Мелисса

Нина Большакова


Мелисса

Дни мои бегут скорее челнока
и кончаются без надежды.
Из Книги Иова

... Да, дни бегут скорее челнока,
И нет им и не будет возвращенья.
Но те листы, что держишь ты пока, -
Они хранят мои сердцебиенья.
Николай Трофимов


Мелисса опустила гладкую головку, читает направление, что принес пациент. Мягкие черные волосы, разделенные прямым пробором и слегка завивающиеся на концах, свисают до шеи, обрамляют лицо слева и справа. Профиль Мелиссы, с идеально прямой линией высокого лба, переходящей в короткий прямой нос, с рыбкой глаза, летящей к виску, с четкой линией припухших губ и белой линией жемчужных зубов.... О, профиль Мелиссы, с легким намеком на второй, пока еще едва заметный подбородок, с чистой линией шеи, вплывающей в грудь. Он заставляет думать о совершенстве: о греческих старых монетах, о камее на атласной ленте, о портретах Рембрандта. Это совершенство юга, атласной смуглой кожи, горячей крови, изящных манер, быстрого ума. Вот она бессознательно подняла руку, заправила прядь волос за раковину ушка, взглянула на пациента, улыбнулась:
– Ну как вы, Чарльз, как Ваша рука? Лучше? Давайте-ка сделаем контрольные измерения. Положите ладонь на стол, разведите пальцы. Шире, как только можете шире. Да, действительно прогресс. Начните сегодня со светофореза, а потом лазер, песчаная ванна и в заключение я сделаю Вам массаж.
Литературный агент Чарльз, высокий худой старик, вежливо благодарит и занимает свободное место в левой части длинного процедурного стола, между старухой-ирландкой Хелен, разрабатывающей сломанное предплечье, и еврейским парнишкой Риччи с "компьютерным" запястьем. За спинкой кресла Риччи как всегда стоит его мамочка, она от него не отходит, контролирует все процедуры. Это всем неудобно, в кабинете и без того очень тесно, но выгнать мамочку невозможно, она – непременный атрибут Риччи, и все давно смирились с ее присутствием. Напротив Чарльза, за правой загогулиной стола, сидит адвокат Джуди, у нее тендонит левого запястья, растянула в спортзале, рядом с ней - черный водопроводчик Луис, он разрабатывает локтевой сустав. Все они ходят в кабинет подолгу, принимают процедуры в одно и тоже время. Сидят рядком, опустив руки в ванночки с теплой водой, или в горячий воск, или под маленьким лазером, которым водит по их суставам беременная ассистентка Эми, и разговаривают, разговаривают. Мелисса двигается с внутренней стороны стола от одного пациента к другому, иногда отходит к компьютеру в центре, сделать записи в истории болезни.
Джуди уже закончила на сегодня все процедуры, и Мелисса подходит к ней, смазывает руку кремом и начинает массаж.
– Как Ваш семейный праздник? Вы уже нашли кого-нибудь подходящего? – спрашивает Джуди. Остальные пациенты поднимают головы и прислушиваются
– Да, кажется, да. Одна пациентка мне его рекомендовала. – Мелисса массирует ладонь, запястье, руку до локтя мягкими, уверенными движениями. – Это будет стоить мне недельного чека, может быть, даже больше. Я должна оплатить ему билет в оба конца, отдельный номер в гостинице, питание, такси до аэропорта и обратно. И все это помимо его услуг, он берет за час больше, чем водопроводчик, извините меня, Луис, за такое сравнение. Но женщина, которая его рекомендовала, уверяет, что он просто чудо, очень органичный, совершенно естественный. С потрясающим секс-драйвом. Никому даже в голову не придет, что мы вот только что, буквально в аэропорту, встретились. Я надеюсь, что все пройдет хорошо.
Все дружно кивают головами, а Риччи, забыв о мамочке, восклицает:
– Возьмите лучше меня с собой, Мелисса, я не буду брать с Вас за услуги, и мне не надо отдельного номера, сэкономите день.. – тут мамочка хлопает его по затылку и он закрывает рот на полуслове.
– Непременно, Риччи, в следующий раз, хорошо? – Мелисса улыбается. – По крайней мере, никто не будет спрашивать меня, почему я до сих пор не замужем, и где мой бой-френд, почему не приехал? На этот раз я буду сама задавать вопросы!
Она заканчивает с Джуди, прощается с ней и переходит к компьютеру, сделать необходимые записи в истории болезни. Постояв у компьютера, она садится на высокий вертящийся стул, достает из кармана сложенный пополам листок и читает:
"Дорогая Мелисса: с тех пор, как ты уехала из нашего города, я не нахожу себе места. Ничего мне не мило. Где бы я не был, все напоминает мне о тебе. Я больше не сплю в моей спальне, на старой скрипучей кровати – простыни пахнут тобой, сколько их не стирай. За окном опять цветет магнолия. Помнишь, каждый раз перед твоим приходом я срывал цветок и клал на подушку? Ты медленно опускалась на постель, твоя гладкая головка, матовая кожа, твой запах смешивается с запахом магнолии.
О Мелисса вернись! Клянусь Б-гом, я буду другим, я буду таким как ты хочешь. Ни одна женщина не пахнет так, как ты. Все они пахнут чем-то, каким-то кремом или парфюмом, и только ты пахнешь тобой. Никого я не хочу так долго, так неустанно, как тебя. Без тебя я почти импотент, я старик, о Мелисса души моей. Не будем же мы считать эти скучные, рефлекторные судороги на несколько минут там и сям. Это ничего не значит. Никогда ничего не значило, поверь мне, моя дорогая. Вернись, Мелисса! Ничего не делай, просто сиди в кресле у окна, читай свои книжки, пей "Като негро" с холодной водой. Я верну кухарку Марию. Прости, что я вспылил тогда за обедом и уволил ее, я не хотел, я просто не мог уволить тебя, вот я и выгнал Марию. Я удвою ее жалованье и она вернется, вот увидишь."
Мелисса поднимает голову и видит, что все пациенты внимательно на нее смотрят. Она улыбается, отводит прядь волос, упавшую на лоб, складывает листок и прячет его в карман.
– Это старое письмо, – говорит Мелисса. – Мне приятно его иногда перечитывать, вот и все. Как там дела, Эми? Если ты уже закончила светофорез, сделай Чарльзу лазер. Ах, уже и лазер сделала?
Широколицая мексиканка Эми, беременная третьим ребенком, утвердительно кивает, продолжая говорить по мобильному телефону с кем-то из своих детей. У нее большая, разветвленная семья, муж, дети, племянники и племянницы, кузены и кузины, так что всегда есть с кем поговорить.
– Тогда займись Луисом, – говорит Мелисса, – а Вы, Чарльз, идите сюда, садитесь возле Джуди, к тренажеру. Вот эти прищепки надо снять с левой стойки и прицепить на правую. Это очень хорошо для Ваших пальцев. Да-да, не менее пяти раз в обе стороны.
– Это новое письмо? – спрашивает тихонько Чарльз.
– Нет-нет, – отвечает Мелисса, – это самое первое его письмо, самое мое любимое. Он мне все еще пишет, но уже реже, реже..
Мелисса отходит к Риччи, начинает заниматься его запястьем. Мамочка обеспокоенно наблюдает за измерениями, задает множество вопросов, они беседуют. Риччи молча блаженствует, его рука расслабленно лежит в крепких ладонях Мелиссы..
– Ах, Мелисса, я так ей завидую, – Джуди улыбается Чарльзу. – Письма, это такая редкость сейчас, никто никому не пишет. Да и о чем писать, кому это интересно. Везде одно и тоже. И в театре совершенно нечего смотреть, не о чем говорить.
– С тех пор, как я вышел на пенсию, мы с женой перестали бывать в театре, для нас это очень дорого теперь. Но я стал много читать, гораздо больше, чем раньше. Хорошее чтение, оно, знаете ли, тоже вполне визуально.
– Вы читаете своих авторов? – спрашивает Джуди.
– Нет конечно, – отвечает Чарльз. – Мы издавали сентиментальные романы, так, всякую дребедень. Может быть, две-три хороших книги за всю мою карьеру. Я читаю старых авторов, вот Набокова перечитал. Как он хорошо для русского писал по-английски, хотя, возможно, перевод?
Старуха Хелен поднимает обычно свисающую вниз голову и неожиданно для всех произносит:
– Хорошо для русского? Много вы понимаете. У него первый язык был английский, бонна была англичанка, и писать он сначала научился по-английски, а потом уже по-русски. Набоковы были богатые люди, аристократы, дали своим детям хорошее воспитание.
Она замолкает, свешивает голову вниз. Чарльз переглядывается с Джуди, они улыбаются.
Мелисса, закончив с Риччи, подходит к Хелен, проверяет диапазон движения предплечья, дает рекомендации, потом начинает делать массаж. Хелен морщится от боли, но терпит, смотрит на Мелиссу.
– Мир перевернулся, – говорит Хелен. – Такая красотка, как наша Мелисса, должна брать мужика в эскорте. Вот дерьмо. В мое время у тебя бы отбою от кавалеров не было. Что он там тебе пишет, этот старый дурак? Видно, совсем состарился, а то бы приехал и увез тебя. Во Францию или еще куда, подальше отсюда.
Мелисса достает из кармана сложенный пополам листок и читает вслух. Все внимательно слушают, даже Эми перестала говорить по телефону.
"Дорогая Мелисса: я далеко от тебя сейчас, даже дальше, чем обычно. Я в Марселе. Короткий побег от дождей на юг, чтобы увидеть моих друзей и закончить кое-какие дела ( я жил здесь несколько лет, давно это было, еще до тебя). Это так хорошо, вернуться на Ривьеру и увидеть море, и солнце, и блистающий воздух. Местные пейзажи, особенно если следовать за береговой линией, поразительно хороши. Возможно, это потому, что я смотрю на мир твоими глазами, и вижу все по другому, по новому. Марсель растет и меняется необыкновенно быстро; многое мне здесь знакомо, но и многое изменилось неузнаваемо. Впрочем я не хотел бы постоянно жить здесь, по ряду причин. Однако, мне здесь комфортно сейчас, во многом благодаря тому, что тепло все еще не наступило, но только обещает вскоре быть. И это обещание скорого тепла, даже – жары, эта милая прохладность по утрам в сочетании с очень хорошим кофе, который я пью каждое утро в ближайшей кофейне, думая о тебе, – все это делает жизнь здесь не только сносной, но и вполне удобоваримой. Вот сейчас я сижу на набережной, передо мной великолепный марсельский пляж, и на горизонте зеленеет остров-замок Иф, помнишь графа Де Монте Кристо у Дюма? Как же звали его возлюбленную, из-за которой с ним и приключилась вся эта история, и он стал тем, кем он стал? Никак не могу вспомнить, помоги мне, Мелисса. Завтра я, возможно, поеду в Нанс, или в Авиньон, или в Арль? Это так близко отсюда, так же близко, как романская цивилизация, и не забудь еще греков, они жили здесь в своих поселениях всего каких-нибудь две с половиной тысячи лет назад. А ты так далека от меня, Мелисса. Я желаю тебе всего самого лучшего, твой А."
– Прекрасное письмо, – задумчиво говорит Хелен, – пусть и остается письмом. Нет никакого замка Иф, и Марселя, и набережной. Он все это придумал. Даже хорошего кофе давно уже нет.
После работы Мелисса едет домой, сначала на метро, потом на автобусе. Наконец вот он, ее дом, подъезд, почтовый ящик. Она открывает его маленьким ключом и достает яркую открытку: море, скалистый берег, яхты. Дома, в прихожей, она снимает пальто, туфли, гладит вышедшую навстречу трехцветную кошку, потом садится на стул и читает:
"Дорогая Мелисса: сегодня я провел день в Кассисе, маленьком городке в тридцати километрах от Марселя. Вместе с моим старым другом, доктором Парром мы обошли две бухты, здесь их всего восемь, и даже поднимались на скалы. Это было нелегко, но я справился. Эти бухты, они глубокие и извилистые, как скандинавские фьорды; в них никогда не штормит. Посмотри на открытку, видишь, как много здесь яхт. После прогулки мы пообедали на террасе маленького ресторана. И немного вздремнули в плетеных креслах под мягким весенним солнцем. Это был очень хороший день. А сейчас я допишу открытку, отнесу ее на почту, и отправлюсь ужинать на набережную. Буду пить красное вино, слушать Нину Симон и думать о тебе, Мелисса. Надеюсь, ты иногда также думаешь обо мне, ну хотя бы в ту минуту, когда рассматриваешь эту открытку. Спокойной ночи, дорогая.
P. S. Я вспомнил – ее звали Мерседес, с ударением на втором слоге. Мерседита, малышка."