ФРАНЦУЗ

ФРАНЦУЗ

Ему было лет двадцать семь. Не больше. Во всяком случае, мысль именно о таком возрасте возникала у меня в мозгу каждый раз, когда я смотрела на него. А делала я это часто. Еще и потому, что фотография стояла на самом видном месте. Очень старая фотография, сделанная наверно еще во времена первых фотоаппаратов, громоздких и с большущей вспышкой. Но ни давность снимка, ни вид фотокамеры не могли изменить лица запечатленного человека, который притягивал меня к себе словно магнит.
Наверно это была моя самая пагубная привычка – смотреть на фотографии красивых мужчин, вглядываться в черты их лиц, их взгляды, замечать легкую улыбку, слегка касавшуюся их аккуратных губ. Смотреть и смотреть, вновь и вновь, каждый раз скучая по изображению, едва отворачиваясь от него, а потом поворачиваться снова и любоваться, любоваться красотой, нежностью, спокойствием, уверенностью, сдержанностью, непринужденной позой и светлой тоской в глазах.
Молодой мужчина на фотографии неоспоримо воплощал в себе все эти качества. Худой, высокий, темноволосый, в костюме начала двадцатого века. С первого взгляда он показался мне принцем, спустя несколько часов пристального разглядывания – ученым, к концу дня – непризнанным гением.
--Он музыкант, - небрежно бросил мой дядя, однажды застукав меня за преступным занятием.
--Музыкант? – удивленно переспросила я тогда, отчаянно делая вид, что смотрю на фотографию впервые в жизни, а вовсе не в тысяча двести сорок первый раз. – А на чем он играл?
--Откуда мне знать? – пожал плечами дядя.
--Кто он? - я сделала осторожную попытку раскрыть тайну незнакомца.
--Француз, - отмахнулся мой родственник и тяжелой походкой заковылял прочь из кабинета. – Не забудь разобрать документы, - кинул он мне по дороге.
Ну конечно! Документы! Человек на фотографии заставил меня совершенно о них позабыть. А ведь именно благодаря этим скучным бумагам наши пути, повинуясь велению неумолимого рока, пересеклись.
Дядя всегда занимался семейным бизнесом сам. Но последние месяцы его здоровье резко ухудшилось, а так как его сыновья, мои кузены, работали заграницей, стать его верной помощницей пришлось мне. Каждый день я приходила в его дом и, расположившись в кабинете, просматривала отчеты, подписывала платежные поручения и проверяла счета. Работа эта была невероятно скучной до тех пор, пока я однажды не повернулась и не столкнулась с взглядом грустных глаз, смотревших на меня со старой фотографии. Не знаю, какого они были цвета. Черно-белый снимок был лишен возможности рассказать мне о красках того мира. Но они были прекрасными. Несмотря на годы, расстояния и пропасти, лежавшие между нами, эти глаза манили меня, сводили с ума, заставляли меня каждые десять минут оборачиваться и впиваться в них жадным взглядом.
Француз. Я провела пальцем по старинной, почти антикварной рамке, в которую была вставлена фотография. Иногда мне казалось, что, дотрагиваясь до нее, я касаюсь его, его кожи, его волос, спадающих прядями на худые плечи. Музыкант. Я никогда не испытывала слабости к людям его профессии. И никогда не считала, что они могут привлечь мое внимание. Для меня они были слишком… пресными. Да, именно пресными. Это слово наверно лучше всего подходило к тем ощущениям, которые вызывали у меня служители Евтерпы . Пианисты с накрахмаленными манжетами и воротничками, скрипачи с плаксивыми лицами, серьезные виолончелисты, трубачи, флейтисты и прочие, прочие. Все они ассоциировались у меня только с одним видом эмоций – скукой. Как же так вышло, что французу-музыканту удалось завладеть моими мыслями и помыслами?
Терпение бессовестно подвело меня и, схватив фотографию, я бросилась вслед за дядей.
--Как его зовут?! – крикнула я, добежав до лестницы, и устремив свой взгляд вверх.
--Не знаю! – ворчливо отозвался дядя. – Этот снимок вместе с рамкой отдал моему деду один его друг и просил сохранить. А вот зачем, я и понятия не имею. И вообще, займись делом! Ты же не хочешь нас обанкротить!
Его голос становился все тише по мере того, как он ковылял по коридору второго этажа к своей спальне.
--Дядя! – в отчаянии крикнула я. – Дядя, ну, пожалуйста!
Скрип половиц смолк, а потом тяжелые шаги пошли обратно.
--Да что тебя так заело на этом парне?! – мой родственник свесился с перил и уставился на меня удивленными глазами.
--Мне любопытно, - отозвалась я, в надежде, что этот ответ его удовлетворит.
--Ну да! – хмыкнул дядя. – Так я тебе и поверил! Знаешь что, деточка? Лучше бы тебе перестать пялиться на покойников, а пойти и устроить личную жизнь. Сколько тебе лет?
--О, нет! – простонала я.
--О, да! – упорствовал он. – Тебе уже двадцать семь! Напомни-ка мне, милая Джесс, когда я в последний раз видел рядом с тобой мужчину?
--Дядя…
--Молчи! Я сам отвечу. Никогда! Если рядом с тобой и можно кого-то увидеть, то только фотографию с очередным смазливым типом!
--У меня много дел! – продекламировала я и поспешила ретироваться в кабинет.
--Не забудь поставить свою новую любовь на место! – послышалось мне вслед.
--Не забуду! – огрызнулась я в ответ и захлопнула за собой дверь.
Дяде в очередной раз удалось вывести меня из себя. Но в одном он был прав – моя личная жизнь была настоящей катастрофой. С мужчинами мне не везло никогда. Как назло все парни, которые попадались мне, были либо подлецами, либо совсем не в моем вкусе, словно надо мной тяготело какое-то проклятие. И лишь лицо молодого человека на фотографии воплощало в себе все мои мечты. Таинственный незнакомец был именно таким мужчиной, с каким я хотела бы провести всю свою жизнь.
«Я хочу быть с тобой! – бесшумно крикнула я, прижимая стекло рамки к губам и ощущая, как горячие слезы отчаяния текли по моим щекам. – Хочу к тебе! В твой мир! Хочу стать твоим миром! Твоим солнцем! Твоим воздухом! Твоей надеждой и счастьем! Хочу стать всем, что есть ты! Господи, молю Тебя, соедини меня с ним!».
Как можно просить Бога об абсурде? Не знаю. В тот миг я наверно плохо соображала, не понимала, что думаю. Просто мне было очень больно, а боль всегда лишала меня здравого смысла. И потому я плакала, плакала и молилась, как всегда, как обычно, когда было тяжело, и отчаяние сдавливало грудь, мешая дышать. А потом я успокоилась, поставила рамку с фотографией на место и попыталась заняться делом. И мне бы наверняка удалось закончить с бумагами, если бы громкий звонок мобильного телефона не заставил меня подпрыгнуть на месте. На дисплее светилось имя моего кузена.
--Привет! – крикнул он в трубку, едва я ответила. – Встречай нас завтра в «Джей Эф Кей» в два дня. Я приезжаю с другом.



***
Я никогда не была близка со своими кузенами. Они были также далеки от моего понимания, как и многие остальные молодые люди, в пренебрежении коими упрекал меня дядя. Однако это нисколько не мешало моим двоюродным братьям обращаться ко мне всякий раз, когда все остальные решительно отказывали им в помощи. Поэтому если Тиму взбрело в голову, чтобы его вместе с другом обязательно встретили в аэропорту, ехать должна была, конечно же, я.
В «Джей Эф Кей» я приехала за полчаса до их прилета и бессмысленно слонялась по залу ожидания. Наконец, лайнер Париж – Нью-Йорк приземлился, и спустя еще какое-то время я заметила Тима среди прилетевших пассажиров. Рядом с ним шел высокий молодой человек в темных очках.
Я поспешила им навстречу и едва поздоровавшись, оказалась в объятиях кузена.
--Привет, сестренка! – воскликнул он, приподнимая меня над землей.
--Привет, - ошарашено ответила я, когда снова почувствовала под собой мраморный пол аэропорта.
Тим никогда не проявлял столько эмоций, особенно по отношению ко мне.
--Познакомься, - продолжал он в это время, пока я приходила в себя после столь бурного приветствия. – Это Жильбер Руссо. Мой хороший друг.
Спутник Тима снял очки и протянул мне руку. Увидев его глаза, я застыла на месте.
--Добрый день, мадемуазель Уэйн, - до моего слуха долетел мелодичный спокойный голос. – Как поживаете?
Легкий французский акцент, обезоруживающая улыбка, галантные манеры и до помутнения рассудка знакомый взгляд. Господи! Это был он! Француз-музыкант с фотографии! Только вместо старомодного костюма на нем были джинсы и майка, а темные волосы стянуты резинкой на затылке. И глаза… Я наконец увидела, какого цвета были его глаза! Они были синими, такими же синими, каким бывает небо на рассвете, когда ночная мгла начинает рассеиваться, уступая место новому дню.
Словно во сне я пожала протянутую руку, не в силах оторвать от него взгляда. Я не слышала ни Тима, который рассказывал, где и как они познакомились с Жильбером, ни прочих звуков окружающего мира. Я была словно в трансе, лишенная возможности слышать, двигаться и говорить. Я видела только его – ожившую мечту, отчаянную надежду, невыносимую душевную боль и самое большое счастье. Все эти чувства непостижимым образом сосредоточились для меня в одном единственном человеке, который в ту минуту стоял передо мной, и чье имя было Жильбер Руссо.
«Жильбер, - глухо отозвалось эхо в глубине моего сознания. – Его зовут Жильбер». А потом мы поехали в кафе, так как Тим умирал с голоду. Мы сидели за столиком в одной из пиццерий «Литтл Итали», и мой кузен без умолку рассказывал о всякой ерунде. Его французский друг слушал и изредка кивал. Я сидела совершенно отрешенная и смотрела на Жильбера. Странно, но в отличие от других парней, которых я знала, мой взгляд не смущал его. Он не пытался отделаться от меня, игнорировать мое внимание или дать мне понять, что я даром трачу свое время. Он просто тоже смотрел на меня и улыбался открытой бесхитростной улыбкой, от которой на душе становилось безумно приятно.
--Тим, ты не против, если я попрошу Джессику показать мне город? – неожиданно спросил он.
«Показать город?! Я?!» - внутри меня все запрыгало от счастья.
--Нет, конечно, - отозвался Тим и повернулся ко мне. – Сестренка, погуляешь завтра с Жилем по Манхеттену?
--А дядины бумаги? – затаив дыхание, спросила я.
--Это я возьму на себя, - уверил меня кузен.
--Тогда без проблем, - я приложила все свои силы, чтобы не показать, насколько счастлива перспективе провести день в компании Жильбера.

***
В ту ночь накануне встречи я с трудом заставила себя уснуть. Все мое существо обуревали то непомерное счастье, то горькое осознание того, что в отношениях с мужчинами я страшно неудачлива. А это значило, что и Жильбер – всего лишь очередная горькая иллюзия, мираж, который растает в воздухе, едва я попытаюсь прикоснуться к нему.
Я ворочалась в постели, тщетно заставляя себя забыть о французе и подумать о чем-то другом. Изредка я засыпала на короткие промежутки времени, и в обрывочных снах мне снился Жильбер и фотография в дядином кабинете. Мне снилось, будто это один и тот же человек, невероятным образом сохранивший свою молодость на протяжении целого века. А потом этот сон сменялся другим, и мне казалось, что я просто смотрю какой-то фантастический фильм, и что на самом деле никакого Жильбера Руссо не существует. Я словно видела саму себя со стороны – одинокую и запутавшуюся в собственных мечтах, но при этом четко осознающую, что реальность и вымысел никогда не перемешиваются, что в жизни чудес не бывает, что чудо на самом деле это не принц на белом коне, свалившийся с неба, а просто удачное стечение каких-то обстоятельств, открывающих новые возможности, но в рамках реальной жизни, а не сказочных происшествий. Именно поэтому осознание того, что эти чудеса происходят, и ускользает от меня. Мне кажется, что все в порядке вещей, что я просто что-то сделала правильно, и потому следующая дверь открылась. На самом деле нет. Ни одна дверь не откроется, если на то не будет воли провидения. И сколько бы я не билась, как бы правильно себя не вела, чуда не будет.
Проснувшись в очередной раз, я села на постели. Кем же тогда был Жильбер? Реальным чудом или моим вымыслом? Глупой попыткой доказать, что все сказки на самом деле взяты из жизни? Я посмотрела на часы, и увидела, что было почти пять утра. В пять я всегда засыпала, еще с детства. Какой бы бессонной ни была ночь, ровно в пять мои биологические часы отключали мой организм и погружали меня в сон. Я поправила подушку, простынь, удобно легла и закрыла глаза.
Яркие солнечные лучи разбудили меня в десять утра. Продрав глаза, я медленно вспоминала о том, что мне не надо идти к дяде, а ровно в полдень Жильбер Руссо будет ждать меня на станции «Гранд Сентрал» .
Жильбер! Я вскочила на ноги и начала лихорадочно одеваться, умудрившись перемерить несколько нарядов прежде, чем решить, что именно надеть. Наконец, наспех проглотив свой незатейливый завтрак, я помчалась на встречу.
Когда я пришла, месье Руссо уже ждал меня, разглядывая созвездия на высоком потолке станции метро.
--Доброе утро, - я очень старалась выглядеть уверенно и непринужденно, но дрожь в голосе предательски выдавала меня.
--Добрый день, - с улыбкой поправил меня Жильбер.
--Да, конечно, - я смущенно улыбнулась, припоминая, что было уже начало первого.
--Спасибо, что согласилась показать мне город, - произнес он. – Я бы тебя не беспокоил, но у Тима дела с партнерами. Ему не до прогулок.
--Да нет, - я развела руками. – Это тебе спасибо, что избавил меня от дядиных дел. Иногда мне все это очень надоедает. Но другой работы нет, а дядя платит хорошие комиссионные, поэтому я и работаю у него кем-то вроде секретаря-бухгалтера.
--Ты бухгалтер?
--Что-то вроде того, - я сделала паузу. – А чем занимаешься ты?
У меня замерло сердце в предчувствии того, что он сейчас ответит «Я музыкант», но он этого не сказал.
--Я – художник, - отозвался Жильбер. – Рисую пейзажи. Занятие не слишком прибыльное, но мне нравится.
--Хорошо, - я облегченно вздохнула. – Давай начнем экскурсию с посещения Эмпайр Стейт Билдинг . Это здесь недалеко.
--Хорошо, - кивнул он.
Мы медленным шагом вышли из метро и направились вдоль улицы. Идя рядом, я украдкой разглядывала своего спутника. А он как назло выглядел просто ослепительно, даже лучше, чем во время нашей первой встречи. На Жильбере были джинсы, светлая рубашка и темно синий пиджак. Его длинные черные волосы были распущены и ложились на плечи точь-в-точь как на фотографии в кабинете дяди. И вообще, он был до жути красивым. До жути потому, что у меня мурашки бежали по коже каждый раз, когда я смотрела на него. А потом мое сердце сжималось от тоски, так как я знала, что счастье никогда не бывает долгим. Мы погуляем по городу, может встретимся потом еще пару раз, но в конце он все равно уедет домой, во Францию, а я останусь здесь, в Нью-Йорке, корпеть на документами дядиной фирмы и вздыхать, глядя на фотографию в антикварной рамке.
Жильбер прервал мои размышления каким-то вопросом, и я начала говорить. Вскоре лед моей неуверенности растаял, и мы завели непринужденную беседу. Я постепенно привыкала к нему, к его галантным манерам, спокойному тону и типично французским тонким чертам лица. В какое-то мгновение я настолько расслабилась, что перестала замечать ход времени. Мы прошлись по всем достопримечательностям Манхеттена, посидели в небольшом кафе, заглянули в несколько сувенирных магазинов. Жильбер не был жадным туристом. Он не хватался за все подряд и не страдал иллюзорной уверенностью в том, что если купить побольше сувениров и потом обставить ими весь свой дом, ощущение визита за границу не пройдет никогда. На самом деле это глупо. Сколько бы воспоминаний о путешествии тебя ни окружало, чувства, пережитые во время поездки, все равно улетучиваются и рассеиваются, словно туман. Наверно поэтому мой спутник купил всего одну-единственную вещь – брелок с изображением статуи свободы. На этом с сувенирами было покончено.
Солнце уже начинало клониться к закату, когда я предложила показать ему свое любимое место, но уже за пределами Манхеттена. Жильбер согласился. Мы сели на метро и вскоре были уже в Бруклине. Пройдя по тенистой аллее, я вывела его на Бруклинский Променад. Этот парк всегда оказывал на меня магическое действие. В отличие от района, где я жила, здесь всегда царили тишина и спокойствие. Жильбер подошел к железным перилам и устремил свой взгляд на Гудзон. Он не говорил ни слова, а я не решалась нарушить молчание и лишь любовалась тем, как лучи заходящего солнца играли бликами на его волосах.
--Я могу тебя спросить? – заговорил он наконец каким-то изменившимся голосом.
--Конечно, - ответила я.
--Как ты думаешь, можно ли умереть из-за любви?
Вопрос был более, чем неожиданным, но я и бровью не повела.
--Можно, - отозвалась я со всей уверенностью.
--А если любишь призрака?
--Тем более.
Жильбер улыбнулся и обратил на меня удивленный взгляд.
--А если призрак того не достоин?
--Наверняка достоин, - последовал мой ответ. – Иначе бы ты не любил.
Повернувшись, я посмотрела на него, ожидая столкнуться со стеной недоумения, но в его глазах было одно восхищение.
--Если это был тест на неординарность, то думаю, я его прошла, - произнесла я, скрещивая руки на груди.
--Нет, - он покачал головой. – Просто ты единственный человек, кто так думает.
--Я странная?
Ну кто?! Кто тянул меня за язык, чтобы я задала такой глупый вопрос?!
--Нет, - последовавший ответ был не менее необычным. – Ты словно отражение моей души, моя вторая половинка.
--Может быть, - я опустила голову. – Только двум половинкам не суждено соединиться в одно целое.
Я никогда и ни с кем не была так откровенна, тем более с малознакомым мужчиной. Но наверно правы те, кто говорят, что чужому человеку всегда легче поведать о своих бедах.
--Ты любишь призрака, я люблю… кого-то еще, - продолжала я. – Два отраженья всегда отделены друг от друга зеркалом, а если зеркало исчезнет, то исчезнет и одно из отражений. Кого-то из нас уже не будет, а что это, если не конец?
Слова лились из моей души спокойно и непринужденно. Первый раз в жизни я откровенно говорила с тем, кто мне нравился. Впервые я не скрывала свои чувства, не пыталась показаться лучше, разумнее, правильнее. Говорила то, что думала, не боясь, что где-то ошибусь, скажу что-то не то и потеряю его. То, что я потеряю Жильбера, было и так уже известным фактом, с которым я успела смириться. Что ж, пусть хотя бы знает правду, пусть увидит всю мою сущность, то, какая я на самом деле. Долой маски и притворство! Я устала лицедействовать! Я буду говорить правду.
--Спасибо, - тихо поблагодарил Жильбер.
--За что? – не поняла я.
--За искренность.
--Ну… со мной за этим дело не станет. Я никогда не понимала смысла лжи. Правда всегда дороже обмана, каким бы красивым он ни был. А еще она всегда вылезает наружу.
--Это так, - он повернулся и облокотился спиной к перилам.
Наши взгляды в очередной раз встретились, и я едва удержалась, чтобы не признаться ему в любви.
--Когда ты уезжаешь? – спросила я вместо этого.
--Завтра, - коротко отозвался он.
--Вы с Тимом еще увидитесь?
--Наверно, - глаза Жильбера смотрели в какую-то невидимую точку за моей спиной.
А потом произошло то, чего я после никак не могла объяснить. Наверно день был жарким, и я перегрелась. А может, это был просто переизбыток эмоций, которые так неожиданно нахлынули на меня. Я отвела взгляд, а когда через несколько минут снова посмотрела на Жильбера, с ним было что-то не то. Да, с ним явно было что-то не то, потому что мне померещились крылья за его спиной, но не птичьи, не с перьями, а с кожистыми перепонками, как у летучей мыши. Он стоял, по-прежнему облокотившись и опустив голову, а за его спиной были два больших черных крыла. Я моргнула, и крылья исчезли. Жильбер же оторвался от своих размышлений и посмотрел на меня.
--Люди бы назвали нашу встречу встречей двух безумцев, - произнес он, улыбаясь и не замечая моего ошарашенного взгляда. – Но я бы еще поспорил, кто более безумен: мы или они.
«Я, - промелькнуло в моей голове. – Если здесь и есть кто-то сумасшедший, то только я».
--Думаю, ты устала, - продолжал в это время француз. – Да и мне бы не помешало отдохнуть перед завтрашним перелетом. Восемь часов в самолете это не шутка.
--Да, конечно, - механически пробормотала я.
--Я провожу тебя до дома.
--Нет, не стоит. Лучше это я покажу тебе как добраться до твоего отеля.
--Он прямо рядом с «Гранд Сентрал». Я найду.
--Ну хорошо, - я пожала плечами.
Мы обменялись очередными улыбками и пошли к метро.
--Знаешь, что я думаю? – неожиданно заговорила я.
--Что? – обратил на меня вопросительный взгляд Жильбер.
--Прежде, чем решиться умереть ради своей любви, подумай о том, что у тебя может быть другая любовь, та, которая не потребует такой жертвы. Вся эта мрачная романтика, типа любовь до гроба, души, соединяющиеся даже в ином мире, призраки, следующие друг за другом, это все конечно прекрасно. Это говорит о том, насколько преданным и верным может быть человек. Но только жизнь все равно дороже. Не обязательно вместе умирать. Можно вместе жить, - я сделала паузу. – А если не получается, то надо всегда думать о том, что любимый человек предпочел бы видеть тебя живым, здоровым и счастливым. Высшая жертва это не смерть ради любви. Это жизнь ради нее. Если же ты отказываешься, значит, ты слабый и беспомощный, выбираешь легкий путь и убегаешь от борьбы. Это неправильно. Я бы так не поступила.
Жильбер молчал.
--Кажется, я тебя разочаровала, - произнесла я через минуту. – Я больше не мисс Неординарность и не отражение твоей души, не твоя вторая половинка, да?
--Да, - тихо проговорил он. – Я никогда не был таким сильным как ты.
--Может пора меняться?
--Наверно, - он вздохнул.
Весь оставшийся обратный путь мы проделали молча. И лишь на станции, когда пришла пора распрощаться, Жильбер снова посмотрел на меня и протянул руку.
--Спасибо, - поблагодарил он, сжимая мою ладонь. – Я никогда не забуду этот день.
--Я тоже, - искренне ответила я.
--Прощай, - он почему-то уже не улыбался.
--Прощай! – прошептала я.
Мне больше не мерещились крылья за его спиной, но я не могла отделаться от чувства, что вот-вот вновь их увижу. В это время месье Руссо повернулся и уверенным шагом пошел прочь. Я наблюдала за ним до тех пор, пока его стройный силуэт не растворился в толпе. А потом я поехала домой.

***
И все-таки я ошиблась, ошиблась, уверяя себя в том, что настоящих чудес на свете не происходит. Я полностью и окончательно уверилась в противном, когда вернувшись домой и позвонив Тиму, с удивлением обнаружила, что у него никогда не было друга-француза по имени Жильбер Руссо, и что в Нью-Йорк он приехал в гордом одиночестве. А на следующий день я к собственному уже неудивлению не нашла фотографии музыканта на полке. И столько я не пытала дядю, он беспомощно разводил руками и клялся, что не понимает, о чем я говорю.
Время шло, и тот день, что провела в компании Жильбера, все больше и больше растворялся в моей памяти превращаясь в всего лишь мимолетный сон. Мне больше не на кого было любоваться, и потому я уже не отвлекалась, работая с дядиными документами. И только два года спустя, когда он внезапно скончался от сердечного приступа, и я разбирала вещи на чердаке его дома, мне попалась старая шкатулка, на дне которой лежала пожелтевшая фотография начала двадцатого века. Мой взгляд снова встретился с этим глазами, только теперь я знала, что они были синими, синими, как рассветное небо. Я повернула снимок и прочла две даты, словно на могильной плите: 1876 – 1903. Ему было всего двадцать семь лет…