У костра

Если вдруг стало грустно, то подумайте про осьминога.
У него ноги из ушей, руки из жопы, жопа с ушами,
голова в жопе, и ничего, не жалуется. (эпиграф)


На юге Москвы находится железнодорожная станция под названием Силикатная. Странное место. Какой-то сюрреализм здесь наблюдается, и что-то жуткое в этом месте есть… не пойму, правда, что…

Там около технического железнодорожного пути, проложенного на мрачных задворках с гаражами и ведущего на всякие комбинаты, рядами выстроились странные землянки, которые можно встретить только там. Как потом оказалось, это - подвалы-овощехранилища для граждан, имеющих огороды. Однако, теперь, в 2019-м году, их почти перестали использовать по назначению. Большинство из них заброшены, и в них стали жить люди, оставшиеся без определённого места жительства и работы. Так называемые, бомжи. От аббревиатуры: БОМЖ - Без Определенного Места Жительства. Если такую землянку занял человек, то это сразу можно понять по тому, что сверху торчит ржавая труба с кровелькой, и дымит иногда.

Ночами бомжи вылезают из своих берлог и разводят костёр. Они сидят вокруг этого костра и выпивают то, что удалось добыть. Таков у бомжей пир. Иногда их несколько, а в этот тёплый вечер их было двое. Мужик 35-ти лет и 50-тилетняя баба. Они дружат. Экономя дрова, они по очереди ночуют друг у друга, терпя, а, точнее, не замечая невыносимую вонь друг от друга и громкий храп, потому что пьяны.
Женщина выглядит старой, у неё почти не осталось, зубов, морщинистое лицо ввалилось внутрь, набрякли фиолетовые подглазья... Её собеседник и собутыльник смотрится так, как будто бы ему уже под пятьдесят, все его бывшие возлюбленные послали его, куда подальше, уже давно. Он оброс бородой, волосы его поседели и свалялись, как шерсть бродячей собаки. Свет пламени костра пляшет на их обезображенных скитаниями и пьянством, лицах. Но, судя по беседе, оба в недалёком прошлом принадлежали к, так называемой, «прослойке», как при СССР называли интеллигенцию. У них, безусловно, были имена, которые иногда даже всплывали в их и чьих-то воспоминаниях: Герман и Ольга, звали их когда-то. Были у них и фамилии, и отчества, но теперь их обоих знали, в основном, по прозвищам. И эти прозвища были: «Художник» и «Шершепка». Художником кликали парня потому, что он действительно был профессиональным художником-живописцем, а почему даму с музыкальным образованием вдруг прозвали «Шершепкой», остаётся только гадать. Вероятно, за тембр голоса, которого у неё, фактически, не было, а остался лишь хрип, сип, какое-то шипение и скрип. Зубов у дамы почти не было, поэтому она шепелявила.

Эти бездомные люди, бывшие когда то мужчиной и женщиной, теперь, сидят, съёжившись, и мало походят на людей. Какие-то наполовину звери жутковатого вида. И только лишь их тихий разговор выдавал в них разумных существ. Выпили ещё не много. Продолжать, как ни странно, не торопятся, так как тема разговора захватила обоих. Они говорят о том, как трудно им было жить после того, как оба были или оказались безработными и о том, как они пытались найти себе работу и чем это для обоих закончилось. Впрочем, это итак было видно и без констатации факта. Спившиеся, больные, без семей, детей, жилья, вконец опустившиеся, никому не интересные, и всеми презираемые. Вспоминают о том, кто из них и как жил. Жалеют о прошлом, конечно же. И горько вздыхают.

- Я росла в очень хорошей семье. Отец мой был историк, профессор, а мать - певица. В театре она была примой. Меня приняли в музыкальную школу, и я училась неплохо. Замуж я вышла рано. За семинариста, юношу из тоже очень достойной семьи. По тем временам связываться с церковью было опасно и крайне не разумно. Но мы рискнули. Началась уже горбачевская перестройка, и за такие увлечения санкций не применяли. Однако, люди продолжали опасаться всего, что было связано с церковью и верующих сторонились. Мой жених готовился принять сан. Его отец был священником, а кроме того, историком. Тоже профессор! Наши отцы работали вместе. Даже книги выходили исторические, где их фамилии стоят рядом в числе авторов-составителей. Мой муж, в результате, стал священником и дослужился до митрофорного протоиерея. А я ему сослужила, что называется. Сначала была певчей, а вскоре стала и регентом церковного хора. Меня тогда все любили и уважали, - вздыхая и смахивая слёзы, говорит Шершепка, - да только детей у нас всё не было. Что то никак не получалось забеременеть, и я во всём винила мужа. Он крайне редко баловал меня близостью. Всё у него посты или занятость. У них же совсем нет свободного времени! Домой приходил только спать! Меня это не радовало. Хотелось большего внимания с его стороны, романтики... Молодая была, глупая... Голова неизвестно, чем была забита... ничего о жизни не знала, ничего не понимала в ней и в человеческих взаимоотношениях. Умела лишь петь да церковным хором управлять. Всё. Музыкантша, блин, хренова...

И вот, влюбилась я в человека, который не стоил и подмётки моего мужа, да и меня тоже, как оказалось, достоин не был. Не теперешней меня, конечно, а той, кем я была тогда. Но страсть сильнее всякой логики. Сдуру я своему мужу изменила с этим проходимцем. Какое-то наваждение. Совсем молодая была, глупая, горячая… Просто сошла с ума от охватившей меня страсти и потеряла осторожность. Да и вообще, не бывает ничего тайного, что не стало бы явным! Возвращаюсь из Крыма, где с любовником отдыхала, а муж уже в клобуке. Вот так. Ору ему истошно, стоя на коленях: «Прости меня, Серёжа!» А он мне бесстрастно отвечает: «Да я тебя простил. Только обратного пути нет, сделанного не вернёшь. Семью нашу ты разрушила. Я больше не Сергий. Отныне я - Августин!». Им в монашестве имена меняют. После этого не встречала его уже никогда. В утешение его стали продвигать. До епископа уже дослужился. Служит где-то в то ли Давидовой, то ли Оптиной Пустыни. Я уж не помню. Давно было… - сипло гнусит голосом сифилитички Шершепка, - а после развода меня тут же уволили с работы из храма, где раньше служил мой муж, а я была регентом церковного хора.

А тот подонок-то, из-за которого я мужа потеряла, и не думал на мне жениться! Подло меня бросил да сбежал, вероломная сволочь! И я оказалась совсем одна, опозоренной, с разбитым сердцем, израненной душой, буквально выброшенной на улицу, так как и с родителями я тоже из-за этого поссорилась. Сейчас, забегая вперёд, скажу так: «Лицо безработицы - это лицо женщины, которой за сорок!». Мне тогда сорока ещё, конечно же, не было, так как я была совсем юной, и говорила тогда, что у безработицы просто женское лицо, так как найти работу женщине гораздо труднее, чем мужчине. Хотя, тогда дело было и не в том, какого я пола. Я просто не знала, куда мне пойти. На работу в церковь меня уже не брали, даже, несмотря на то, что открылось много церквей, и вакансии были. Однако, молва быстро разнесла слух обо мне, что я - бывшая матушка, которая изменяла своему мужу. Бывало так: вот, меня уже принимают, а потом звонят и говорят: «Извините, на ваше место уже взяли другого человека!» - значит, им сказали о том, кто я такая. Мир-то тесен, особенно среди православных.

Другую работу найти у меня тоже не получалось. Вакансий преподавателя музыки не было нигде. А если где-то и требовался, так называемый, музыкальный работник, меня забраковывали. Я не подходила по разным причинам. То нет опыта преподавания детям, то с подозрением отнесутся к моему предыдущему месту работы. Ещё же был СССР! А тогда во многих организациях человек, работавший при церкви считался чуть ли не прокаженным! Опыт работы в храме был в те годы, как волчий билет. Кто подпустит к детям, пионерам, октябрятам и комсомольцам, верующего преподавателя?! Помыкаться пришлось изрядно.

Потом нашла-таки место, куда никто не хотел идти, так как находилось оно в каком-то дальнем районе Москвы, за огромной, вонючей промзоной. От конечной станции метро приходилось добираться туда в переполненном автобусе более получаса. Ходил этот автобус по расписанию, и ни в коем случае нельзя было на него опоздать, а потом - во что бы то ни стало в него впихнуться. Каждое утро его, буквально, штурмовала. О своём втором рабочем месте хочу рассказать особо. Это был какой-то дом пионеров при каком-то заводике или фабричонке. Не знаю, что там производили, но воняло здорово, а рядом находилась громадная свалка и тут же - полуразвалившиеся хижины, так называемого, частного сектора, где время от времени раздавалось вразнобой пение нестройного хора пьяных женских и мужских голосов или звуки драк с женским визгом. Вдали маячил горящий факел. Там и стала я работать, уча детишек музыке. Кроме этого, меня просили иногда писать транспаранты - наносить белые надписи на гигантские красные ленты, которые потом вывешивались на праздники над улицами или на стенах. Сейчас их назвали бы «перетяжками», только, вместо рекламы, на красном фоне, белыми буквами были написаны такие дацзыбао, как «Слава труду!», «Мир, труд, май!» и «Слава КПСС!». Время было, хоть уже и горбачевское, только советскую власть ещё никто не отменял. Вот и писала эту чушь. Мне за это доплачивали, но мало. А работы было очень много. Отказаться я боялась. Очень строгая была директриса. Да и, к тому же, мне жить было негде. Домой-то возвращаться мне тогда ой, как не хотелось. Родители со мной после этого случая не хотели разговаривать, и как тогда мне было с ними жить?.. А на работе этой мне выделили крошечную коморку, где разрешили поселиться. Навела там порядок, как любила, приобрела электроплитку, чайник и прочее для того, что бы можно было там более-менее сносно обитать. С профессорской квартирой, где в гостиной у нас стоял рояль, это убогое помещение, конечно же, не сравнить, и находиться там, работая и живя, было очень тоскливо, но если бы я могла знать тогда о том, где буду жить сегодня...

Однако, тоска эта не была невыносимой, она была какой-то сладостной. Я, как будто бы, наслаждалась своим великим горем. Глупая девочка... я тогда ещё не знала ничего о том, что такое есть настоящее, Великое ГОРЕ!.. Разочароваться в любви, пережить предательство человека, которого страстно полюбила, потерять мужа и уважение к себе определённого круга лиц, конечно, неприятно, но совсем не смертельно. Вот и печаль моя постепенно уходила, потому что я была молода, и мне хотелось жить...
Плохо было то, что оттуда было далеко добираться до цивилизации. Не было ни одного человека, с кем я могла бы поговорить. Откуда там могли быть такие, как я, когда на заводах работают грубые мужики, которые к обеду уже все поддатые, а к концу дня - еле ходят. Там работали и женщины, смотреть на которых было невозможно. Я просто не могла тогда, будучи молодой и красивой, видеть некрасивых женщин, их серые неухоженные лица, плохие волосы, поплывшие фигуры и ужасную убогую одежду. Неприятно было на них смотреть. Интересно, что бы я тогда сказала, если бы увидела себя такой, какая я сейчас! Думаю, я умерла бы на месте.
Ольга вытерла слёзы и выпила из побитой эмалированной кружки непонятное пойло, которое они с Художником Герой где-то нашли. Занюхав выпитое бухло, она, крякнув, сделала паузу и снова заговорила.

- Я тогда подумала, что месячные прекратились у меня из-за всех этих переживаний. Но они всё никак не приходили. Отпросившись с работы, я пошла в женскую консультацию. Как выяснилось, я была беременна от того мерзавца, который разрушил мой брак и бросил меня. Я очень хотела иметь ребёнка и рада была беременности, уверенная в том, что подниму ребёнка сама. Именно там, в этой тоскливой глуши на задворках предприятия, и родилась моя дочка. Скорая вовремя не приехала, и пришлось рожать самой. Приехали медики, когда я уже рожала послед. На моё счастье, уборщица была поблизости и помогла мне родить. Слава Богу, что она в прошлом работала акушеркой, а на пенсии подрабатывала уборщицей. Малышка родилась красивой, я вся в ней растворилась, и она скрасила мою тоску. Младенца я назвала Женечкой. Она росла, я не могла на неё нарадоваться и от неё оторваться, но когда моей ненаглядной девочке исполнилось два года, она вдруг стала слабеть, отказываться от еды. Я принялась водить её по докторам, ребёнок всё время лежал в больнице. Я понимала, что не справляюсь и пришлось бежать к родителям. У меня не было выхода. Пришлось кланяться, изображая возвращение блудного сына.
К тому времени, родители перестали так уж сильно на меня сердиться, а, увидев внучку, и вовсе оттаяли. Пеняли лишь за то, что раньше не пришла, а только когда ребенок заболел. Началась суета. Жилье переоборудовали для ненаглядной Женечки и подключили всех знакомых, подняли «на уши» всех, но ребёнок продолжал угасать. Я была в полном отчаянии. Как мы ни старались всем миром помочь моей деточке, спасти её не удалось. Женечка моя погибла у меня на руках. Что я пережила тогда, страшно вспомнить. Вот оно, Великое ГОРЕ. Пришло. Всё, что было до этого, просто мелкие неприятности. Того же, что со мной случилось, лучше даже не вспоминать. Самому злому врагу такого не пожелаешь.

Я просто сошла с ума от горя. Почернеть от горя - это не просто образное выражение. Я тогда вместо своего отражения в зеркале видела какую-то тень. Жить не хотелось, и не помогало даже то, что рядом со мной были родители, самые близкие люди. Но как могут они избавить меня от тяжести моего страшного горя! Девочки моей больше не было у меня. Без неё моя жизнь потеряла всякий смысл. Солнце погасло. Я сама почернела и весь мир вокруг меня почернел. Я ходила на работу, как автомат, но когда в доме пионеров было празднование нового года, меня уговорили присутствовать, и я пришла, хотя внутренний голос не советовал мне этого делать. Там я хорошо выпила, и мне вдруг как-то полегчало. Познакомилась там с одним человеком, который принял во мне деятельное участие, ко мне проникся, и стал моим другом. Мы стали встречаться, а точнее, выпивали вместе в моей подсобке, где я ютилась по милости директора дома пионеров. Женщиной она была очень строгой и, пару раз застав меня нетрезвой, сделала предупреждение. Я старалась, но уже не могла остановиться. Так я стала зависимой. Мой собутыльник куда-то исчез, приходить перестал внезапно, а я не знала, где его искать и вообще, жив ли он. От этого я ещё больше запила. Всю зарплату пропивала и почти не просыхала. И вот, уволила меня директриса. Пришлось мне вернуться к родителям.

Шершепка снова выпила, сделала паузу и продолжила, смахнув слезу:
- И вот, мне 29 лет, я алкоголичка, без работы, мужа и ребёнка. Родители лечить меня пытались, большие деньги платили за моё лечение, весь алкоголь из дома убрали, но я воровала вещи, продавала их и на эти деньги бухала. Отец мой вскоре умер, и мы остались с мамой, которая к тому времени постарела, так как родила меня поздно, закончила карьеру певицы и ушла на пенсию. Сил бороться с моими выпивками у старой женщины уже не было, она была в полном отчаянии, и, поскольку жить с регулярно выпивающим человеком - мучение, через знакомых решила нашу большую, пятикомнатную квартиру в тихом центре разменять на три однокомнатных. Сама она поселилась в однокомнатной квартире, вторую сдавала, а в третьей поселили меня, благоразумно не выдав мне на руки документы на эту квартиру. Я там постоянно пила и, в алкогольном тумане, неизвестно, от кого, родила второго ребёнка, дочку. Ребёнка этого у меня вскоре забрала моя мама, и я даже не помнила имени девочки. Теперь вспоминаю, что я её Сашенькой назвала, но поскольку документально это не заверили, девочке дали другое имя - Танюша. Я пила, старая мама поднимала мою дочку, пока не умерла. Ребёнка отобрали органы опеки и отдали в детский дом. А я продолжала пить. Пропила всё, что было в доме мамы, продала свою квартиру, найдя документы на неё, и эти деньги пропила тоже. Я пила и пила. Более двадцати лет я пью. Когда Таня вернулась из детского дома, она поставила мне ультиматум. Либо я вылечиваюсь от алкоголизма и перестаю пить, либо она насильно кладёт меня в клинику. С ней, вроде, был какой-то мужчина. То ли жених её, то ли ещё кто, не поняла. Не интересовалась, так как была постоянно пьяной. Я согласилась с дочкой и в клинику легла. В это время дочь моя сразу же продала нашу квартиру. Она переехала в другую, но куда, мне никто не сказал. Вероятно, она дала взятку работникам ДЭЗа за то, что бы те не давали никому о ней информацию, то есть, она исчезла, неизвестно, куда. Кто ей помог провернуть такую афёру, остаётся только гадать. Короче говоря, вторую свою дочь я потеряла, думаю, навсегда. Пропила я своего ребёнка. Надеюсь на то, что она сейчас замужем за хорошим человеком и счастлива. Я её ни в чём не виню, так как понимаю то, что жить с такой матерью, как я, было невыносимо. Из этой клиники я вскоре сбежала, так как не могла жить без бухла, но было уже поздно. В моей квартире жили другие люди, а в той квартире, что когда-то сдавала моя мама, тоже была другая дверь, другие замки, и дверь никто не открыл, как я туда ни звонила. Потом я засомневалась в том, та ли эта квартира вообще, так как точно не помню адрес, и документов на неё у меня нет. Теряясь в догадках о том, куда бы меня запихнула дочь, если бы я оставалась в клинике до выздоровления, я пошла на вокзал. Там я подружилась с такими же бездомными алкоголиками, как я, и они привезли меня сюда. Нашли уже давно заброшенную землянку, сломали ржавый замок, выбросили гниль, мы сожрали, чудом сохранившиеся, остатки овощей, и вот, я здесь. Вот она, я! Во всей «красе неземной»!

Шершепка встала и, пошатываясь, продефилировала перед Художником, туда и сюда, комично изображая манекенщиц на подиуме. Но вдруг ноги её подкосились, она схватилась за сердце, шумно дыша, и грузно плюхнулась на землю около Художника. Отдышавшись, она дрожащей, слабой рукой налила бухло в какие-то непонятные ёмкости и ослабевшим голосом еле просипела:
- Вздрогнем!
Они, молча, выпили. Ольга загрустила и надолго замолчала, скорбно глядя на огонь, от чего горестные носогубные борозды её стали ещё глубже. Впервые в жизни она выговорилась, и из неё, как будто бы, вынули костяк. Она вся обмякла и легла на землю, закрыв глаза. Тогда решил нарушить молчание Гера-Художник и заговорил:
- Да, грустна твоя история. От души тебе сочувствую. Милая ты моя, давай выпьем за тебя и за то, что бы у нас с тобой было всё хорошо. Мы друзья, и вдвоём нам будет гораздо легче справиться с нашей бедой. Мы снова станем людьми. Мы постараемся. Трудно очень, но мы поможем друг другу. Давай, теперь я расскажу о своей жизни, а ты отдохни и послушай.
Родился я в 1984-м, после смерти дорогого Леонида Ильича, затем Андропова, а вскоре после моего появления на свет Божий, преставился и Черненко. До 1986-го жизнь в стране была, как в большом лагере. Никакой свободы, никаких перспектив... со мной можно спорить на эту тему, сколько угодно, но я считаю так, и бесполезно убеждать меня в обратном. Я радовался лихим девяностым. Скажу честно, как на духу. Родители мои были тоже не из рабочего класса, а вроде твоих, из интелов. Отец – инженер, он умер от рака, когда мне 14 лет было, мать моя всю жизнь работала заведующей библиотекой при институте. Я окончил художественное училище «Памяти 1905 года». Удалось чудом поступить, не без блата, конечно, иначе туда не попасть, но учился я плохо. Мне не нравилось там всё. Преобладающие там, мажоры были, как правило, бездарны, но им ставили пятёрки. Нам же, «дворняжкам», отметки снижали, даже за очень хорошие работы.
Зато, учась там, я познакомился с теми натурщиками, которые были в прошлом хиппи, из, так называемой, «системы». «Системой» в восьмидесятые годы называлось движение хиппи на территории СССР. Это уже была вторая волна этого движения у нас. К тому времени, как я стал учиться в МАХУ, это постепенно сходило на нет, все хиппи были уже тридцатилетними и старше, но всё ещё собирались в бывшем доме Булгакова, где тогда ещё не было музея и культурного центра. Стены были исписаны, сидели мы на ступенях лестницы, курили анашу. К травке не мог пристраститься, по той простой причине, что у меня постоянно не было денег, и я не начал систематически её курить, потому что, не на что было регулярно её покупать. Эти «старые хиппи» и, будучи в возрасте, продолжали жить неприкаянно, как и в юности. Катались зайцем в Питер на электричках, так же, бесплатно, ездили в Свердловск и Калининград. Играли на бамбуковых дудочках и за это им давали кто - что, немного денег, сигареты, еду... Этот период дружбы с повзрослевшими хиппи был самым счастливым в моей жизни. Мне нравилось общаться с этими неприкаянными старыми бездельниками, и тогда же я пережил свой первый любовный опыт. Моим первым партнёром оказался мужчина лет сорока. Мне тогда было 16 лет, и я подумал, что как-то переживу тот факт, что я - гомосексуалист. Вскоре после того, как я потерял невинность, моего друга на улице избило хулиганьё, после чего он скончался в больнице. Я успел с ним проститься. Последние его слова были: «Будь счастлив…» И я старался, честно, но счастливым не стал. Мне, конечно, было больно, я переживал тяжелую депрессию из-за смерти любимого, но я решил, что следующей моей любовью будет непременно девушка. Однако вместо девушки, снова стал жить с парнем. Ничего не могу поделать, но меня всегда тянуло только к мужчинам. Из-за этой моей депрессии я запустил учёбу и был отчислен из МАХУ, и меня тут же загребли в армию, где был любительский театр, и, слава Богу, меня туда определили художником-декоратором, бутафором и костюмером одновременно. Так что, служба в армии прошла для меня хорошо. Но, придя из армии, я понял то, что теперь-то остался на улице, и мне пришлось с нуля искать работу. Никуда устроиться не удавалось. На руках только свидетельство о прослушивании трёх лет в художественном училище «Памяти 1905 года», и никакого диплома у меня не было. Стал я тогда перебиваться случайными заработками то тут, то там. А что я мог найти?... Бл!.. Мог быть театральным художником!.. - чуть не плачет Герман и опрокидывает в щербатый рот белый пластиковый стаканчик палёной водки, - В головушке моей роились такие фантазии! Причём, как назло, ввязывался я в такие авантюры, что вообразить трудно! Вот, например, мне какие-то мутные люди предложили работать укладчиком и… «гримёром» яиц на частной фирме искусственных (синтетических) продуктов, в цеху упаковки. Там делали продукты чёрте из чего. Макулатура, б/ушный пластик, прочий мусор перерабатывался и примешивался к сахару и желатину, из чего потом лепились искусственные ягоды, овощи типа моркови и картофеля да всевозможные сладости – зефир, конфеты… Яйца там делали как-то по-особому, чтобы они не вызывали подозрение, когда их разбивали на сковороду. В мои обязанности входило обмазывать псевдо куриным помётом, то есть, какой-то грязюкой, и облеплять пухом и пёрышками кур, что бы у них был такой вид, как будто они прямо из-под деревенской курицы. Фабрика эта долго не просуществовала, конечно, так как яйца эти, да и все остальные продукты, сделанные из какой-то синтетической дряни, по вкусовым и питательным качествам сильно уступали настоящим, а цена была у них выше. Даже, когда цену снизили, яйца брать не стали. Да и конфеты тоже. У детей окрашивались языки и моча, а по коже шли красные пятна. Фирма разорилась, владелец сбежал от правосудия, нас всех уволили. И вот, начал я снова мыкаться в поисках работы. Я был совсем молоденьким, 21-го года ещё не было. Мамин сынок, к жизни совсем не приспособлен, инфантильный. А в городе тогда была страшная жара. В мегаполисе, среди машин и раскалённого асфальта, переносить зной особенно мучительно. Хочется на природу, к речке. Но у меня нет денег для отдыха за городом. Не заработал ещё на отдых-то. Не на что было купить билет даже на электричку!

И вот, начинаю очередные поиски работы. А художнику, тем более, молодому и, как выяснилось, посредственному, к сожалению, найти работу гораздо сложнее, чем специалисту, с востребованной и традиционной профессией. Мы в современную жизнь не вписываемся совсем. Нужны дизайнеры, хорошо знающие компьютер, программы, а я совершенно не по этой части. Отсылаю свои резюме то туда, то сюда. Но никому не нужен человек, не владеющий компьютером. Я хорошо рисовал от руки, а плохонький, очень старый и слабый компьютер у меня впервые появился году в 2008-м. Дизайнерские (компьютерные) все эти курсы стоят очень дорого. Что бы их посещать, нужно где-то работать и зарабатывать, а у меня нет работы. А будет ли работа после окончания этих курсов - неизвестно! Конкуренция-то везде огромная, а я не имею связей, блата и прочих благ. Ниоткуда. Про отрывание какой-то говёной «задницы» от мифического «дивана» мне рассказывать не надо. Во-первых, в моей квартире уже давно не было такой мебели, как диван и кресла вообще. Всё, что было можно, продал. Во-вторых, сижу я вообще, редко, так как за мольбертом работают, стоя, а не сидя, так что мою задницу отрывать неоткуда и при этом зачем-то куда-то бежать совершенно незачем. Тем более, что уже знаю о том, чем эта беготня, а точнее, «футбол», заканчивается. Договариваешься с ними по телефону. На том конце трубки: «А Вы подъезжайте...» Еду через весь город с кучей пересадок, оплачиваю проезд, на месте смотрят мои картинки, говорят: «мило», смотрят на меня и говорят: «Позвоним» и не звонят. Проще пользоваться интернетом... И ещё. Тем, кто любит петь про задницу. Пошёл в грузчики, хоть и здоровьем для этого не вышел. Устроили меня по знакомству, вот, прямо здесь, под Подольском, на этой станции, где мы теперь живём, на Силикатной, этой, вон там, если в ту сторону идти, - Художник указал рукой в темноту, - за красными домиками этими, в Художественном проезде. Ещё недавно прямо здесь, поблизости, был комбинат «Подольск-Арт», где краски делали, я какое-то время на нём и работал. Теперь этот комбинат переехал в Климовск. Плюс в этой работе был такой - красок наворовал, холстов, кистей и прочего! Но хотелось-то, всё-таки, работать по своей специальности, коей учился с 7-ми до 18-ти лет! Но для меня по специальности работы не было. От безысходности приходилось, конечно, работать чёрте кем, но это не выход... таким образом я и пить стал, да к выпивке пристрастился, общаясь с грузчиками и живя там подолгу, так как работа была вахтовой. Но пока ещё алкоголизм не очень мешал мне жить…

Итак. Обзваниваю рабочие места. Есть вакансии только руководителей детской студии, причём, я сам должен буду искать и привлекать учеников. Но никто идти ко мне не хочет, потому что рядом находилась бесплатная художественная школа, куда принимают малышню даже без экзаменов (экзамены для детей постарше), и статус у школы выше, чем у студии. В результате никто так и не пришёл кроме двоих, и получал я соответственно - «три копейки»! И тогда влип сразу в несколько лохотронов подряд. Я пытался на дому сначала делать мыло, затем - свечи. Сначала я проходил платное обучение. Долго меня на этих курсах мурыжили, а я никак не мог освоить премудростей ремесла. Наконец, закупал на свои деньги дорогостоящие инструменты, тару и компоненты, возился с этим подолгу, но всю мою работу нещадно браковали за какие-то пузыри, избежать которые никак не удавалось. Изделия они у меня забирали, ничего не заплатив. Реализовывали, конечно, несмотря на пузыри. После я пытался расписывать резиновые сапоги, и всё повторилось в точности. Им не понравилось то, как я делаю. Всё было, якобы, не так, как надо. Сапоги курьер увёз, денег мне не дал и сказал: «Скажи спасибо, что денег с тебя за испорченный товар не берём!». Вот так я пострадал. И это ещё не все беды. Принялся я выращивать грибы вешенки. Опять закупил для этого всё. Мы с матерью всю квартиру заполнили этими грибницами, а пахло так, что трудно было дышать, но грибы росли очень плохо. Получал я за них ничтожно мало. И это ещё не все разводки, которым я подвергался. После каждой такой неудачи я жестоко запивал. А потом ещё и мама умерла. Я снова ушёл в запой. И вот, закончились деньги. Брожу по улицам снова. В папке образцы моих работ, так называемое, портфолио, в котором показано, на что я способен. Работал я много, где. Куда только судьба меня не забрасывала! Крыши дачных домов красил и чуть с этой крыши не сверзился, оградки кладбищенские тоже красил, делал надписи на крестах, но это надо было делать тихонечко, чтобы кладбищенская мафия не заметила, так как я им цены сбивал. Заблудился я на этом кладбище и проплутал до темноты. Выхода так и не нашёл, но нашёл забор. Решил перелезть и оказался в загоне у огромного рогатого барана, который тут же агрессивно на меня попёр. Как я перелетел через забор загона, уже не помню. Вплотную к кладбищу, почему-то примыкали какие-то загоны с животными, похоже, это был какой-то частный зверинец то ли цирка, то ли фотографов, и мне ещё повезло, что я попал не к медведю или тигру. Домой тогда долго добирался, так как оказался в совершенно незнакомом месте и долго ещё блуждал в поисках какого-то транспорта или, хотя бы, таблички с названием проезда или шоссе. Так что, есть мне, что вспомнить. Бывало, гримировал покойников в морге! В театре декоратором взяли, было, да уволили. У меня же руки растут из жопы, и выпить люблю. Один раз рисовал на суде, заменил заболевшего художника, но на постоянное место не взяли - блатная должность. Снова и снова захожу то в одну, то в другую дверь. Методично обхожу кафе, рестораны, магазины, даже пытаюсь проникнуть в частные квартиры с предложениями своих услуг. Меня уже несколько раз послали подальше, обложили - далеко не всегда получаешь вежливый отказ. Иногда попадаются ехидные острословы. На вопрос: «Вам художник не нужен?» они отвечают: «Не нужен. Вы правы!». После того, как мне друзья отсоветовали задавать вопрос в такой форме, стал говорить так: «Видя ваши витрины (афиши, обложки, рекламу и т.п.) понял, что хороший художник вам просто необходим!» К сожалению, в ответ частенько стал получать агрессивные ответы: «Мы сами знаем, что нам необходимо!» или «Такой, как Вы нам точно не нужен!», или «Если Вас не устраивает оформление наших витрин, то проходите мимо. Нас всё устраивает!» Стал улыбаться шире и чаще, по-американски. Не работает. Все американские методы на нашей, российской территории, совсем не работают, так же, как японские, немецкие и прочие. Другая культура… по-идиотски лыбящийся во весь рот, человек в дурацкой голубой рубашке с закатанными рукавами у нас выглядит не как хороший работник, а как придурок. Его принимают за идиота – в лучшем случае, а в худшем - за афериста или сектанта, вербующего народ в очередную тоталитарную секту. Когда у меня появился интернет, то я сразу опубликовал свои работы, но кроме так называемых «лайков», восторженных комментариев или ругани злых троллей ничего не получил. Ни одного предложения так и не поступило. А сколько раз меня обманывали! На, так называемые, «испытательные сроки» брали. Месяц на них ишачил, а через месяц выгнали меня - якобы не подхожу. В другой раз взяли деньги за внесение в базу данных ищущих работу, да исчезли с концами. Потом мне, вроде бы, подфартило. Я стал иконописцем при церкви. Священник оказал мне покровительство, мастерскую выделил, церковь закупила краски, кисти… Помогали мне с пьянством завязывать, на уколы специальные водили. Проработал там 7 с половиной лет, пока не выгнали за ****ство. Заметили мои наклонности, видели, что ко мне приходят, вероятно, подслушали ночные звуки. Не нужно было там, в мастерской, этим заниматься. Водил бы домой к себе! Но я, дурак, хоть и чувствовал опасность, а пренебрёг внутренним голосом. Так я и остался снова без работы.

После этого снова долго искал работу. Но кому я был нужен! Однако, мне снова повезло - пригласили преподавать историю искусства в детской художественной школе, взяли, можно сказать, по блату. С улицы попасть на хорошее место просто не реально. Все хорошо оплачиваемые, действительно хорошие, места распределяют по знакомым. У меня полно знакомых, и я решил обратиться к ним за помощью, и не был разочарован. Чем могли, помогали мне друзья. Однако, меня подвели мои пагубные привычки. За систематические выпивки меня вскоре выгнали, и уже никто не смог помочь вернуть меня. Взяли на моё место женщину без вредных привычек, а я какое-то время, жил за счёт любовника, бывшего меня сильно старше. Он был ворчлив, постоянно брюзжал, и всем был недоволен. Постоянно пенял мне, что содержит меня, будучи при этом скупым до ужаса и не позволял мне напиваться. Это меня не устраивало, и я ушёл. Работал курьером, грузчиком. И вот, второй раз судьба забросила меня сюда. Я стал возить мясо с Подольского комбината, развозил по точкам. Пока бывал в Подольске, смотрел по сторонам. Много домов частного сектора, уютные зелёные дворики, так называемого, «пятиэтажного жилого фонда», грязноватый городишко… ну, это, как и во всей России. Живу в Москве, а мотался в Подольск. Устал я от этого… и вот, приятельница сосватала меня в какое-то стрёмное издательство иллюстратором, где мне пришлось-таки освоить комп. Но рисовать приходилось нечто ужасное, например, всякие заболевания на женской груди, языке, глазах, пенисе и яичках, процессы гниений этих органов и ампутаций. Бррр! Платили там не много, работу давали от раза к разу, но меня это вполне устраивало, потому что я всё больше и больше пил. Уже не мог остановиться, и напивался каждый вечер. И вот, попал в настоящую беду. Я был пьян, ко мне пришли какие-то люди, не помню, кто, откуда и почему, так как пил уже беспробудно и всё больше опускался. Очнулся я в каком-то бараке в, неизвестной мне, глуши, среди стариков и каких-то страшных калек. Нас насильно заставляли на вокзалах просить милостынь, били, отнимали все деньги, а однажды ночью я случайно подслушал разговор этих бандитов, которые собирались отпилить мне ноги, как уже многим там сделали, и двое от этого умерли. Сбежал я оттуда каким-то чудом, что называется, с Божией помощью. Вероятно, мой Ангел-Хранитель, всё же работает не плохо. Выскользнул «до ветра» и выскочил в калитку, которую забыли запереть по счастливому совпадению. Побежал я так, как ещё никогда в жизни не бегал. Куда я бежал, я не знал. Главное то, что бежал я прочь оттуда. Скакал, как заяц, по какому-то посёлку, пока не выскочил на пустое шоссе. Садиться в какую-нибудь машину я боялся, поэтому шёл вдоль этого шоссе по кромке леса до утра. Утром забрёл в какую-то деревню, узнал название, раздобыл карту местности и по ней пошёл на станцию, где заскочил в электричку и был таков. Однако, когда я пришёл домой, увидев новую дверь с новыми замками, понял то, что в моей квартире уже довольно давно поселились другие люди. Позвонив в дверь и переговорив с хозяевами через цепочку, узнал о том, что квартира моя уже не моя. Спустившись в ДЭЗ, выяснил, что те люди, которые теперь живут в моей квартире, купили её у тех, кого я не знаю, и я понял то, что потерял своё единственное жильё, где родился и вырос, навсегда и безвозвратно. Идти было совершенно некуда. Был май, и я спал прямо на улице, а днём ходил по делам. Я долго не сдавался, ещё как-то трепыхался. Ходил по всяким инстанциям, в полиции восстанавливал документы, так как у меня на тот момент не оказалось ничего. Куда из квартиры делись мои личные вещи, картины, краски, мольберт, мебель, книги и всё остальное, было неизвестно. Вот так я потерял всё. Документы мне сделали, дело завели, но я продолжал быть бомжом. Мне предлагалось идти в реабилитационный центр, ночлежку с санобработкой и где пить запрещено, но я туда не пошёл. Так мне тоскливо стало от этой жизни, и так хреново, бл…, что захотелось умереть. Но характера не хватило на это, и я вспомнил про станцию Силикатная, где грузил на комбинатах краски и мясо. Увидел эти погреба я давно, узнал о том, зачем они нужны и теперь о них вспомнил. Приехал, нашёл самый незаметный, на отшибе, и сбил замок, держащийся на соплях. Я сразу понял то, что погреб заброшен. Овощи там почти все сгнили и страшно воняли. Я их выволок на ближайшую помойку, а то, что не сгнило, сожрал, поджарив на костре. Потом я стал воровать в супермаркетах алкоголь и закуску. Так и жил. Пока ещё был комбинат, мне несколько раз удалось стырить оттуда из киоска при комбинате, краски. Художником-то я ещё оставался, хотя брался за кисть всё реже. Не покупают же у нас нормальную живопись. Только коммерческий китч, а у меня на оргалите, найденном на помойке, пастозная такая жопись, вкусная только для тех, кто разбирается. С теми, кто здесь живёт, я сразу познакомился и вскоре втянулся в жизнь бомжей. Тебя, вот, сразу заприметил, нашёл, что называется, родственную душу. Теперь выползать вместе будем. Прямо завтра, с утра поедем в реабилитационный центр, а затем будем искать твою дочь. У нас с тобой всё наладится. Будем жить, как люди… спишь, что ли? Ну, спи, спи. У нас завтра будет трудный день…

"Это будет утром, а пока выпью в последний раз!" - подумал Герман и выпил всё, что осталось, воспользовавшись тем, что собутыльница уже "готова", ей хорошо, и она спит себе, да почивает. Напившись, он улёгся на ноги Шершепки и захрапел.
Поздним утром Герман проснулся от утренней прохлады, так как костёр давно погас, а ноги Ольги, на которые он улёгся, затвердели, а вся женщина стала какая-то жёсткая и очень холодная. Безобразное лицо её приняло строгое выражение и, как будто, помолодело, разгладившись, но приобрело землистый, зеленоватый цвет.

- Эй, Ольга, ты замёрзла-то как! Прямо окоченела. Совсем стала холодная, иди-ка в дом, я сейчас натоплю там, согрею тебя! Эй, вставай, ну просыпайся уже! Ты что, не дышишь? Ольга! Не помирай… люди! Помогите!.. – закричал Художник в пустоту.
Стояла тишина. Вокруг было туманно. Никто не отозвался на крик. Художник, молча, смотрел на труп, на котором только что спал, и слёзы текли по его грязным щекам. Он внёс мёртвую женщину в её дом-погреб и там положил тело на земляной пол, накрыв всяким тряпьём и забросав его всем, что было в землянке. Поверх накидал камней, дерна и песка с дороги. Затем он заколотил дверь досками и написал: «Здесь лежит Ольга по прозвищу Шершепка. Она больше не страдает - отмучилась…»

Похоронив таким образом, свою подругу по несчастью, Художник умылся в луже, мучаясь головной болью, ломотой во всём теле и дрожью в конечностях с похмелья, изо всех сил постарался привести себя в порядок, надел шерстяную шапочку на свалявшуюся голову, собрался и пошёл на станцию Силикатная. Он ехал в Москву за новой жизнью… дай, Бог, ему спастись!..