Выбор ценою в жизнь

После отбоя двое медбратьев на каталке привезли в больничную палату, освещённую дежурной лампой, тридцатипятилетнего мужчину, находящегося в бессознательном состоянии, и положили на единственную свободную кровать у двери. Мужчину что-то мучило. Он долго и громко стонал. А после коротко вскрикнул и очнулся.
– Ну, наконец-то, – с обидой в голосе проговорил старик со сломанной в локте рукой, чья кровать стояла по соседству с кроватью нового больного. – А то никакого сна нет. Всё стонет и стонет. Стонет и стонет. Да ладно бы ещё тихо стонал, как все приличные люди стонут. А он же нет. Точно, назло нам всем громко стонет. Всю палату на уши поднял. А между прочим, уже половина третьего.
– Что ты на него накинулся, стоило ему только в себя прийти! – вступился шестидесятилетний водитель автобуса, который, поскользнувшись на зимней рыбалке, сломал ногу. Ту самую, какой он уже более четверти века привык выжимать сцепление старенького «ПАЗика». – Может, человеку боль сильную терпеть приходится.
– А мне или вон ему, – не унимался старик, кивнув в сторону девяностолетнего деда с переломанной шейкой бедра, который тихонько лежал у окна, – Не приходится, что ли, боль терпеть. Ещё как приходится.
– Простите меня, – с трудом выговорил мужчина, пытаясь сладить с непослушным языком. – Должно быть, это я во сне стонал.
– Да не слушай ты этого вышедшего из ума безумца, – вступился водитель. – Для того она и больница, чтобы в ней стонать. А если надо, то и покричать можно. Тебя звать-то как?
– Егор, – ответил мужчина.
– Крику нам ещё здесь не хватало! – возмутился старик, отвернувшись к стенке и демонстративно укрыв одеялом плешивое темя. – Пусть в реанимацию тогда переезжает и орёт, сколько влезет. Там таких, как он, много.
– Орать я не буду, – пообещал Егор, зевая. – Потому как ничего у меня не болит.
– Во даёт! – воскликнул старик, обернувшись и окончательно лишившись сна. – Ничего у него не болит! А зачем тогда, спрашивается, ты в больницу приехал, койко-место занимаешь и своими стонами людям спать не даёшь?
– А в самом деле, – спросил Егора водитель, – с чем тебя к нам?
– Не знаю, – честно ответил он, чувствуя себя точно не в своём теле. – Я не помню ничего. Кажется, шёл по городской улице. Или по мосту через железную дорогу. Кажется, потерял сознание и упал. Должно быть, ударился головой.
– Кажется ему, – усмехнулся старик. – Когда кажется, мил человек, креститься нужно. Тогда и казаться не будет.
– Да я не верю, чтобы креститься, – проговорил Егор, проведя пальцами дрожащей руки по тяжёлым векам. Ему так сильно хотелось немедленно забыться сном, но он отчего-то заставлял себя бодрствовать.
– В Бога не веришь?
– Не верю, – утвердительно проговорил Егор, откинувшись на подушку.
– Ну и дурак! – послышался, ставший вмиг далёким голос старика.
– Да ты не восклицай! – вступился за Егора водитель. – Я, может, как и он, в Бога не верю. И что с того. По-твоему, тоже дурак?
– Ты! Не веришь! – воскликнул старик, сев на кровати. – А когда тебя два дня назад в палату привезли, ты кого просил чтобы обошлось всё. Чтобы ты и дальше мог водителем работать. Чтобы у тебя внуки голодными не остались. Не Бога ли?
– Ладно, не голоси, – согласился водитель, махнув рукой. – Все мы в него так или иначе верим.
– А я не верю, – повторил сквозь сон Егор и снова застонал.
Следующим утром его разбудил седовласый доктор лет пятидесяти, совершающий обход.
– Что-то вы разоспались, голубчик, – говорил он, похлопывая мягкой ладошкой больного по щеке. И, посмотрев на стоявшую тут же молоденькую медсестричку, прибавил: что вы ему дали?
– Как предписывали, – ответила она, сверяясь с записями. – Снотворное, чтобы уснул.
– А чего ему не спать, – сказал не выспавшийся старик, позволявший себе вмешиваться в разговоры медперсонала. Потому как считал, что по закону имеет полное право благодаря своей московской прописке, а не какому-то там полюсу, лечиться именно в этой больнице. – Ночью он говорил нам, что ни на что не жалуется.
– Не жалуется, значит, – повторил доктор, бросив на старика короткий взгляд. – Это хорошо, что не жалуется.
– Мне выйти нужно, – проговорил Егор, пытаясь подняться с постели.
– По нужде?
– По ней.
– Боюсь, голубчик, у вас не получится выйти.
– Это ещё почему? – возмутился Егор, только теперь осознав, что его нижние конечности сделались отчего-то неподъёмными.
– Сестра, подайте ему утку.
– Утку, – Егор скривил в гримасе лицо.
– Да-да, утку. Вы что же, не знаете, что это?
– Знаю, – проговорил Егор, потянувшись руками к дальнему краю одеяла. – Доктор, у меня ноги какие-то тяжёлые.
– Ну конечно, тяжёлые, – сказал доктор, отбросив в сторону одеяло. – На них одного только гипса килограмма по три. Не меньше.
– Вот это да! – воскликнул водитель, приподнявшись на кровати.
– Это же надо ещё умудриться, – прибавил старик, не скрывая улыбки. – Где он так?
– С моста упал, – сказал доктор, посмотрев на Егора испытующим взглядом, и опустился на придвинутый медсестрой к кровати больного стул. – Повезло ещё, что на ноги упал.
– Как кошка, – вставил водитель.
– Скорее, как кот, – поправила водителя медсестра, держа в одной руке утку, а указательный палец другой руки приложила к тонким губам своим.
Доктор обвёл отстранённым взглядом палату больных и, сморщив лицо, точно не хотя заставил себя сообщить Егору и другую новость, о которой тот и не догадывался.
– Вы вот что, голубчик, постарайтесь держать себя в руках, – сказал, прервав молчание, доктор, положив свою мягкую ладонь на крепкую руку больного. – Мне нужно сообщить вам что-то очень важное.
Егор тут же напрягся. Перевёл взгляд с красивого личика медсестры, ничего ему не сказавшего, на морщинистое лицо доктора и, глубоко выдохнув, спросил: что?
– Мы обнаружили у вас опухоль, – сказал доктор с расстановкой. Произнося череду слов таким образом, чтобы ни одно из них ничем не выделялось и не имело интонационного окраса.
В ту же секунду по палате прокатился гул. А старик, прежде не снимающий с лица надменной улыбки, вдруг поник, осунулся и, уставившись в пол, прошептал так тихо и неразборчиво, чтобы никто не мог его услышать и понять.
– Нельзя было тебе Бога гневить. Нельзя.
– Опухоль, – повторил Егор не своим голосом.
– К сожалению, да, – сказал доктор, облегчённо выдохнув. Несмотря на столь долгую практику, ему всё ещё было тяжело сообщать больным неутешительные, а под час и трагические диагнозы. – Но спешу вас обрадовать, – добавил он с лёгким сердцем, - Это новообразование успело дать лишь единичные метастазы. Мы вовремя обнаружили её. И потому есть надежда, что радикальное вмешательство позволит полностью устранить патологию.
– Радикальное вмешательство? – спросил Егор всё тем же не своим голосом. Точно, это и не он говорит вовсе. А кто-то другой. Чужой. Ему незнакомый.
– Да. Нам нужно как можно скорее вас прооперировать. Но к ней необходимо подготовиться.
– Как?
– Для начала проведём полное обследование, – сказал доктор, поднявшись со стула и заметив на лице больного появившиеся следы страха. – Да не волнуйтесь вы так, голубчик, не волнуйтесь. Медицина теперь так далеко вперёд шагнула, что и опасаться нечего. Подобные этой операции во всём мире по несколько десятков на дню делают. И живут потом люди. И работают. Вы, кстати, кем работаете?
– Я телохранитель.
– Телохранитель, – повторил доктор, сделав шаг к выходу. – Хранитель тела, значит. Вот и мы постараемся сохранить и тело ваше, и дух.
Доктор остановился в дверях. Обернулся. И, отбросив в сторону сомнения, спросил Егора напрямую: Мне лицо ваше кажется знакомым. Мы нигде раньше встречаться не могли? Может, вы лечились у меня. Или практику проходили.
– Нет, – ответил Егор, отвернувшись к стенке.
– Ну ладно. Ничего, – доктор открыл входную дверь и прибавил, обратившись к подчинённой: немедленно поменяйте больному постельное бельё. Всё же нужно было дать ему сперва нужду справить, а уж потом. Эх, молодеет рак. Молодеет.
Следом за доктором и медсестра покинула палату. Но вскоре она вернулась в сопровождении крепкого медбрата, который, ловко пересадив больного на стул, поменял матрац и застелил его чистой простынёй. Когда они оба вышли в коридор, в небольшом помещении палаты повисла давящая своим безнадёжным звоном тишина.
– Эй, ты, – произнёс старик. – Слышишь? Самое время тебе, Богу, помолиться. Самое время. Он простит. Простит и поможет. Как есть поможет.
Егор продолжил недвижимо лежать с открытыми глазами и молчать.
– Не то, без Бога всякое случиться может, – продолжил старик, точно не знавший, когда нужно остановиться.
– Да что ты, в самом деле. Сплюнь! – прикрикнул на старика водитель. – Доктор же сказал, что операция не сложная, что такие по всему миру каждый день проводят.
– У меня бабка от рака одиннадцать лет назад померла, – сказал старик.
– Ну, то бабка, а он молодой ещё! – повысил голос водитель, пригрозив старику кулаком. – Да может, она и не от рака умерла, а от старости.
– Может, и от старости, – поправился старик, испугавшись водителя, грозившего ему кулаком. – Точно, от старости. Ей же девятый десяток тогда пошёл. Она старше меня на пять лет была.
– Старше! – воскликнул водитель, искренне подивившись дураку, который по доброй воле женился на женщине старше себя. – Неужто моложе девки не было? Или тебя заставили? Братья её. Быть может, отец.
– Да никто меня не заставлял, – перебил его старик, обидевшись. – Мы с ней оба деревенские. Только в семидесятых в город переехали, а до той поры в одном колхозе работали. Я скотником. Она – дояркой. Так вот, пусть моя Сонечка и дояркой была, и в возрасте, а ни одна молодуха с ней сравниться не могла. Потому как все на её фоне тускнели.
– Я уйти хочу, – сказал Егор, посмотрев сперва на водителя, потом на старика.
– Уйти, – повторил водитель, решив, что их новому соседу вновь понадобилось выйти по нужде.
– Да. Хочу сегодня же покинуть больницу.
– Но зачем? – спросил его водитель, наморщив лоб.
– Не хочу лечиться.
– Ты что, парень, дурак, – вмешался старик. – Как это не хочешь лечиться.
– Просто не хочу.
– Но тогда ты умрёшь, – проговорил водитель, вложив во фразу столько драматизма, на сколько он только и был способен. Рассчитывая на то, что эти слова отрезвляюще подействуют на Егора.
– Я знаю.
– Знаешь и всё равно хочешь отказаться от лечения? – спросил старик, решив, что их новый сосед не в своём уме.
– Да.
– Но почему?
– Потому что пришло моё время.
– Какое ещё время! – воскликнул водитель, не сумев сдержаться. – Ты что же, в каменном веке живешь, где люди от простуды умирают! Теперь онкологию лечат! Лечат! А значит, жизнь продолжается!
– Лечат, – усмехнулся Егор. – Жизнь продолжается. А кто мне даст гарантии того, что после операции моя жизнь не изменится. Что я останусь самим собой. И не будет осложнений. Что я не умру на операционном столе. Или не сделаюсь овощем.
– Ну, такое требовать уже наглость, – проговорил старик, посмотрев на Егора искоса. – Доктора делают всё возможное, чтобы спасти тебе жизнь, а ты гарантий требуешь. Это, парень, с твоей стороны уже неуважение.
– Потому я и хочу уйти.
– Но тогда ты уготовишь себе мучительную смерть, – проговорил водитель вполголоса.
– Нет. Смерть всегда мгновенна и безболезненна. Я обрекаю себя на мучительную жизнь. На ту жизнь, которую мне предписано пройти, чтобы остаться самим собой.
– Это безумие, – сказал водитель и, наполнив стакан водой, выпил всё без остатка.
– Я уже давно знал, – начал говорить Егор, не меняя в лице выражения решимости, – что в моём теле может образоваться раковая опухоль. Это наследственное. Я много думал о том, как должен поступить, когда это произойдёт. Мой отец пытался лечиться. Но это не помогло ему. Он страдал, а вместе с ним страдали и те люди, кому он был особенно дорог. Я не хочу причинять страданий тем, кому дорог я. И потому должен покинуть больницу и уехать. Вот только мне некуда уезжать. Я так и не успел обзавестись укромным местом. Думал, что ещё рано.
– Но ведь доктор сказал, что есть надежда.
– Тоже говорили и отцу, – Егор перевёл взгляд на водителя. – Да вы не подумайте, что я соглашаюсь с приговором, вынесенным мне судьбой. Нет. Я не собираюсь сдаваться. Не склоню и головы в ожидании неизбежного. Я буду бороться. И до последней секунды жить той полнотой жизни, какая будет мне доступна.
Все замолчали, обернувшись на окно. Лучи восходящего весеннего солнца, соскользнувшие с металлической крыши соседнего здания, заполнили палату ярким светом. Послышался сухой кашель и продолжительный скрип кроватных пружин. Когда ворвавшийся в палату свет так же стремительно её покинул, они увидели нависшего над тумбочкой деда, который старательно выводил карандашом буквы на клочке вырванной им из тетради бумаги.
– Вот тебе адрес и ключи, – проговорил он, положив на прикроватную тумбочку связку из двух ржавых ключей.
– Ты чего это, Иван, – возмутился водитель.
– Ничего. Пусть едет в мой деревенский дом и живёт там столько, сколько ему угодно, – произнёс дед и, переведя взгляд на старика, прибавил: передай ему.
– Нет.
– Ты с ума сошел парня на смерть отправлять, – сказал водитель, повысив голос настолько, что услышать его можно было даже в коридоре.
– А здесь не смерть, что ли, – прошептал дед, сурово взглянув на водителя. – Всё одно - смерть. Сколько не лечись.
– Ещё один полоумный выискался, – проговорил старик, усмехнувшись. – Я в этом участвовать не собираюсь. Мне казалось, что ты, Иван, мужик не глупый. Лежал себе тихонько, помалкивал. А ты вон какой. Лучше прибери ключи. Прибери.
– Не тебе, Алексей, мне указывать. Передай ключи, кому говорю.
– Не передам.
– Ладно, – сказал дед Иван и принял попытку подняться с кровати.
– Остановись! – вскрикнул старик, понимая, чем эта попытка может грозить девяностолетнему деду. – Тебе же нельзя. Я передам. Обещаю.
Старик, не в первый раз встречающийся с дедом Иваном в больничных палатах и коридорах. И зная о его сильном характере, поспешил исполнить обещание.
– Хорошо, – сказал водитель, разведя в стороны руки. – Дед Иван отдал тебе ключи от своего деревенского домика. Предположу, что при домике и погребок с соленьями имеется.
– Имеется, – с улыбкой произнёс дед Иван.
– От голода, стало быть, не помрёшь, – продолжил водитель.
– Не помрёт.
– Хорошо. Но как ты собираешься без единой целой ноги до этой деревушки добраться?
– То же мне проблема, – сказал дед Иван, начав с удовольствием шевелить мозгами, припоминая дорогу. – Сядет у домодедовской на сто сороковой автобус. Доедет до конечной. А там уж до дома останется не более двухсот метров вспольем пройти.
– Вспольем, значит. Пройти. А как это он вспольем пройдёт, когда ему идти нечем?
– Тогда его Генка на своей «моциклетке» подвезёт, – воодушевился дед Иван, вспомнив в красках и деревню, и Генкин мотоцикл с коляской.
– А как Генка узнает, что Егора нужно встретить на автобусной остановке и к твоему дому отвезти? – спросил водитель, прищурив оба глаза.
– Генкин дом аккурат за остановкой стоит, – дед Иван победоносно откинулся на мягкую подушку. – Крикнет Егор ему. Генка обязательно услышит и выйдет. Скажет, что от меня. Так и так. У нас в деревне мужики хорошие, не то, что в городе. Завсегда на выручку придут.
– Мужики то придут, а вот больницы у вас там, наверное, и в помине нет, – произнёс водитель, посмотрев на деда Ивана.
– Почему это нет. Есть. Сельская больница. В десяти километрах от деревни. А напрямки – три.
– Тебе же с ногами, хочешь не хочешь, а придётся в другую больницу обратиться, чтобы кости как надо срослись, – водитель обвёл Егора задумчивым взглядом. – Ведь с раком бороться сподручнее на ногах, а не в инвалидном кресле. Придётся ездить в больницу. Генка раз поможет, другой, а на третий и бензинчика может попросить в мотоцикл заправить.
– Генка не такой, – запротестовал дед Иван.
– Такой не такой, а бензин в любой технике заканчивается, если ею пользоваться. Не будет же он за свои заправлять. Да и денег у него может не быть, а ехать надо. Что тогда?
– У меня есть немного, – проговорил Егор, постыдившись тому, что даже денег на побег у него не хватает.
– Я деньги дам, – сказал старик.
– Ты, – удивился водитель.
– Я. А что здесь такого, – сказал он и продолжил, положа сломанную руку на подушку. – Пусть парень своим путём идёт, коли идти хочет. Пока вы говорили, я подумал и пришёл выводу, что если хочешь что-то сделать, так делай это не откладывая. Когда Сонечка моя умерла, я повёз её в деревню хоронить рядом с могилкой матери. Отвёз, похоронил и с тех пор на могилке Сонечки моей так и не был. А уже одиннадцать лет прошло. Первый год я не мог поехать. Такая непреодолимая апатия ко всему была, что я не то что на могилку, из дома выйти не хотел. Похудел сильно в тот год. Бороду отпустил. На второй год меня вирус какой-то измучил. Я всё лето в больнице пролежал. На третий год спину прихватило. На четвертый год в нашем доме трубы газовые меняли. На пятый год, кажется, с желудком мучился. Теперь с рукой. И вот так я, ребята, одиннадцать лет стремлюсь к могилке моей Сонечки, а попасть не могу. И уже не попаду, наверное.
– Я прочитал где-то, – добавил дед Иван. – Что тот, кто бежит от смерти, и не живёт вовсе. Вот и мы с вами стараемся обмануть смерть. Лечимся, пьём таблетки, соблюдаем предписание врачей, во всём себе отказываем, а пожить не успеваем. А парень пусть живёт. Даст Бог, победит рак.
– Выходит, вы теперь оба поддерживаете его решение уйти из больницы? - спросил водитель, посмотрев на старика и деда Ивана.
– Выходит, что так, – ответил старик.
Все снова замолчали.
– Только тут есть другая проблема, – нарушив тишину, сказал Егор, обведя всех соседей взглядом. – Меня могут не выпустить из больницы.
– Как это могут не выпустить, – возмутился старик. – Подпишешь отказную и гуляй ветром. Не имеют они права задерживать.
– Я не могу им сообщить своего имени и фамилии.
– Почему? – с подозрением спросил водитель, мысленно похвалив себя за то, что он, как его соседи, не попался на удочку этого прохвоста. А ведь вперёд старика ему хотелось денег парню дать.
– Моя мать главный врач в триста девятнадцатой больнице, – стал рассказывать Егор, поняв, что старикам лучше не врать. – А я на неё похож очень. Поэтому доктор то меня и спрашивал. Встречались мы с ним или нет. Скорее всего, он с матерью моей знаком. Они все друг друга знают. Так вот, если до матери дойдёт известие, что у меня рак, то она горы свернёт, всё отдаст, но меня к лучшим онкологам страны определит.
– Так это ведь хорошо, – проговорил водитель, – Разве нет.
– Тоже и с отцом было. Лучшие больницы. Лучшие специалисты. А он как начал стремительно угасать, так и быстро умер. Матери пришлось тогда в своём бессилии расписаться. Она не только мужа потеряла, но и веру в медицину. А ведь специалист она хороший. Как говорится, на своём месте. Стольких людей от смерти уберегла. Стольким судьбу облегчила. Нет. Если и я ещё у неё на руках от рака умру, она точно не выдержит. Нельзя мне, мужики, в больнице оставаться. Понимаете, нельзя.
– Я могу кресло – каталку достать, – сказал водитель, поспешив вложить и свою лепту. Он отчего-то вспомнил найденного им на дороге кота, которому из-за перебитого позвоночника было никак не подняться и не отползти к обочине. Вспомнил, как он поднял его и положил в автобус. Как, стараясь не трясти на кочках, отвёз к ветеринару. Как приняли решение усыплять. И с какими полными благодарности глазами кот посмотрел на него в последний раз.
На том они и условились. Водитель в течение часа достал кресло – каталку. А старик дал на первое время денег.
Уже после обеда Егор, сумев при помощи водителя и старика переползти в кресло – каталку и разобраться с нехитрым управлением, решил действовать, не теряя времени. Он поблагодарил всех за помощь и, выкатившись в коридор, рассчитывал сходу покинуть больницу. Но, к его разочарованию, невезение, продолжившее преследовать, столкнуло беглеца лицом к лицу с заведующим отделением. Тем самым доктором, который с утра заходил в палату.
– Вижу, вы, голубчик, уже в кресло сели, – сказал он, неодобрительно покачивая головой. – Похвально такое стремление к действию, оставившее позади унылое бездействие. Похвально. Но только без разрешения лечащего врача, подобное себе позволять категорически нельзя. А я не припоминаю, чтобы разрешал вам сегодня подниматься с койки и вообще делать какие-либо резкие движения. Ведь этим вы можете усугубить травму. Понимаете вы меня или не понимаете.
Когда на полётный и сердитый голос заведующего в коридоре стали собираться медсёстры и медбратья, испепеляя суровым взглядом, безусловно в чём-то виноватого пациента, доктор замолчал. После выдохнул и интеллигентно приказал подчинённым вернуть Егора в палату и лишить его возможности пользоваться больничным транспортом.
– Может, оно и к лучшему, – сказал водитель, довольный тем, что Егору не удалось уйти из больницы.
– Нет, – отрезал Егор. – Я решений своих не меняю. Попробую ночью уйти.
– Как? – спросил с сожалением дед Иван, – Каталку ведь забрали.
Егор сжал от досады губы. Потом посмотрел на свою кровать. Потом на окно. Потом на кровати соседей.
– Через окно уйду.
– Высоко, – вмешался старик. – Всё ж таки второй этаж.
– А мы верёвку из простыней свяжем, – воодушевлённо прошептал Егор, боясь, что его могут услышать. – У меня руки сильные. Я без труда спущусь.
– Этим простыням не меньше десяти лет, – сказал старик, надорвав край своей простыни. – Человека могут не выдержать.
– Да о чём вы говорите, мужики, – в разговор вмешался водитель. – Что он будет делать там, на сырой земле, даже если ему и удастся спуститься. Что? Поползёт? Куда?
В палату вошла молоденькая, красивой наружности медсестра, сменившая на посту прежнюю, заставив заговорщиков замолчать и обернуться.
– Егоров, – произнесла она своим тоненьким голоском. – К тебе пришли.
– Кто? – спросил водитель удивлённо. – Никого не ждал.
– Кто, кто. Родственник. Знаете же, что других посетителей пускать не велено и спрашиваете.
– Родственник, – повторил он, потянувшись к костылям, и быстро вскочив на ногу, скрылся следом за медсестрой в коридоре. – Какой ещё родственник.
Через полтора часа водитель вернулся с прозрачным пакетом в зубах, в котором лежали четыре апельсина.
– Шурин приходил, – сказал он, расположившись на кровати и бросая каждому больному по апельсину. – Тоже в нашем автобусном парке водителем работает. Говорит, мужики по мне соскучились. Говорит, устали без выходных работать. Спрашивают, когда выпишусь.
Он очистил фрукт. Морщась, скушал несколько апельсиновых долек и, придвинувшись на край своей кровати, прибавил вполголоса.
– Я сказал, что шурин мой водителем работает. Тоже на «ПАЗике». Машина это хорошая, высокая. И люк на крыше широкий. Её если к зданию какому подогнать, то почти наверняка до окна второго этажа дотянуться можно.
– А разве к нашему окну можно на автобусе проехать? – спросил Егор с сомнением в голосе. Отчего-то решив, что водитель над ним подшутить собирается.
– Там шоссе, – произнёс дед Иван, которому частенько, чтобы разогнать тоску, приходилось считать машины, проезжающие, по-видимому, ему из окна участку дороги. Однажды он насчитал шестьдесят восемь и сбился. О чём продолжает сожалеть.
– Ещё мне шурин сказал, что завтра ровно в пять часов утра он подгонит автобус к нашему окну. Но минут на десять, не дольше. На дольше он задерживаться не может. Иначе его уволят.
– Твой шурин поможет мне сбежать? – спросил Егор, одолеваемый сомнениями.
– Да. Он сказал, что подвезёт тебя до автобусной остановки, на которой ты пересядешь на автобус, идущий по восьмому маршруту до станции метро Домодедовская. А оттуда уж, как дед Иван говорил, на сто сороковом до деревни. Ещё шурин обещал из гаража старую каталку захватить. У него она от деда осталась. Сказал, что выкинуть её хотел, да вот сгодилась.
– Ну, это, парень, просто удача, что у нашего Славика есть такой хороший шурин, – проговорил дед Иван, мысленно представив себя утром в гуще интереснейших событий.
В палату вошла всё та же медсестра. Молча оглядела больных в ожидании жалоб или вопросов, которых, к её радости, не последовало. Ей хотелось как можно скорее выключить в палатах свет и, вернувшись на пост, выпить вкусного травяного чаю в прикуску с конфетами, которые ей подарил в знак благодарности выписавшийся сегодня больной.
– Пора ложиться спать, – сказала она, потянувшись рукой к выключателю.
– Как пора! – воскликнул старик, не готовый отправляться ко сну.
– Уже десять.
– Ну надо же, как быстро пролетело время, – сказал он, нехотя отворачиваясь к стене и укрываясь одеялом.

Соседи Егора, переполненные за день эмоциями, быстро уснули. А он продолжал лежать и перебирать мысли, роившиеся в голове. То видел себя человеком, победившим рак и вернувшимся в город. То представлял себя умершим, над могилой которого плачут родственники. То смотрел на беспомощную мать, должную наблюдать за тем, как её единственный сын сгорает от болезни. Он гнал эти мысли о матери. Гнал. И всё более утверждался в своей решимости бежать.
Знакомый звук приближающегося к больнице автобуса тотчас разбудил водителя. «Приехал», – сказал себе мужчина, сев на кровати.
– Просыпайтесь, – повторял он вполголоса. – Шурин приехал.
Егор был в полной готовности. Он ещё ночью переложил ключи от деревенского дома и деньги в закрывающийся карман своей олимпийки. Старик, проснувшись, продолжил лежать на кровати, набираясь сил. А дед Иван, приподнявшись на локте, посмотрел в окно.
– И в правду приехал, – сказал он, улыбнувшись. – Не обманул.
- Мой шурин из тех людей, кто попусту словами не разбрасывается, – проговорил горделиво водитель, подойдя к окну. – Смотрите, самую малость не достаёт. Ну, ничего, на буксировочном тросу спустим.
Пятидесятилетний черноголовый жилистый мужчина, открывший люк, в три лёгких движения взобрался на крышу «ПАЗика».
– Здорова, Славик, – широко улыбнувшись, он пожал руку водителю, успевшему открыть окно. – Что там парень ваш. Не передумал?
– Кажется, нет, – ответил Славик шепотом, бросив на Егора короткий взгляд. – Готов. Только ты с ним поосторожнее. Не навредить бы. У парня обе ноги в гипсе.
– Ничего, и не таких на руках носить приходилось, – проговорил шурин, забравшись в палату. – Помнишь, Людка моя на нашей свадьбе беременная двойней была и то семь мостов перенёс её чин по чину не уронил. А этого я одной рукой из кровати в салон автобуса доставлю.
– Ладно, некогда нам лясы точить, – сказал водитель, посмотрев на входную дверь. – Того гляди, заметят. А тогда уж проблем не оберёмся.
При небольшой помощи одноногого водителя и однорукого старика шурин перенёс Егора в салон автобуса. И, махнув рукой родственнику, поспешившему запереть окно на шпингалет, направил старенький «ПАЗик» к повороту, за которым уже слышались звуки просыпающегося города.
– Вот только водопровода у нас в деревне нет, – с сожалением проговорил дед Иван, проводив автобус взглядом. – Воду нужно из колодца доставать. Да только куда ему без ног.
– А ты не беспокойся за него, Иван, – сказал старик, вновь натянув на своё лицо надменную улыбку.
– Как это не беспокойся. Человеку без воды долго нельзя.
– От жажды он точно помереть не успеет, – продолжил старик. – Я всё нашему доктору расскажу, как только он на обход придёт. Скрывать не стану.
– Что значит расскажешь, – возмутился водитель. – Ведь ты же сам ему денег на первое время дал.
– Дал, – повторил старик. – Дал. Не велика потеря. А вот только молчать я не стану. Это не в моей привычке глупости покрывать.
– Но он же доверился нам, – сказал водитель. – А мы.
– А что мы. Жизнь его спасти пытаемся. Благое дело.