! Гулять так гулять! Нет у казак отца акромя Дона и матери акроме богородицы!
И на рассвете, как только солнце оторвалось от горизонта и осветила купала и кресты Храмов Черкесска, Бесстрашная Сотня с шашками на голо сметя на своем пути часовой караул, и как стая птиц наконец добравшись до родного гнезда закружила на станичной площади.
— Где Вы? Петухи уж пропели! Солнце встало! Выходите из наших хат мужичье! Лапотники! Умирать время пришло! — прокричал Степан.
Застрочил максим.
И насмерть сбил с коней нескольких казаков бесстрашной сотни.
— Черт вас дери! — закричал Степан и галопом поскакал на пулемет, в котором иссякла лента. Степан верил в доброго донца — своего друга скакуна, что настигнет, что не успеют подать новой ленты в чертов максим убивших казаков и убьёт еще если он не настигнет его.
— Давай! Шибче мой родной! — кричал Степан вороному и он не подвел.
Степан закружился подняв коня на дыбы возле пулеметного расчёта и шашкой изрубил всех от плеча до пояса.
Ха-ха-ха! — смеялся Степан и только успел погладить верного скакуна и поблагодарить за удаль как пуля залетело Степану под левую лопатку — прямо под сердце.
Так Степан и повис на верном скакуне товарище словно обнимая. Конь дико заржал, словно мать кобылица потерявшего жеребенка кровиночку и понёс своего мертвого хозяина куда- то в степь. Нес и слышал как сражались и умирали последние сыны Дона за родную землю.
Долго носил на себе конь мертвого Степана пока не добрался куда- то до пустынного берега Дона — Батюшке. И только тогда так встав на дыбы, что ноги Степана выскочили из стремени и он не упал в Дон! И пусть мертвый испил Святой воды для каждого казака, испил и только тогда отошел к Богородице…

УЖАС СТАНИЦЫ КАРГИНСКОЙ

Молодой безусый комиссар в кожаной куртке — махал маузером и для устрашения производил выстрел каждые несколько минут.
— Девок! Всех девок, что не замужние выдать не медля! Бгать силой! — картавил комиссар.- Кто не выдаст, убивать на месте.
Маленькие китайцы и не спрашивали согласия, они, словно саранча забегали в курени и убивали стариков, старух, баб, и за волосы вытаскивали молодых еще даже не целованных казачек, и волоком тащили к комиссару.
Десятки, сотни……
— Тысяча! — рассмеялся молодой картавый комиссар. — А теперь дивчины ада окопы рыть! Казаки наступают! Будем устгаивать обогонительное укрепление. Сейчас китайские товагищи выдадут вам по лопате и станете копать.
— Где же это видно было, что казачки окопы копали? Так ещё пуще против своих отцов казаков? — смело в лицо комиссару сказала одна казачка.
— Как звать? — спросил комиссар.
— Аксёна!!
— Кгасивое имя! Не хочешь копать, пойдешь со мной зорьку встречать.
— Ха-ха-ха!! — рассмеялась Аксёна. -Да я лучше с быком на сеновале спать буду, чем с картавым! Хоть усы отрастил бы! Жених!!! А может оно у тебя того, еще и не выросло ничего, как и усы? А?
Раздался выстрел.
Аксёна повалилась замертво.
— Другие посмотят, что у кого выросло!! Всех напоить и после пусть копают.
Стали насиловать….
Казачки впивались когтями, кусали до крови. Триста казачек, тех, что так и не смогли изнасиловать, кого застрелили, кого закололи штыками или разбивали голову прикладам винтовок.
Остальные униженные и оскорблённые с последних сил копали окопы. Кровь сходившая у девушек по ногам мешалась с черноземом и земля становилась бурой, и словно была предвестником, что самое страшное ещё впереди.
И когда вдалеке показались казаки.
Комиссар отдал приказ.
— Все казачки, встать из окопов и постоиться в шеренгу.
Казачки сделали и смотрели со слезами на глазах как сотня их отцов и братьев все ближе и ближе была к ним, пусть и поруганным, но родным, идет спасти их.
— Пгиготовиться! Огонь!! — скомандовал комиссар и в спины казачек полетели пули и все они как одна приклонили головы к родной земле.
Какой- то не человеческий вопль ужаса и горя раздался со стороны накатывающих казаков! И они ещё ускорили бег своих верных донцов и обнажили шашки.
— Пулеметные расчеты! Огонь! — скомандовал комиссар и десять максимов застрочили, заиграв адскую песню смерти…
Казаки со своими верными скакунами рушились мертвыми, но позади их товарищи на скаку перескакивали их уже мертвых, чтобы только добраться бы до изуверов Донской Земли.
Но пули беспощадно снова вырывали из сотни казаков отправляя их на тот свет так и не сумевшими отомстить за поруганных дочерей. И только два казака живыми доскакали и угадав по кожаной куртке убийцу, заводилу комиссара ринулись на него. Подняв коней на дыбы казаки отцы, закружили над комиссаром и стали рубить, но чтобы не убить, а искалечить на всю жизнь, чтоб жил и помнил. Отсекли сначала одну руку, потом другую. И спрыгнув с коней отсекли оби ноги.
Оставить коней значит было принять смерть, то казаки знали и не страшились, главное они отдали долг за своих поруганных дочерей и пусть были сражены пулями, они легли в одну землю со своими родными.
А комиссар бился в агонии в лужи крови. Один из китайцев ломая русские буквы сказал:
— Хорашой был комисан! Жить да жить! Да на жена погорел, — и выстрелил в тому голову.


КАЗАЧКА

Измученная долгой разлукой не зная мертвый или живой, только укачав первенца, молодая казачка не смыкала глаз. Прислушивалась к каждому шороху. Стуку за околицей. Ставни не закрывала на ночь. Глаза уже выплакали все слезы и только до того были красными, что можно было понять как любила, как страдала Марья по мужу, которого уж будет как год не было в родном курене.
Не успели пожениться, помиловаться, встретить в сладкой истоме зарю, как муж Дмитрий вскочил на коня и унесся прочь в степь. Даже не зная, что его молодка уже носит под сердцем сына его. И сын родился без отца. Ни долгая думая нарекли так же как и отца Дмитрием, чтобы хоть что-то осталось в памяти и на свете по мужу если убили.
Но отказывалась Марья верить в самое страшное и ждала, и надеялась. И когда душевная боль стала притупляться и сыночек пролепетал первое слово — мама, тоска как будто ушла или только притаилась проклятая, тихо раздался стук.
Марья, словно окаменела. Марья знала, верила, что это муж, но первый миг долгожданной встречи настолько потряс её, что она долго не могла прийти в себя, взять себя в руки и подняться с постели.
— Марья, это я Дмитрий! — раздался дорогой голос.
И Марья, словно очнувшись бросилась открывать двери.
Весь исхудавший, с мешками под глазами от бессонных ночей, перед ней стоял родной и самое главное живой муж.
Марья бросилась целовать мужа. Покрытое щетиной лицо, руки и став на колени обвела мужа ноги руками.
— Что ж ты сделал со мной?
— Прости! — тихо отвечал Дмитрий и гладил по голове жену.
В кроватке зашевелился ребенок и проснувшись стал просить есть…
— Кто это?
— Что значит кто? Сын твой Дмитрием нарекли в честь тебя!
— Ну дела! То Бог меня и хранил! Чтоб хоть сына увидел, а потом и не страшно. Покажи!
— Смотри!
Марья взяла на руки мальчика четырех месяцев от роду, достала грудь и стала кормить.
— Действительно на меня похож!
— Нет, на свата! — рассмеялась Марья.- Конечно на тебя!!!
Дмитрий перекрестил сына:
— Ухожу я к Врангелю!
— Какому еще Врангелю? — побледнела Марья
— Борону! В Крым!
— А как же я? Сын? — заплакала Марья.
— Убьют меня здесь все равно! Все полки разбиты! И сотни казаков в округи не собрать. Спать мальца уложи, есть мне в дорогу собери, да червонец золотой, что дед Егор на свадьбу подарил, достань.
Марья не чувствуя ног под ногами исполнила, что велел муж.
— Я проводить тебя пойду!
— Пошли все ровно не переубедить тебя вижу! А если сын проснется?
— Поел, до зорьки не проснется.
— Пошли! Только тихо.
Дмитрий верхом Марья следом держась за повода. Всю дорогу молчали. И снова, тоска и боль овладело сердце Марье.
— Все пора! — сказал Дмитрий поцеловал жену и пришпорил коня оставил только клубы пыли после себя. И тут Марья поняла, что это уже был словно и нее муж, а какой- то далекий не родной человек. А тот Дмитрий умер, погиб, погиб, как всё гибло на Дону! Марья не выдержала и разорвала воротник атласного сарафана. Она задыхалась, она больше не хотела жить… А как же ребенок? И ребенка не хотела, словно и неё тот была плоть и кровь. Марья пришла на крутой обрывистый берег Дона и с пустым сердцем, словно уже умерла, бросилась с обрыва…

АЛЁШКИНО СЕРДЦЕ

Пшеница в тот год уродилась на славу!
Налитая она золотом переливалась в солнечных лучах и обещала не оставить голодными ни одну казачью семью, ни один хутор ни одну станицу. Весь Донской край!
Старики крутили усы от восторга и гутарили, что отродясь не помнили, когда был такой добрый урожай.
Казачье семье от мало до велика дружно и весело взялись собирать урожай. Дочери, что помладше носили отцам и матерям харчи на поля. Старухи матеря не разгибая спины стояли у печей. И словно помолодели. Хлопоты были в радость. Работа кипела!
Алёша, первенец Арсения и Ксеньи Кашириных- бойкий десятилетний мальчик с дедам Никодимом, возили пшеницу на двор родного куреня, на телеги запряжённой двумя быками. Потом на ток. Обмолачивать.
Старик Никодим пересыпал едрёные зерна и приговаривал:
— Нема переводу — казачьему роду!!!
— Почему деда? — спрашивал Алёша. — Потому что хлеба богато уродилось?
— Хлеб сам не уродиться! Хлеб посадить надобно еще! Но наперед первым делом в Бога верить, чтобы ни какой скверы на урожай не нашел! Молиться!!!
— А если не молиться?
— Что значит не молиться? Без Веры… Без веры Бога нет казака! Но казак верит и от того нема ему переводу! А перестанут верить в Бога, в Землю, в Дон! Всё! На том и конец! Но не бывать этому!
— Почему?
— Почему, почему!!! Спать иди, подрастёшь всё сам поймешь! Доживешь до моих лет и узнаешь! Да помолись перед сном как учил тебя.
Алеша смотрел на вековой потемневший образ Николая Чудотворца и улыбался. Он уж помолился, но отчего — то ему показалась, что Николай Угодник улыбнулся ему в ответ.
И спалось так легко и светло было на сердце у Алёшки, чтобы так и спал и спал, но громкий стук приклада винтовке раздался в двери посреди ночи.
— Открывайте кулаки! Открывайте проклятые! — раздавался за дверью и другой приклад разбил окно, коварной рукой открыв на ночь закрытые ставни.
Глава семьи Никодим открыл темнея тучи. Никодима бесцеремонна оттолкнул красноармеец в буденовке за ним вошли еще несколько вооруженных людей в окружении комиссара с орденам красного знамени на груди.
— Хлеб сдать! Сдать, весь, до последней меры!
— Как весь? — ужаснулся Никодим. — А что мы есть станем?
— Овес!
— Я что по-твоему лошадь? — побагровел Никодим.
— По мне все одно! Мы Вам казакам жизнь подарили, пощадили! Расплачивайтесь!
— Добре! Любо мне всегда расплачиваться!!!
Никодим вышел из комнаты и вернулся с шашкой на гало.
— Ведь всё оружие было велено сдать еще весной! — с бешено сказал комиссар.
— Так и сдаю!
И от плеча до пояса разрубил комиссара И вслед раздался выстрел. Никодим упал замертво.
— Всех убить, дом жечь, хлеб реквизировать, — закричал красноармеец сразившей первой пулей Никодима и вторым выстрелом убил Ксенью. Арсений закричал, изловчился, поднял шашку отца и одним ударам отрубил руку убийце отца и жены, вторым убил насмерть, и тут же повалился от нового выстрела сотрясшей прежде мирный дом
Пелагея бабка Алёши шептала внуку:
— Полезай под кровать и не шевелись, молчи.
Алёша плакал.
— Молчи! Ради Христа не плачь, убьют! — и сама вышла к палачам.
— За хлебом пришли, а всех убили! И меня старуху убийте!! Убейте, забирайте хлеб и уходите!
— Правильно карга говоришь! Мертвым хлеб не нужен! Нужен живым!
Раздался выстрел.
— Грузите хлеб! Пашку угробили и комиссара! Их отдельно положите. Дом сжечь.
Алеша выполз из под кровати, когда уже дом загорелся и стало трудно дышать. Ничего не разбирая и не помня Алеша взял от чего — то икону Чудотворца и спрятал под рубашкой. Ведь так показалось на молитве, что тот ему улыбнулся, а теперь то родных и не стало, а кроме него, кто ему улыбнется, кто пожалеет.
Двери были открыты и он выбежал в них.
— А леший! — сказал что носил буденовку. Ещё один! Не добили! — и выстрелил.
Алёша упал.
Он очнулся, когда его только стала приводить в себя одна станичница — Клавдия, одна из всех не побоявшиеся прийти на место расправы над семьей Кашириных. И знала, что пойдет не напрасно. Звало её сердце в надежде, что может кто и уцелел и нужна помощь.
Алеша пришел в себя и отдышавшись достал из под рубашки образ Угодника. Пуля застряла под сердцем Чудотворца и спасла сердце Алеши.
Клавдия перекрестилась.
— Нема переводу казачьему роду! — сказал Алёша в одну ночь понял слова покойника деда…

ЛАЗОРИК

Не перечесть всех трав и цветов, что растут на Дону, что греет солнце, что манят взгляд, что влекут, что радуют и забавляют… Но есть из них самый необыкновенный цветок- лазорик.
Один из первых он раскрывает свой бутон навстречу зоре. Вольный, сильный, прекрасный как сама Донская Земля.
— Дарья, а Дарья! Пойдем сегодня в степь лазорик собирать?
— Пойдем Мария!
И две девушки за сватаные уже на зорьке отправились в степь.
— Кода же свадьба Ваша с Гришей? — спросила Дарья.
— До великого поста сказал Батюшка повенчают!
— Люб Гриша?
— А тебе Мирон?
— Люб!
— И мне мой Гриша люб! Для него цветы и пришла собирать!
— Так я тоже для Мирона!
Девушки рассмеялись.
Разулись. Пошли босяком по россе. Стали собирать цветы!
Вдалеке показались конные, но скоро закружили вокруг испуганных девушек отряд на вороных в буденовках.
— Гарные дивчины! — сказал один.
— Одна краше другой! — сказал второй.
— Уважить надо девушки! — сказал третий.
Мария и Дарья от испугу прижались друг к другу.
Отряд спешился.
— И что вы здесь одни делаете?
— Цветы собираем для женихов! Засватанные мы! Идите прочь! — смело сказала Дарья.
— Фу! Ха-ха-ха!! — рассмеялся один.
— Засватанные, но невенчанные же!!! — сказал другой. — Дурёхи как мужей ублажать будите, чтоб без опыта?
— Язык прикуси богохульник! — сказала Мария. — Где это видано, чтоб казачка порченой первый раз под венец шла!
— А прошли те времена! Сейчас новое время! И время это Советская Власть называется! Власть крестьян и рабочих! И Вашим казакам и куреням конец пришёл! Мы теперь ваши и женихи, и мужья, и хозяева! Придет зима! Силушки наберем и разом на корню вашу казачью породу повырубим!
— Никогда мужику тамбовскому казачка не поклонится! — как отрезала ответила Дарья.
— Что ты сказала?! Забери свои слова обратно! Не заберешь убью!
— Убей! А своего не добьешься!!!
— Оставь их Даня! Пошли они к черту! Ведьмы! Цветы на зоре собирают!
— Нет! Не отстану Ваня! — и Данил вскинул винтовку. -А ну змия кланяйся!!
— Стреляй! Не боюсь! А это на твою могилу! — и Дарья бросила букет лозорика под ноги истязателю.
Данил растоптал цветы и выстрелил.
Дарья с воплем упала в руки подруги.
— Во дурак! — сказал Иван. — Сначала надо было её испробовать на энто дело, а потом убивать!
— Сам дурак! Мало что ли одной? Я не буду, перехотелось! Иди пока и эту не пристрелил!
Мария побежала по полю.
— Всё прохлопали! — вздохнул Иван. — Ну стреляй, что ждешь! Казаков на нас приведет!
Данил выстрелил.
Мария упала сжимая в руках лазорик. Так и умерла не успев вплести в волосы донской цветок, чтобы лебедушкой за руку пройти по станице с любимым…

КРЕЩЕНИЕ

Январь. Крещенские морозы! Дон встал! Лед сверкал на солнце!
Разбитая сотня числом двадцать казаков уйдя от погони пришла к Дону.
— Ну что батька лед рубить? А ли к черту всё!
— Не дождется черт! Руби Николая!
Николай в овчинном тулупе оставил коня. Сбросил тулуп, обнажил шашку и пошел по льду. Размахнулся. Ударил. Шашка вошла как в масло.
— А достанешь как! — засмеялись казаки.
Николай улыбнулся:
— Без вас браты ни как! Подсобите!
Казаки спешились. Стали рубить лед.
— Николай шашку держи! Уплывет к сазанам!!! — смеялись казаки.
С задором и шутками вырубили казаки Святой Крест!
— Спаси Христос!! — сказал Николай и поддерживаемый за крепкие руки друзей казаков окунулся в ледяную воду. Но холод, словно и не почувствовал! Какое- то небывалое чувства пробрала до сердца.
Вынырнул и дал дорогу братьям казакам.
— Сжалься Богородица! — сказал другой и также как Николай держась за руки казаков три раза окунулся в Дон.
Так казаков во время крещения застали нагнав красноармейцы и открыли беспощадный огонь.
— Нехристи! — кричал Николай и с шашкой вскочил на коня, и полетел на врага.
Конь споткнулся от пули и упал. Николай ловко спрыгнул и стал рубить пеших. Буденовки летели в разные стороны. Но не успел казак как следует разогреться, как штык винтовки глубоко вошел Николаю в правый бок.
Красноармейцы уходили, а на льду лежали замертво казаки и кровь стекала в Святой Крест, и скоро из белоснежного он стал алым…

ПРИШЛЫЕ

Январь! Снега в станице намело под самые ставни куреней.
Казаки подростки с отцом чистили от снега подходы крыльцу! Расчищали от снега подворье. Ходы в стоило лошадям.
Глава семьи пожилой Прокоп с георгиевским крестом на груди распахнув тулуп, стучал палкой и подзадоривал и поучал сына и двух внуков.
— Шибче! Шибче Андрейка! Снег сбирать не девок тискать! Нежность тут не надобна! Загребай и бросай!!!
— Деду, да я девок не тискаю!
— Знаю! Усы ещё не отрасли! Это я тебе наперед сказываю!
— Батя в хату прошли бы! Застудитесь!
— Благодарствую Степан за сыновью заботу! Но мне здесь с Вами тепло! Любо смотреть, когда семья в трудах! Илюша, внучек, не отлынивай! Схлопочешь! — и Прокоп угрожающе стукнул палкой.
И вдруг какое диво. Зазвенели бубенчике и показались десятки саней. Конные и еще черт знает что.
У заснеженного плетня куреня Прокопа остановились сани с людьми. Мужик с бабой и ребятишками. Возле верховые! Комиссар на белой кобылице!
— Всё, пожили! По барствовали! Теперь жить другим! Выметайтесь из дома пока целы! — крикнул комиссар.
— Ты что гутаришь ирод! Я свой дом своими руками поднимал! — закипел Прокоп и стукнул палкой. — Уходите по добру!
— Ха-ха-ха! — рассмеялся комиссар. — А то что? Что ты можешь старик?
— Сейчас узришь ирод! — сказал Прокоп и словно какое оружие запустил свою тяжелую палку в голову комиссару.
Комиссар не ожидал, забыл, а ли не понимал, что в руках казака всё может тут же обратиться в грозное оружие.
Комиссар упал с коня. Но поднялся на подкашивающихся ногах. По голове на кожаную куртку стекала кровь!
— Что? Припух? — сказал Прокоп.
— Согласен! Ловко! Но погоди! Сейчас с силами соберусь! — сказал комиссар, вытер рукой кровь. Достал маузер. Улыбнулся. Выстрелил!
Прокоп замертво повалился на крыльцо.
Степан — сын убитого Прокопа на отмах ударил комиссара лопатой по голове. На этот раз комиссару повезло меньше — с раздробленной головой он мертвый упал в снег.
Конные открыли огонь.
Степана убили первого! Андрейку и Илюшу вслед.
Вера с криком, жена Степана выбежала на порог и была расстреляна.
— Кажись все! — сказал один из конных.
Но тут на крыльцо вышла бабка- жена Прокопа. Она, словно задохнулась от ужаса и горя и словно онемела отлучившегося и увиденного. Ноги её не выдержали. Она села на крыльцо и тихо закачалась, взявшись руками за голову.
— Тронулась! — сказал кто -то и выстрелил! — Заселяйтесь! Хата Ваша…

СОТНЯ

Май! Разоренные станицы большевиками за кровавую зиму, походили больше не на казачье вольницы, а на волчье логова и чертовы посиделки, на которых насильничали казачек и глумились над стариками.
Сотня Андрея Миронова сплотившись в железный кулак шла выдворять гадов из родных куреней!
Ночью подойдя к станице казаки спешились.
— Шашки наголо! — скомандовал Андрей. — В хату по двоя! Ни одного не оставлять в живых! Рубить нехристей от плеча до поганых мудей!
Казаки были беспощадны и за смерть и поругания родной Земли отплачивали смертью!
Заставали красных в врасплох и рубили на месте!
Когда рассвело на улицы из куреней были изрубленными выброшены триста человек!
— Жечь! Жечь эту падаль! Чтобы и духу не осталось! — наказал Миронов.
Переждали день в степи и как только стало вечереть вышли к новой станице! Так же как и в первый раз порубили всех! Только комиссара повесели!
— Пущай весит паскуда! — сказали казаки и тронулись дальше.
Страхом сковала мужиков из Поволжья, Тамбова, Пскова! Слух об сотне Миронова не знавшей пощады покатился по всему Дону.
Уже никто не спал, не пил! У каждой станице посты в двадцать конных.
И в следующей станице сотню ждали тачанки и семьсот штыков!
Семен пришел из разведки прикинувшись кацапом.
— Не одолеем!! Ждут! В засаде сидят! Десять пулеметов у них сволоты!!!
— Так что?! Ты что в штаны наложил?! — ответил Андрей.- Они нас ночью ждут! Мы днем пойдем гулять! Они за ночь глаз не сомкнут! А к обеду спать половина завалиться! Пулеметы отобьём! И не рассиживаться!! Как коршун бьёт и уходим!
И к обедни круша дозорных сотня вошла в станицу! Крушила и била все на своем пути! Без единого убитого ушла, прибрав к рукам пять тачанок с пулеметами.
— Будим их бить сукиных сынов, пока Бог не призовет!!! — сказал Андрей сотне, а сам закручинился. Он понимал, что больше в станицы не сунешься. И следующий бой… Бой последний будет в степи. Он понимал, что красные бросили все силы и теперь за ними идут по пятам, и подумав сказал:
— Братья казаки! Я никого не неволю! Побьют нас! Не сегодня так завтра!!! Если кто желает может прямо сейчас уйти! И может будет спасен!
— Э-э-э!!! — прогудели казаки. — Не о том гутаришь Атаман! Мы с тобою до конца! Вместе бедокурили вместе и к Богу на отчёт пойдем! К Дону надо Атаман ходу давать! Там берега крутые! Поставим пулеметы! Много за жизни свои возьмем!
— Дело гутарите! Трогаем!!!
Когда в лентах иссякли патроны и пулеметы превратились просто в груду железа. Балтийские матросы в черных бушлатах поднялись и пошли на сотню!
— А-а-а-а! — протянул Андрей. — Эти драться могут! Будет веселей умирать!
И повел сотню на матросов.
Лампасы казаков смешались с бушлатами.
Андрей с рассеченной головой то и дело оттёртая глаза от крови, не видя врага бил шашкой наугад! Он стоял по колено в воде. И словно сам Дон — Батюшка встал на его сторону. Он уж остался один. Вся сотня была разбита. И только Андрей не хотел отдавать свою жизнь за гроши! Каждого кто подходил к нему он вслепую рубил насмерть!
— Надоел! Мала ему и мала! — сказал какой- то матрос и выстрелил.
Уже мертвого Андрея подхватила быстрое течение Дона и словно сына понесло к Богу…

КАЗАК И ДУША

Старый немощный старик- казак остался в курени один.
Жена отошла к Богу не перенеся тиф. Сыновья где – то сложили свои буйные головы в степи так и не успев обзавестись семьями. В лихое время было не до создания семей, и старый казак смирно лежал на деревянной не отесанной лавке. Старый казак не страшился тифа и не ложился на супружеское ложе только от того, что там было уже холодно и ничто не могло согреть его.
На базу как раньше не мычала корова, в стояли не ржали лошади. Всё словно вымерло. Только одна курица бегала и кудахтала на дворе. Может она мечтала о крыльях, чтобы улететь с поруганного разоренного Дона, как мечтал старый казак. Но только старый казак не хотел умчаться прочь. Он желал обрести крылья, чтобы полететь, чтобы облететь Донскую Землю. Лететь и любоваться излученной Дона. Прилететь закружить над бескрайней степью и в волю надышаться запахом ковыля. Найти сыновей, что лежали в той степе. Посмотреть на них хоть в последний раз. Но не было сил, не вырастали крылья! И только душа и только Бог мог подарить последний миг проститься со всеми родными. И душа старого казака обращалась неслышно и незримо к Богу отпустить, помиловать старого казака и подарить ему покой... И Господь услышал. Старый казак вздохнул последний раз и закрыл глаза и умер, но в последний миг перед смертью с последним вздохом, словно на вороном донце полетел с душой над Донской Землей.
-Эй! Православные! – воскликнул старый казак всем убиенным и порубленным оставленным в степи, брошенными в Дон. – Поднимайтесь ,отпустите душеньку на волю! За поёт еще Дон! Дон обескровлен, но Душа – Дона ни когда не умрет! Вот она! Смотрите! Я лечу к Вам ко всем, чтобы предстать перед Богом! Ай- да станичники за мной.
И отходили души тысяч, сотни тысяч и летели во вслед старому казаку, словно за Атаманом, чтобы предстать перед Богом...


ЕСАУЛ

— Что, Батька — Атаман, отвоевались?! — спросил есаул.
Два десятка казаков покачиваясь в седле направлялись в родной хутор.
— Да ты погоди Гриша! — ответил Атаман. — Слыхал, что в Ростове на вокзале языки трепали!
— Да брешут всё! Войне конец!
— С немцем может и конец! Но ты сам посуди, дадут нам большевики покою?
— А, что мы им?
— В том то и дело Гриша, что они свои порядки устраивать начнут! Казаки у них поперек горло стоят!
— Да не хай! Не под венец же нам с ними идти?
— То в то и дело, что миловаться они снами не станут!
— А что будут делать?
— Что! Под ружье поставят! Кто откажется в расход!
— Да не уж- то!
— А ты, что думал?
— И шо?
— Да я то не пойду! Нехристи они!
— Так чего?!
— Да ничего! Слышал брешут, что в хуторе у них уже… Как его, ячейка у них! Они нас не ждут! Тепереча они хозяйничают!
— На долго?
— Сейчас приедем, поглядим.
И в правда на хуторе казаков встретил сторожевой разъезд.
— Служивые? — спросили.
— А что же не видать! — обозлился есаул.
— В сельсовет езжайте!
— Куды?
— К начальству!
— А! Ну не хай! Поедим!
— Прежде оружие сдавать!
— Чего? Ты, что брешешь?! Чтобы казак оружие отдал? Вы кто такие? Что — то мы вас не признаем? Вы с какой станице?
— Мы то? Мы со Пскова!
— Откель?
— Пскова!
— Так и валяйте к себе! Оружие при нас!
Атаман улыбнулся.
— А ты что скалишься?! За главаря?!
— Дурья твоя башка! Атаман я! Хутор этот мой! А гутарил ты с моим есаулом! Христа раде не бузите!
— Какого ещё Христа?! Мы такого не знаем! Так и то, что хутор твой! Хутор красноармейская застава!
Есаул обнажил шашку:
— Это пока мы немца били вы в наших куренях захозяйничали?!
— Шашку спрячь! Вышла ваша воля!
Есаул улыбнулся вдарил, разрубив от плеча до пояса «нового хозяина». Не успел разъезд опомнится как бывалые казаки порубили разъезд.
— Горячий ты Гриша!
— Потому и есаул Батька!
— Это не отнять! Пойдем посмотрим, где у них сельсовет! Что за слово бесовское?!
Оказался сельсоветом дом Атамана.
Двое часовых у ворот.
Атаман вдохнул. Есаул понял. Спешился и без представлений одного за другим часовых зарубил:
— В дом всем нельзя Атаман! Не известно сколько их там чертей!
— Верно говоришь! Давай так! Стрельнем! Они на двор, а мы их отблагодарим за хлеб соль!
Стрельнули!
Десяток красноармейцев высыпало на двор. Кто с чем!
Казаки разредили винтовки.
— Ещё кто есть? — выкрикнул Есаул. — Выходь! Не ударим!
Ответом был выстрел из маузера.
Есаул покачнулся и упал замертво!
Казаки бросились в дом и за волосы вытащили родного младшего брата Гришки Есаула, Михаила.
Михаил смотрел волком.
— Что же ты сучей потрах родного брата не признал? — зло спросил Атаман.
— Почему признал!
— Так что же ты Каин?
— А не по пути нам больше!
— А вон, что! Но это ты ошибся!
Казаки выкопали яму на хуторском погосте. Связали Михаила и бросили в могилу, а сверху есаула и стали закапывать.
— Смилуйтесь! Не губите! Я не нарочно! — кричал и плакал Михаил.
Казаки молча забрасывали могилу и скоро мольба и слезы Михаила стихли… И смерть наверно примирила братьев на том свете…

КАЗАК

Дед Прокоп сделал петлю и накинул гусю на шею!
Петля затянулась и Прокоп потянул гуся к пню.
Гусиная шея легла на пень. Прокоп размахнулся топориком и отрубил гусю голову.
Степан, внук Прокопа, смотрел как кровь хлещет из шеи гуся.
Прокоп посмотрел на задумчиво внука и сказал:
— Никогда не стань как этот гусь!
— Не понял дедушка!
— Ты кто?
— Казак!
— То-то! А казак не даст себя как гусь!
— А, что казак?
— Казак! Голова у казака не на шеи, а в руке, что сжимает шашку! Чем крепче шашка в руке казака, тем целее голова на плечах! Вот тебе наука! Разобрал?
— Да!
На всю жизнь Степан запомнил слова деда и, когда по родному Дону покатилось лихо, когда казаки стали переходить на сторону красных и бить своих же, Степан понимал, что, когда такие казаки исполнят своё черное дело — им на шею накинут петлю, все равно как тому гусю!
И, когда в его курень постучали станичники, Степан уже знал о чем будут гутарить и куда его склонять.
Степан стиснул зубы и сжимая шашку открыл дверь.
На пороге стоял кум и ещё двое из лучших друзей.
— Мы к тебе Степан! Что делать собираешься? — сказал кум и покосился на шашку. — Ты это брось!
Дружки затоптались.
— Что за мужиков сватать пришли? — сказал Степан.
— Да погоди! Мы же, как лучше! Не чужие мы тебе!
— Не чужие! Но и не ровня!
— Что ты брешешь Степа! Что значит не ровня? Ты казак и мы казаки!
— Я понятно- казак! А вы гуси!
— Что мелешь?
— А как есть то и говорю! А брешут собаки! Пошли вон со двора!
— А, то, что?
Степан побагровел.
— А, то, что я за себя не отвечаю!
— Значит, ты, нам отныне не брат?
— Как хошь так и думай! А, я, своё слово, сказал!
— Услышали! — ответил кум.
Ушли.
А через час снова постучали.
Степан понял, что пришли на этот раз не лясы точить и выстрелил через дверь! И в туже минуту распахнул дверь и с шашкой переступив через мертвого кума ринулся на станичников пришедших за его жизнью.
Казаки от неожиданности бросились в рассыпную.
Степан настиг самого нерасторопного и зарубил!
— Дурак! — выкрикнул Гришка тот, что был из лучших друзей Степана и прицелился из нагана…
— Гусь, ты, Гришка! Не казак! — выкрикнул Степан.
Гришка состроил гримасу:
— Гусь так гусь! — и выстрелил Степану в грудь
ЖИВЫ БУДЕМ НЕ ПОМРЕМ

– Дуреха, что ты свой сундук тащишь…

– Миронушка там же шуба…

– Шуба, говоришь… Кожу с тебя по живому за эту шубу снимут… К черту… Есть собери… Да, не реви и так тошно… Андрей, иди со мной,– позвал Мирон единственного в живых младшего внука, семи лет... Трое сыновей и старший внук приняли бой на подступах к станице… Невестку не уберегли пошла к родне в соседней хутор и попала в руки красноармейцам – тамбовским мужикам… Снасильничали и зарезали...

Но, еще было слышно, как верные сыны Дона рубили безбожников… Рубили, как никогда, во все века, рубили, так как не турков, ка не французов и не немцем… Рубили не жалея себя, не родных куреней, не стариков отцов и матерей… Потому что знали, что не станет куреней, жены и дочери буду изнасилованы… А старики – мать с отцом будут пухнут с голоду… То и били, рубили большевиков как завещали предки, рубить присягнувших на Святое – на Дон, рубить от плеча до пояса… Сами рубили, и сами падали от сволочи пули… Никто не решался из мужиков идти на Донского казака в штыковую… Строчили проклятые «максимы…» Но, казаки, словно ястребы летели на свинцовый ураган, и пусть добирались не все, но если уж пусть один долетел, трещала по швам тачанка, бежала мужичье в рассыпную… Но, степь под их ногами горела и никто в живым от сыновей Дона не уходил…

– Живы будем – не помрем, внучок, – сказал седой Мирон и погладил внука по голове…

Мальчик плакал…

– Казак не плачет! Казак башковит, ему думать надо, а не слезы лить… А, ну ка задай, лошадям пшеницы… Да, распарь… Скорей, скорей… – сказал Мирон, а сам в дом и подпол…

Золотые червонцы Мирон стал мешать с душистой распаренной отборной пшеницей и потчевать самым страшным блюдом лошадь в ее жизни…

Накормил… Запряг в телегу… на дно побросал вилы, лопаты, гвозди, топор, молоток. Забросал соломой. Посадил внука с женой.

– А, оружие дидо? – спросил внук.

– Эх, внучек… Шашка да наган, никуда не денутся… Живым будешь, придешь на место, где родился, найдёшь, откроется… А, пока пустое… Схоронил, схоронил… Ты, что же думаешь дед твой не казак…? Оно ведь как, если казак из родного дома уходит и знает, что враг хозяйничает в его доме, где мать его в колыбели качала, так, что казак гостинцев для внучат не оставит…? Оставит! Инструмент взял, курень поставим… Лопата, гвозди, молоток, топор, по нашему времени серьёзней, важней… Ну чужбине, ни то, что лопаты никто не даст, куска хлеба не пожалует…

– Маму, с тятей жалко… – заплакал мальчик…

– Не жалей, ты казак, не жалеет, казак! Казак – наказывает… Придет время накажешь… Но с Богом! Спаси Христос…

– А, куда же теперь Миронушка…? – плакала жена...

– А, куда, глаза глядят… Только, жалко, лошадей как за Дон уйдём надо будет попортить… Дальше пешком...

За Доном, Мирон, распорол лошадям брюха, достал, что берег всю жизнь на самый страшный день в жизни…

– Живы, будем – не помрем! – сказал Мирон пряча червонцы…

– Почему? – спросил внук… Иза того, что деньги есть?

– Нет, Андрейка! Живы, будем не помрём, это значит, пока, ты не хочешь вставать, а встаёшь, не можешь, а делаешь, зубов нет, а ты деснами до крови скребёшь, вот и жив будешь…
2024