На работу

Ежедневно, серым, промозглым утром, я, ёжась с бодунца, выхожу из дома, иду на станцию, курю в ожидании поезда, сажусь в электричку и еду на работу. На работу, на работу… стучат колёса: Бадам-дабам! Тудум-будум! Ехать не далеко, вторая станция – моя. Я всегда прихожу на полчаса раньше, и мы стоим во дворе с мужиками и курим. Стоим и курим. Молча. Иногда, правда, бухтим. Потом начнётся рабочий день. Буду тянуть телефонный кабель, нырять в колодец связи, где еле помещаюсь со своим пивным животом, вылезая оттуда весь грязный и потный. Будет стоять мат, бесконечный мат. Потом обед, после которого мы играем в домино. Играем парами, с нами иногда играют и наши бабы. Я играю с одной бабой, и мы всех обыгрываем. Оба мы жирные и, получается, самые умные. Или нам, жирным, просто везёт в игре. Хоть в чём-то же мне должно повезти…
И снова сидим и курим. Сидим и курим. Молча. Иногда, правда, кто-нибудь побухтит немного. А потом снова идём работать и работаем до пяти часов вечера. И потом мы снова курим, идём в сторону станций, автобусной и железнодорожной, покупая по дороге глазированные сырки. Моя любимая закусь. Кто – чем, а я, вот, сырками закусываю. Так у нас заведено. Давно, ещё с начала 90-х. Много, очень много лет - вот так. Потом прощаемся, так как не все садятся в электричку, кто-то идёт пешком, кто-то едет домой в автобусе, а мне удобнее проехать пару остановок поездом, и я уже дома. Иногда покупаю бутылёк пива или, лучше, чекушку водки, выпиваю её по дороге. Бывает, парочку бутылочек пивасика прихватываю, что бы выпить уже дома. Вечером успеваю лишь поужинать, выпить две большие чашки чая, посмотреть телевизор, совсем чуть-чуть пообщаться с женой и ребёнком, если не полаемся, конечно, и, вскоре, «убитый», быстро засыпаю под бормотание мерцающего телевизора и погрохатывание поездов за окном. И так изо дня в день. Давно уже так. Можно считать, всю жизнь.
Я в этой комнате вырос. Раньше в большой комнате жила моя мать, а я всегда жил в маленькой. Потом я женился и съехал, развёлся и вернулся. Женился второй раз, и мы с женой стали тесниться в этой, маленькой комнатке, где нам даже воздуха не хватало. Так и жили, пока мама не умерла от рака. Теперь в бывшей её комнате живут жена и наша с ней дочь. Когда мы ссоримся, жена уходит к родителям. А ещё она обязательно уходит к родителям на выходные, что бы спихнуть ребёнка на них, а самой куда-нибудь свинтить. И тогда она где-то зароется, затеряется и окопается… и того, что она будет делать и делает, не знает никто. И никто никогда этим не поинтересуется, потому что моя супруга умеет раствориться в толпе, стать невидимой и сделать так, что бы о ней вдруг все на какое-то время все позабыли и не думали до тех пор, пока она сама не даст о себе знать. В ней явно умер шпион или частный сыщик. Никто не умеет так ловко притвориться окурком, валяющимся в углу, прикинуться ветошью или серой мышкой. Она может стоять рядом, а ты не чувствуешь от неё никаких токов. Стоишь, и у тебя полная иллюзия того, что рядом никого нет. И её действительно нет, потому что она уходит в себя настолько глубоко, что её уже не достать.
Постоянно я слышу гул, проходящих мимо нашего дома, составов. Мы уже запросто отличаем грохот и лязг товарняка от звука скорого поезда и электричек. Почти круглосуточно все эти разные поезда проезжают мимо нас с протяжными гудками на разные лады и стуком колёс о стыки рельсов, и я привык к этому. Дом из-за этого слегка потряхивает, гудят оконные стёкла. Жена и дочь тоже давно уже на это не реагируют. И если вдруг, в один из дней или одну из ночей разобрали бы железнодорожные пути, сняли бы все провода, засадив это место парком, то вся наша семья, думаю, стала бы мучиться ночными тревогами и бессонницей, просыпаясь от каждого собачьего лая или громкого кашля.
Утром я снова встаю, принимаю душ, обязательно поливаю ноги ледяной водой для закалки, завтракаю бутербродом с сыром и кофе, сушу волосы феном, иногда подстригаю бородку, одеваюсь и выхожу на улицу. Бреду на станцию, там курю, стоя на платформе в ожидании электропоезда, а далее всё повторяется, как под копирку. И так каждый день. А иначе-то как? Другой работы уже не будет. Кому я нужен с одним глазом и в 52 года, а у меня жена и маленькая дочь. У жены шизофрения, и её надо время от времени, пролечивать, иначе болезнь может прогрессировать. У нашего позднего ребёнка синдром Икара (норовит из окна сигануть, думая, что полетит), а также, дисграфия (ничего написать не может), дислексия (плохо говорит и никак не научится читать) и заикание. Логопед, другие занятия да лечение у специалистов – всё это надо оплачивать. Поэтому я вынужден работать в службе связи. Другую работу получить не удалось. Не только на самой работе, но и, то здесь, то там, ещё и подхалтуривать приходится…
Но я-то, кроме техникума по этой специальности, ещё историк по образованию. Хотел бы писать исторические романы, но все мои романы, вот уже 20-ть лет, как лежат, незаконченные. А ещё я пишу стихи. В школьные годы я даже ходил в поэтический кружок, который вела известная молодая поэтесса, которая потом, по слухам, выбросилась из окна. И я хочу зарабатывать именно на литературе, получать деньги от занятия, которое я люблю, а не тянуть кабели и лазить в колодцы! Очень хочу. И есть же такие счастливчики, которым платят деньги за творчество! Как я им завидую! Однако я оказался не востребованным в этой области. Мои рассказы и стихи упорно не печатают, на музыку их никто класть не хочет, поэтому песни на мои стихи никто не поёт. Видать, я плохой литератор, если не смог устроиться по специальности, а пишу только в стол. Но это ничего не меняет. Писательский зуд же никто не отменял! Писать хочется, порой, до безумия, и я, время от времени черкаю в блокноте, который всегда ношу с собой, не признавая никаких гаджетов. Лишь в эти, последние года два у меня началась депрессия от накопившейся усталости.
Или это давняя, застарелая депрессия, загнанная внутрь и тянущаяся уже много лет?.. А началось это с того, как я прочёл супруге стихи, где были слова: «Я новый шарф одену…», а она сказала: «Не «одену», а «надену»! Одевают кого-то во что-то, а надевают что-то на кого-то. И вообще, это неосознанный плагиат – у Окуджавы есть: «Дождусь я лучших дней, и новый плащ одену…» (он тоже не правильно говорит), «одеть-надеть» путают большинство людей …» Мы тогда сильно поссорились. Но моя мать была ещё жива, она заступилась за супругу и сказала, что та права. И мне стало не по себе. И вправду. Что-то я не то пишу, оказывается. Жена говорила мне, что надо писать больше, например, вечерами вместо телевизора и по выходным, но я снова на неё сорвался. Устаю здорово, да и обленился, никак себя в руки не возьму. И эта её правда-матка мой слух, мягко говоря, не ласкает. Можно подумать, я сам не понимаю того, что надо больше писать!
Или моя хандра началась ещё раньше. Когда я первую жену застукал… даже вспоминать противно. Или ещё раньше, когда по залёту женился, а потом пришлось бросить институт и распрощаться с мечтами… или ещё до того, как на филологический не взяли, зато «хорошо» взяли в армию, где я первые две недели ни разу не сходил по большому из-за стресса. Когда там в 30-тиградусный мороз запретили «уши» у шапок-ушанок опускать, и двоим парням после обморожения уши отрезали… или когда я там потерял глаз… об этом тоже не хочу вспоминать…
И вот, сжился я с этой депрессией накрепко. И живу с ней, вот уже более 40-ка лет!..
А до пенсии мне ещё целых 13-ть лет! Раньше было 8 лет. И то, мне это казалось поздновато. Обидно то, что люди лучшие годы вынуждены тратить не на творчество, а на тупое зарабатывание денег. И лишь в старости какой-нибудь европеец осуществляет свою мечту, например, объездить весь мир. Наш российский пенсионер так, к сожалению, не может. Но моя мечта вполне осуществима. Писать я бы вполне мог. Впрочем, теперь об этом можно и не мечтать. Тринадцать лет жизни, тринадцать лучших лет, пока я ещё достаточно молод, по крайней мере, не стар, относительно здоров, по крайней мере, не немощен. А всё почему? Потому что эта питерская … повысила нам пенсионный возраст! «Спасибо» ему за это большое!!! Большое-пребольшое!!! Демографическая яма девяностых, говорит! А за что я-то должен страдать? Уж я-то от первого брака, как раз, именно в 1991-м родил сына! И мы поднимали его в столь тяжёлое время. Именно тогда я вынужден был уйти из МГУ, где доучивался на историческом факультете, да устроиться в эту поганую контору, где вкалываю и по сей день. И семью ту не я бросил, а просто бывшая заменила меня на нечто, с её точки зрения, лучшее. Новее и зубастее. Деньги. Всё деньги…
С депрессией лежал потом в психушке, там и с нынешней супругой познакомился. Она была такой худенькой, трепетной, с глазами в пол-лица, и я её очень сильно полюбил. Меня стращали, что бы на ней не женился, но я никого не послушал. Потом стращали, что рожать нельзя, но ребёнка мы, всё же, завели, хоть и спустя 12 лет после того, как поженились. Я очень люблю своего взрослого сына, но моя дочечка – такая солнечная, такая нежная, что не мыслю без неё своей жизни.
И, вот, без пенсии как-то, мягко говоря, не весело. Здоровье-то уже не то, и дополнительные деньги не помешают. А ждать теперь не 8-мь, а все тринадцать ждать, если не больше! И жене тоже не повезло, вместо шести – двенадцать. А ей в 49 лет вообще работу найти проблема, а если найдёт, то на ней не удержится с её-то оголёнными проводами вместо нервов да ещё и с диагнозом «шизофрения»! Короче, полная ж…
Впрочем, на наши с ней пенсии не проживёшь и ребёнка не поднимешь. Всё равно обоим и потом работать придётся. Всё равно, придётся работать. Вот, ведь, непруха! Б…!!!
Выходные проходят быстро, и я их часто, пьяный, просыпаю. Да. С недавнего времени я стал поддавать изрядно. Достала жизнь эта беспросветная. В пятницу вечером напиваюсь и все выходные бухаю. Водку да пиво покупаю, приношу домой и, как только жена, забрав дочку, уходит к своим родителям проводить там выходные дни, остаюсь дома совсем один, включаю плеер (в последнее время подсел на Акведук) и… наполняю стаканчик вожделенной прохладной влагой.
И вот. … … … Ух!!!! … … … «Крепка советская власть!» - как говорили когда-то, а теперь можно сказать: «Хорошо пошла!» Потому что, самый кайф – это именно первая стопка водки. Самая первая! Этот первый, залпом выпитый стакан – самое то. Второй – это уже не то, что бы первый, а так себе уже. Третий – это уже не то, и четвёртый тоже, а далее – совсем не то. Но остановиться-то я не могу. Я слушаю Акведук, альбомы Перегруз и Тяга да напиваюсь в дымину. В сосиску, в стельку, в хлам, в г-но, в ж… или как там ещё... и так - каждые выходные.
Пока моих девчонок нет дома, я писаю прямо в раковину, потому что боюсь промахнуться мимо унитаза – он слишком низкий, а писсуаров в относительно дешёвых, стандартных квартирах нет. Вот я и писаю в раковину, смываю плохо из-за экономии воды, а когда приходит жена, она начинает орать на меня за то, что «опять навонял», а я ору на неё в ответ, и начинается очередной скандал. В последнее время мы постоянно воюем.
Жена у меня - больной человек и почти не может работать. Более трёх лет она ещё ни разу не удержалась ни на одной работе. Как правило, её хватает хорошо, если на год, а то, проработав несколько месяцев, она увольняется. Уходила она всегда со скандалом, хлопнув дверью. Потом, около года она приходит в себя, принимая лекарства, и с трудом устраивается снова. Пока она работает, в доме – кромешный ад. Она всегда на взводе и заводится с пол-оборота. На работе ей отравляют жизнь курильщики, «тётки», так и брызжущие ядом, «сука-начальница» или «козёл-начальник». И, конечно же, в каждом коллективе находится одна «сраная скотина», которой «не живётся», и страдают от такого человека самые беззащитные, не умеющие за себя постоять. И всё это моя жена приносит домой, начинает меня этим грузить…
Мне бы просто сочувственно обнять её и, успокоить: «Зато здесь, дома, тебя все любят. А их, этих уродов, Бог накажет! Чёрт с ними!», но… в меня, словно бы, вселяется бес, и я начинаю орать: «Да что ты орёшь?!!! Заткнись уже! Я дома хочу отдыхать, и не намерен всего этого слышать! Все козлы у тебя, дебилы и б***ди!» и тогда начинается жуткий ор с битьём посуды и дракой, а моя бедная супруга вылетает из квартиры и бежит, бежит, бежит… неизвестно, куда, среди позднего вечера, не одетая, а её мама, к которой она прибегает в мокрых домашних тапочках, потом говорит мне: «Да ты же просто настоящий садист!»
Да, я понимаю то, что нельзя так по-хамски вести себя с психически-больным человеком, которому становится ещё хуже от этого. Она остро реагирует на грубость в свой адрес, сама же, как и большинство шизофреников, позволяет себе всё. И я не могу этого выдерживать. Я срываюсь, задетый за живое одной фразой. Начинаю безобразно орать, обзывать её плохими словами, и у нас в последнее время ежедневно проходят страшные скандалы, дочка громко плачет, а соседка колотит в стену и уже не первый раз грозится пожаловаться на нас, так что, мы живём под дамокловым мечом. Боимся того, что у нас органы опеки отберут ребёнка. Это нас убьёт. Я этого просто не переживу, потому что моя дочь – это всё, что у меня в жизни есть, и вся моя жизнь только ради неё. Все эти мои колодцы, кабели, халтуры…
Так дни идут. Один за другим. Дочке шесть лет, супруга устроилась надомницей, но много денег это не даёт, и мы как-то стараемся избегать острых углов, что бы снова не разораться. С соседкой-шантажисткой здороваюсь разлюбезно, с омерзительно-сладенькой улыбкой, стараясь не загреметь бутылками в пакете, купленными, что бы заливать свою депрессию. Идут, безвозвратно уходя, лучшие дни моей жизни, и, пять дней в неделю - на работу, на работу… каждый день к восьми тридцати, питейные выходные, и так проходит жизнь. Сам, собственными руками, я спустил в унитаз и свою жизнь, и свое счастье, а винить в этом мне некого, кроме себя…
И вот, однажды, в некий странный день, точнее, ночь, я проснулся среди глубокой ночи, и уже не смог заснуть. Сходил пи-пи, включил телевизор. Ворочался, взбил подушку, расправил простыню, снова ворочался, но сон не шёл. Полная луна светила в окно, и сна не было ни в одном глазу, точнее, в единственном моём глазу. Решил встать, ополоснуться и выпить чаю.
В большой комнате на широкой, двуспальной кровати спят мои девочки. Дочка без матери не засыпает. Причём, та всегда засыпает первая, что стало поводом для шуток: «Так, маму мы уже уложили…». А я иногда храплю, поэтому сплю один, в своей маленькой комнате. Мне захотелось их поцеловать на прощание, но я побоялся их разбудить. Сейчас уйду от них, самых родных мне людей, навсегда, и никогда больше их не увижу. Ну и ладно. Ничего страшного. Не пропадут. Родители у жены ещё крепкие старики. Помогут, поддержат, если что. И, на цыпочках выйдя из их комнаты, я осторожно прикрыл за собой дверь и вернулся на кухню, где посвистывал закипающий чайник на газовой плите. Мы не используем электрический чайник – экономим электроэнергию. Мы на всём экономим. Стиральную машину, например, запускаем только ночью, когда электричество в пять раз дешевле…
Собрал всё необходимое для побега. Смену белья, бумагу, ручки, курево… всё уместилось в небольшой рюкзачок, какие носят студенты.
Хорошо, что в холодильнике остался крупный кусок торта. Ничтоже сумняшися, съедаю его, выпив две большие чашки чая с лимоном и бергамотом. Странная тишина повисла в пространстве, поезда тоже что-то не ездят. Только часы тикают.
Был четвёртый час, когда я вышел из дома. Зябко ёжась, я брёл вдоль железнодорожных путей, наугад, не зная ещё того, куда иду, и думал: «Гори всё синим огнём! Надоело всё…» Не заметил того, как дошёл до следующей станции. А тут подошёл почти совсем пустой электропоезд, двери призывно разъехались, и я шагнул в вагон.
Сел у окна. В ушах моих звучал из плеера хриплый голос Акведука: «Оседает на лёгкие дым, / становлюсь, вроде, молодым, / Приведу себя в порядок малость, / Снова в зеркале замечу старость… / И, конечно же, вспомню, что / вспоминать больше не про что…» Поезд тронулся. У меня вдруг появилась мысль уехать на конечный пункт, где я никогда не был. По моим представлениям, там до горизонта должно тянуться абсолютно пустое пространство, устеленное железобетонными плитами с торчащими из них металлическими петлями с специальных углублениях, что бы об них не спотыкаться, а рельсы просто обрываются отбойником из бетона. И на этом загадочном конечном пункте, хорошо бы свести счёты с опостылевшей жизнью, упав под поезд.
Но при мысли о том, как затрещат, ломаясь под железным колесом, мои шейные позвонки, да кровь хлынет изо рта, ушей и носа, меня затошнило. Тогда я понял то, что на это у меня никогда не хватит мужества.
Электричка притормозила. За окном медленно проплыли домики какого-то посёлка и водонапорная башня, слабо освещённые розовым цветом восходящего солнца. И тогда я решил выйти именно здесь, на этой незнакомой станции, где никогда в жизни ещё не был, потому что мне здесь делать, в общем-то, нечего. Но сегодня я вышел именно тут и побрёл от станции по незнакомому населённому пункту, неизвестно, куда. Дошёл до небольшой площади перед домом, который до 1917 года был чьей-то усадьбой, и тут же в голове несостоявшегося писателя прокрутился быстрый мысле-фильм о том, как грубые люди в будёновках ночью разоряют очередное дворянское гнездо, выбрасывая из него неодетых обитателей. Всех расстреливают…
В центре площади стояла небольшая гипсовая скульптура с облезшей серебряной краской. Памятник был неизвестно, кому, так как вместо головы, у него был кусок арматуры, и такая же толстая проволока торчала вперёд и немного вверх на том месте, где раньше у него была рука. На ней рядком уселось несколько голубей, все плечи и ноги памятника были в птичьих экскрементах. То, что это был Ленин (Ильич, «Лукич», «кулич»), люди моего поколения знают абсолютно точно, несмотря на то, что у него не было головы, так как другого памятника здесь быть не могло.
На остановке стояли и сидели унылые бабы и мужики с сумками, ожидая автобус, который стоял поодаль и не подавал никаких признаков жизни. Люди курили и поплевывали на землю. Некоторые грызли семечки и выплёвывали шелуху, кто дальше, как мне показалось. Перед ними прохаживались голуби. Я тоже закурил и пошёл дальше. За бывшей усадьбой был какой-то гараж, где стояли машины с цистернами. За ним был, ещё не открывшийся, магазин. Около него, нахохлившись, сидели, испитого вида, люди, которых называют «синяки». Далее находился квартал блочных домов в три-четыре этажа, который я прошёл весь до конца и вошёл в частный сектор, где за заборами домов полаивали собаки. Наконец, я вышел из населённого пункта и углубился в лесок, где спустился в овраг, на дне которого текла речушка, в которой плескались утки. Пожалев о том, что не взял с собой рыболовные снасти, сел на какой-то пень, закурил и погрузился в глубокие раздумья. Вспомнив людей у магазина, подумал о том, что меня ожидает та же участь, и меня передёрнуло. Давать себе никаких клятв о том, что брошу пить и возьму себя в руки, я не стал, так как понимал то, насколько трудно бросить пить, курить или, например, бедной женщине перестать кушать вкусненькое, чтобы не полнеть. Но что-то же делать надо!.. или ничего делать не надо, а просто наслаждаться жизнью, принимая её такой, какая она есть, пока не умер. Посвистывали какие-то птички, меня обдувал лёгкий ветерок. Пахло мокрой землёй и прелыми листьями. Окончательно рассвело. Меня вдруг сморило, и я задремал. Проснулся от того, что падаю. Во сне я завалился на бок, потерял равновесие и упал с пенька. Ещё немного, и я скатился бы в речку.
Сначала я пару секунд не понимал, где нахожусь и почему я здесь, а сообразив и вспомнив, посмотрел на экран телефона, охнул и вприпрыжку побежал назад, ругая себя за то, что «последние мозги пропил, старый маразматик!». Несмотря на свои 100 килограммов и уже не очень юный возраст, бежал я слишком уж резво. Меня облаивали собаки, и, кажется, они за мной ещё и гнались, но я, припустив ещё сильнее, буквально, взлетел на станцию, где вскочил в закрывающиеся двери отъезжающей электрички. Там я плюхнулся на жёсткую лавку у окна. Восстановив, наконец, дыхание после безумного бега, позвонил на работу для того, чтобы предупредить ребят о том, что уже еду. «Не волнуйтесь, всё нормально, сейчас буду!».
Стучат колёса: «Ба-дэнс, ба-дах!», торговцы предлагают лёгкое дорожное чтиво и всякую ерунду вроде карманных фонариков, ножиков, галантерейных товаров и крышек для закатывания банок. Я еду на работу. На работу, на работу, на работу… «тудух-тадах! Бадум-бадах!»
А хриплый голос в наушниках всё тянул: «Не смей припадать к чужому дождю…»