Курильские страдания

Сверху совсем как игрушечный, пассажирский лайнер «Ольга Садовская» ещё белел на глади подковообразного залива на рейде Южно-Курильска, когда, сойдя с плашкоута на избитый тоннами грузов деревянный пирс, я прошёл мимо просоленного и прокопчённого рыбозавода, и, по извилистой дороге поднявшись мимо деревянных бараков, оказался у здания почты.

Восемнадцать лет тому назад

Это был уже третий мой «десант» на Кунашир, но впервые он был осуществлен средь бела дня. Предыдущие два производились глубокой ночью, а самый первый к тому же ещё и под хоть и несильным, но ни на минуту не прекращающимся дождём и в условиях сильной качки, - бортовой теплоходный трап то задирался на полутораметровую высоту, то опускался вровень с палубой плашкоута. Будь волнение чуть более сильным, или капитан более осторожным, то, не разгрузившись и не взяв новых пассажиров, теплоход ушёл бы дальше, на Шикотан, - в рейсах на Курилы такое случается нередко.

Высадка пассажиров, тем не менее, проходила тогда весело, потому что возвращающиеся из отпусков и уже соскучившиеся по дому кунаширцы, - дело происходило в первой половине августа, - начали праздновать встречу с родным островом ещё на старенькой, уютной «Туркмении», и продолжили уже на плашкоуте - широкой неуклюжей барже, буксируемой к берегу прилепившимся сбоку катером. Один из таких празднующих не сумел потом перешагнуть, в общем-то, неширокое пространство между пирсом и бортиком плашкоута, который именно в этот момент немного отодвинуло волной от причала, и ухнул с трёхметровой высоты в весьма прохладную и глубокую океанскую воду. Вскоре его, наглядно продемонстрировавшего действие известного правила, что пьяному море по колено, подняли на пирс. Вымок он, правда, с головой, но был в целости и сохранности, по-прежнему весёлым и лишь слегка протрезвевшим.

А ещё до выгрузки на плашкоут, многие пассажиры «Туркмении» наблюдали за своеобразным аукционом полутора сотен молодых девушек (так и просится, раз уж упомянут аукцион – рабынь), которыe прибыли с материка для работы на плавбазах, - их огни разноцветным мерцающим бисером были рассыпаны в непроглядной ночи. По очереди к теплоходу подходили катера, в скрипучие мегафоны с них выкрикивали названия плавбаз, и приписанные к ним девушки сходили на них по качающимся трапам. Затем катера один за другим бесследно исчезали в кромешной тьме.

Тот рейс вообще был молодёжным. Открытая передняя палуба «Туркмении», - четвёртый, «палубный» класс по терминологии пассажирского помощника капитана и билетных кассиров, - была заставлена палатками со студентами-первокурсниками геологического факультета Владивостокского политеха. Под руководством дальневосточного палеовулканолога Г.М.Фремда они добирались на Кунашир на первую свою геологическую практику. Первые вечер и ночь они провели прямо на палубе под открытым небом, - было по-южному тепло, - но на второй день нашего путешествия, когда теплоход поднялся в более высокие широты, и подул "свежий ветер странствий", они срочно приступили к установке палаток, привязывая их, за что попало.

Вместе с моим сокурсником Женькой Булгаковым мы тоже находились на практике, но уже на преддипломной. Когда в конце четвертого курса мы выбирали себе будущих руководителей дипломных работ и места прохождения практик, не задумываясь, я остановился на профессоре Татьяне Ивановне Фроловой, которой нужны были два студента для поездки в экспедицию в Приморье. Мой выбор был обусловлен не столько географическим аспектом, сколько тем, что на защите курсовых Татьяна Ивановна жестоко раскритиковала мою работу, которую я писал на четвертом курсе.

Пришлось рассказать, что на производственной практике, - на геологической съемке в Восточном Саяне, - я практически и не мог набрать материала для хорошей петрологической работы. Там опробовал, как мне казалось, хороший разрез кембрийских вулканитов, но породы оказались настолько изменёнными, что из них удалось получить самый минимум информации. Работу, оценённую сердобольными петрографами в четыре балла, я всё-таки сделал, хотя, положа руку на сердце, больше тройки себе не поставил бы.

Исходя из изложенного, рассудил, что преподавателя, сразу увидевшего огрехи моего произведения и не постеснявшегося их озвучить, непременно следует брать в руководители, - уж он то научит, как нужно делать науку. О сделанном выборе не пожалел ни разу, и моё блестящее предвидение подтверждает тот факт, что под руководством Татьяны Ивановны я написал потом не только дипломную, но и кандидатскую работу. Мне кажется, что она научила меня излагать мысли логично и просто, как это делает сама, за что от меня ей низкий поклон.

Со временем выяснилось, что вместе с Приморьем нам предстоит работать на одном из южных островов Большой Курильской гряды, на Кунашире. Предвкушение встречи, теперь уже с "Заморьем", для нас с Джоном - так, по-английски, в соответствии с непреходящей среди молодых людей моде, на нашем курсе звали Женьку, - стало ожиданием настоящего праздника. Когда же в середине июня на Кунашире началось извержение вулкана Тятя-яма, или просто Тяти, до этого считавшегося безнадёжно потухшим, то наша экспедиция стала представляться сказкой наяву.


Улица «Имени 3-го сентября»

…В отделении связи, куда я направлял свои стопы, единственном в Южно-Курильске, рассчитывал получить письмо с инструкциями для меня от Владимира Сывороткина, сотрудника кафедры петрографии геофака МГУ.

Для проведения совместных работ на Кунашире мы должны были встретиться на Сахалине ещё десятью днями раньше, но дела задержали меня на материке, поэтому добираться до острова мне пришлось одному, в ожидании попутного теплохода двое суток просидев в мрачном сером Корсакове. О предполагаемом времени прибытия в ЮК, - так кунаширцы называют Южно-Курильск (губернскую же свою столицу Южно-Сахалинск, курильчане ласково и тепло зовут просто Южным) - я сообщил телеграммой ещё из Благовещенска. В ней я попросил Володю оставить «до востребования» на почте информацию о себе и своих планах.

В почтовое окошко протянул свой потрёпанный от частого употребления паспорт: при покупках билетов на поезда, самолеты, теплоходы; при получении почтовых отправлений; при проездах в пограничные зоны, - не далее как полчаса назад его листал проверяющий документы пограничник при выходе с пирса на землю; - при поселениях в гостиницы; при регистрациях и расторжении гражданских браков, наконец, - этот список можно было бы продолжать ещё долго.

Служащая почты быстро прокидала конверты на букву «Б» и, отрицательно покачав головой, вернула паспорт. С тем же результатом закончился и её второй по моей просьбе просмотр. В это не хотелось верить, но письма для меня не было (как позже выяснилось, перед выездом на объект исследований, Володя попросил написанное для меня письмо бросить в почтовый ящик какого-то командировочного, но у того, видимо, нашлись другие дела и он просто забыл это сделать). Тогда сам оставил для Володи записку, в которой написал о своём прибытии на остров и предполагаемом месте обитания и вышел затем на крыльцо, где меня ждал давно потерявший первоначально сочный цвет хаки потрепанный в экспедициях рюкзак.

Кроме некоторого запаса продуктов в нём лежали лёгкий синтепоновый спальник, сменная одежда, посуда и палатка, - как улитка, я носил свой дом, а заодно и кухню на плечах, это придавало спокойствие и уверенность в будущем. Во второе посещение Кунашира, которому уже минуло четырнадцать лет, сразу после высадки глухой ночью, используя в качестве кольев какие-то попавшиеся под руку доски, под ближайшим забором я поставил палатку, и сладко заснул, убаюканный шумом океанских волн, накатывающихся на черный песок.

Рассудив, что решения лучше всего принимать на сытый желудок, пообедал в небольшом, столиков на шесть, кооперативном кафе, - в 91-м году, на заре «дикого» капитализма в России, таковые существовали в изобилии по всей стране. В кафе меня приятно удивило качество сливок, которые по своей густоте дали бы сто очков вперёд материковской сметане. Блинчики с мёдом и прекрасно приготовленная горбуша могли бы стать фирменными блюдами для любого уважающего себя ресторана. Всё это запил соком ягоды клоповки, произрастающей только на Сахалине и Курилах, и имеющей ни с чем не сравнимый вкус. В прекрасном настроении, - известно же, через что лежит путь к сердцу мужчины, - вышел из кафе, затем по длинной, зигзагом взбегающей на террасу лестнице «цунами», спустился к речке Серебрянке и, перейдя её по деревянному мосту, по улице «Имени 3-го сентября» двинулся к западной окраине поселка.

Коллекционерам «датских» улиц, проспектов, бульваров, переулков, проездов и тупиков, названия которых происходят от каких-либо дат (например: «8–го марта», «9-го января», «1-го мая», «Октябрьская» - с ними все ясно), сообщу, что эта, одна из самых восточных улиц России, названа так в честь дальневосточного «Дня Победы над империалистической Японией», особенно чтимого и отмечаемого жителями Сахалинской области.

Вспомнилось третье сентября в первое посещение Кунашира. Посланный за продуктами в магазин, - он находился как раз на улице имени той даты, каковая красовалась в тот день на перекидных и отрывных календарях, - я стоял у прилавка, перебирая в уме список заказанных мне продуктов, и невольно стал свидетелем короткой сценки, ничем, в общем-то, не примечательной, но мне почему-то запомнившейся.

Кроме меня в магазине был ещё только один мужчина с лицом регулярно пьющего человека, и он уже приступил к совершению своей покупки. Небрежно бросив на прилавок красную десятку с Лениным в профиль, он сказал женщине-продавцу, своей хорошей знакомой, конечно, ведь здесь все друг друга знали: «Заверни!». Та, безусловно, всё поняла без лишних слов, но с чувством юмора у неё было в порядке и она, взяв десятку, аккуратно завернула её в оберточную бумагу и вернула «заказчику», который сразу принял игру и, расслабленно улыбаясь, - мужики в предвкушении выпивки вообще всегда настроены благодушно, - отдал назад продавцу упакованную десятку. Только после этого она, наконец, завернула бутылку питьевого спирта по цене девять ноль девять, не забыв поздравить мужика с праздником.

В этот день возлагаются венки к памятникам советским воинам, звучат салюты. Однажды и мне довелось побывать на подобном мероприятии, на мемориале, сооружённом на месте высадки десанта советских войск на Шумшу, самом северном из Курильских островов.

День Победы на Курилах

В сезоне 77-го года полевой отряд кафедры петрографии, - я уже учился в аспирантуре, - работал на Парамушире, базируясь в Северо-Курильске в здании метеостанции, называемой всеми «Цунами». Основной её задачей было предупреждение населения острова и экипажей стоящих на рейде судов о приближающейся гигантской волне, способной смыть нижнюю часть города и выбросить суда на берег, что и произошло в ноябре 1952 года, унеся жизни сотен людей.

По тревоге все должны срочно подниматься по специально построенным лестницам, - на Курилах они так и называются, «цунами», - на высокие террасы, образованные древними лавовыми потоками, а судам предписано уходить подальше от берега. Для проверки готовности населения к необходимым действиям иногда устраивались учебные тревоги. От одной из таких тревог и мне немного досталось, и именно на Шумшу, вскоре после празднования Дня Победы.

Сначала была церемония возложением венков с речами и автоматными залпами, употребление каши из полевой кухни, осмотр дота, амбразуру которого закрыли своей грудью дальневосточные «Матросовы» - старшина второй статьи Николай Вилков и матрос Пётр Ильичев, затем фотографирование на ржавой броне японского танка – десятка два их, как грибы-подосиновики краснели среди зелени кедрового стланика. После тряски в кузове «Урала» от мемориала до Байково я не переправился вместе со всеми через 2-й Курильский пролив на МРСе, поджидающем делегацию из Северо-Курильска, а остался порыбачить на небольшой речке Веснянке, а по-японски Беттобу. Для этого взял с собой снасти, палатку и всё остальное, что необходимо и достаточно для автономной жизни на реке.

Рыбалка удалась на славу. Червей для приманки накопал на заднем дворе коровника на окраине Байково, благодаря чему клёв был отменным. Столкнулся лишь с одной проблемой, - как умудриться вырубить удилище из корявых стволов кедрового стланика. В первый вечер рыбачил вовсе без него, - просто бросал крючок с наживкой на течение. Поплавок выплывал на середину ямы и сразу нырял на глубину. Несколько секунд спустя форель или пеструшка оказывалась в моей сумке. И так повторялось раз пятьдесят в течение часа-полутора. Такую удачную рыбалку не хотелось прерывать, и только наступающая ночь заставила меня поспешить готовить ночлег.

При этом мне пришлось пережить потрясение. Едва выбрался на высокую и ровную терраску над ручьём, показавшуюся мне удобной для постановки палатки (и оказавшуюся таковой) и приступил к оборудованию лагеря, как на меня набросились полчища мокреца и я вмиг вспомнил свои былые мучения с ним в Приморье и ужаснулся, готовя себя к многочасовому бдению у костра, ведь полога с собой я не взял, а палатка снова была легко проницаема для этого «ужасного зверя». На моё счастье, быстро понижающаяся температура окружающего воздуха вмиг загнала мокреца в траву, и он исчез так же внезапно, как появился.

Чистил рыбу уже при свете костра, а потом ещё долго сидел около него, наблюдая за пляшущими огоньками. Не хотелось бы говорить банальностей, но всё же не удержусь, - скажу, кто ещё не знает, что смотреть на огонь в костре можно бесконечно долго, и с удовольствием, если, конечно, в этом огне не горит ваш бумажник, а вы сами не стоите привязанным к столбу подобно Джордано Бруно.

Ночью в кустах стланика трещало, но я уже был предупреждён, что медведи на Шумшу не водятся (сия информация оказалась неверной), поэтому спал спокойно. А вот на Парамушире свидеться с медведем мне и нашему сотруднику Анатолию Васильевичу Гущину уже довелось. Произошло это в маршруте во всех смыслах замечательном, но пока что только о медведе.

Мы поднимались по краевой части широкого базальтового потока на склонах вулкана Билибина. Из-за возникновения в нём полостей центральные части потока обрушились, в результате образовались две высокие параллельные гривки, - между ними лежал ледник. Мы шли по левой гривке, когда кто-то из нас почти под нами заметил чётко выделяющийся на белом снежнике неопознанный ползущий объект. Довольно быстро, даже не вооружёнными никакой оптикой глазами, мы рассмотрели, что это, не торопясь, куда надо было и нам, брёл большой медведь.

Чтобы спугнуть зверя, мы немного пошумели, сталкивая вниз глыбы базальта. До него явно доносились эти звуки, - он останавливался, внимательно всматриваясь в нашу сторону, но ничего подозрительного не заметив, - у медведей проблемы со зрением, - продолжал свое медленное перемещение. Если бы и мы шли с прежней скоростью, то встретились бы с ним на гривке минут через пять.

Поскольку помеха справа была у нас, по правилам дорожного движения медведь имел преимущество в пересечении перекрестка, поэтому мы сели на камушки и стали смотреть, как будут развиваться события. А делали они это сначала медленно, - Топтыгин всё так же, не спеша, забирался на гривку, и в этот самый момент, видимо, лёгкий ветерок донёс до него наш запах.

Он вдруг весь встрепенулся, кинул взгляд в нашем направлении и, - куда только делась его медлительность, - с бешеной скоростью рванул в противоположную от нас сторону. Проскочив вверх по крутому склону метров триста, он скрылся за перегибом, - вот и попробуй от такого спринтера убежать! Больше его в том маршруте мы не видели, да и почти ничего потом из-за резко изменившейся погоды не видели, но об этом я напишу в другом, более подходящем по контексту месте.

…Весь следующий день ходил по Веснянке с удочкой, удилище для которой с большим трудом удалось вырубить в зарослях кедрового стланика. Оно было неуклюжим и тяжёлым, и рука уставала его держать, но рыбалка была настолько увлекательной, – то и дело приходилось снимать с крючка гольцов, разогнавших всю мелочь в ямах, - что о таких неудобствах порой просто забывалось.

Иногда мимо проплывала отметавшая икру горбуша. Уже обречённые на гибель, потрёпанные на камнях, совсем недавно мощные рыбины из последних сил безучастно кружили вокруг, выставляя свои черные спины, на которых незаживающими язвами белели ссадины. В последние свои часы, они, наверное, вспоминали океанские просторы, на которых три года нагуливали вес. Они приплыли на родину, чтобы оставить потомство и погибнуть.

К вечеру мой рюкзак от пойманного гольца отяжелел вдвое, и мне осталось только переночевать, чтобы к восьми часам утра быть на причале в Байково, куда в восемь часов утра приходил катер из Северо-Курильска. Он привозил пассажиров оттуда и безо всяких билетов переправлял пассажиров обратно на Парамушир.

Как я заметил ещё раньше, на вопрос, как перебраться с Парамушира на Шумшу, все в Северо-Курильске отвечали одинаково: нужно взять два ведра, вставить в них свои ноги и, переступая ими, просто перейти пролив. На шутку никто не обижался, она была совершенно безобидной и произносилась с лёгкой улыбкой. К месту сказать, что населяющие Курилы люди вообще отличаются своим спокойствием, доброжелательностью, готовностью помочь при необходимости. Как мне показалось, так они относились и к приезжим, и друг к другу. Существует, правда утверждение, и не кого-нибудь, а самого Шопенгауера, что никогда нельзя составлять мнение о ком-нибудь по первому впечатлению.

С вечера, едва успел закончить трапезничать у костра, - в меню ужина, разумеется, опять была только рыба, - погода начала быстро портиться, а ночью по крыше палатки зашуршал дождь, не прекратившийся и утром. Он был несильным, но, когда я, кое-как свернув мокрую палатку, двинулся в сторону Байково, дождь сразу вымочил меня сверху, а высокая, местами по пояс, трава напитала влагой нижнюю часть - брюки и ботинки. Когда появился в Байково, из одежды у меня была лишь одна сухая вещь – запасные носки, лежащие в непромокаемом пакете.

На берегу дул холодный, пронзительный ветер, и спрятаться от него можно было только за стеной портового склада. В ожидании катера там уже стояли несколько охотников, - это их выстрелы, похожие издали на удары молотком по доскам, слышал весь день накануне из своего лагеря, будто дачу строили в отдалении. Ветер всё усиливался, пролив был забит стадами крупных белых барашков, и не верилось, что в такую погоду за нами придут.

Когда я продрог окончательно, катер всё-таки пришел. По качающемуся трапу мы взошли на него и спустились в кубрик. Там было тепло и уютно. Сел поближе к обогревателю, блаженно расслабился. Не прошло и пяти минут, однако, как к нам спустился матрос с пренеприятнейшим известием: по рации получено предупреждение, что на острова идёт цунами, поэтому судно уходит в открытое море, подальше от губительного в этой ситуации берега. Нам же предложили незамедлительно сойти с борта, что и было нами сделано с большой неохотой, ведь мы уже почувствовали большую разницу между пребыванием в кубрике и под открытым небом. На наше удачу, дождь снаружи прекратился, в разрывы туч стало проглядывать солнце.

Вместе с охотниками поднялись повыше и сели на ступеньки магазина, откуда была хорошо видна акватория пролива, - незамеченным цунами не осталось бы. Пребывание в тепле кубрика, хоть и недолгое, оказало благотворное воздействие, - мои зубы перестали колотиться друг о друга.

Как охотники и предполагали, - к некоторому моему тайному, и одновременно преступному сожалению, - тревога оказалась учебной, и через два часа катер вернулся, забрал нас, уже совсем согревшихся и просохших, и по всё еще волнующемуся проливу переправил в Северо-Курильск. Маленькое судёнышко швыряло, как щепку, но стоять на его палубе доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие. Анатолий Гущин говорил мне потом, что он видел наш катер с берега, и ему было страшно на него смотреть, - казалось, что после очередного нырка в океанскую волну, ему уже ни за что не выплыть.

После поездки на Шумшу и проводов моих компаньонов по работе на Парамушире, я ещё пять дней ждал теплохода "Михаил Урицкий", следующего по островам на юг. За это время ходил на базальтовое плато, оборудованном японцами под аэродром бомбардировочной авиации, а также в кратер вулкана Эбеко (см. фото перед рассказом), где едва не отравился сероводородом, подойдя слишком близко к действующей фумароле, чтобы покрупнее её сфотографировать, - ветер вдруг сменился, и я оказался в облаке ядовитого газа. Всё же, один вдох успел сделать, и потом полчаса откашливался, приходя в себя, - вдохни я во второй раз, то писать эти строки было бы уже некому.

«Дом на отливе»

…И вот я снова был на Кунашире, шёл с рюкзаком по улице «Имени 3 сентября» в полную неизвестность, но азарт уже проснулся во мне, и не терпелось «сразиться» с неблагоприятными обстоятельствами, чтобы снова выйти в этой борьбе победителем.

Дополняя же коллекцию названий «датских» улиц, посвящённых значительным датам, уведшую меня в столь длинный экскурс в историю, сообщу ещё несколько. Алеутская улица во Владивостоке, пока ей не вернули первоначальное название, долгое время именовалась улицей «25-го октября». Названа она так была не по поводу очередного юбилея «Великого Октября», пришедшегося на военный 42- год, а в честь самой даты, – именно 25 октября 1923 года, взяв столицу Приморья, «…на Тихом океане свой закончили поход…» красные партизанские отряды, по учинённым на Дальнем Востоке зверствам не уступающие современным бандитам всех мастей.

Разовью, однако, тему. В южноуральском городе Миассе есть улица имени «8-го июля» – в этот день в 1944 году был выпущен первый автомобиль на «Уралазе», производящем знаменитые и пока незаменимые «Уралы». Если же выйти за рубежи нашей Родины и даже материка, то можно упомянуть улицу в Лиме, столице Перу, которая носит имя «2 мая», - всего на один день позже, чем наши многочисленные «первомайские» улицы.

…Вдоль улицы имени «Дальневосточной Победы», самой длинной в Южно-Курильске, тянутся деревянные тротуары. Сначала дома идут по обеим сторонам, потом слева остается только океан. В песчаный берег вросли остовы выброшенных штормами судов, когда-то бороздивших океанские просторы, на пляже валяются ракушки, бурые «полиэтиленовые» ленты морской капусты, волшебно пахнет морем и свободой.

Вот, наконец, и цель моего путешествия: «Дом на отливе», известный всем вулканологам страны. В нём располагается стационар лаборатории биологии вулканизма Сахалинского КНИИ, руководимой доктором наук Е. К. Мархининым, - с ним мы познакомились в кальдере Головнина ещё в далёком 73-м году. Этот дом давал мне приют в первые два приезда на Кунашир, поэтому рассчитываю найти его снова.

За деревянным забором из штакетника открылся большой двор, слева – грядки, справа – лужайка, удобная для постановки палаток приезжающих на Кунашир экспедиций, и высокий «вигвам», в глубине сам дом. Зашёл в него, постучав. Похоже, он никогда не запирался на замок, – внутри пусто, хотя дом явно обитаем, – на деревянном топчане лежал расстеленный спальный мешок.

Поставил в уголке свой рюкзак, вышел на улицу. Метрах в двадцати пяти волны лизали гладкий пляж и металлический корпус рыболовецкой шхуны с иероглифами на борту. По некоторым признакам заметно, что в шторма они добегали до забора и даже заскакивали во двор.

Не теряя времени, двинулся в сторону Горячего Пляжа, посёлка пограничного отряда, – там мне нужно было получить разрешение на перемещение по острову. Надо сказать, что ещё за пару месяцев до появления в Южно-Курильске, я отправлял соответствующее письмо в Управление пограничного округа во Владивостоке, и потом долго ждал, пока «таможня даст добро» на работы на Кунашире.

Через пару домов посёлок закончился, и я бодро зашагал, почти не оставляя отпечатков протекторов своих туристических ботинок на идеально ровном «курильском асфальте» - спрессованном песке, остающемся на широком отливе после временного отступления океана. Машины на нём развивают бешеную скорость, а океанские волны за один накат смывают едва заметную ёлочку от колес. В километре от посёлка навстречу попался бредущий по отливу кришнаит, предложивший мне купить что-нибудь из его набора буддистских книг, - и это на самом краю Света! Вежливо отказался, сославшись на свою перегруженность. Вскоре после этого меня подобрал попутный грузовик и я быстро оказался у проходной отряда.

Ознакомившись с имеющимися у меня документами, часовой куда-то позвонил и, положив телефонную трубку, направил в отдел пропусков. Там после некоторого ожидания в приёмной, у майора узнал, что Сывороткин с ещё двумя сотрудниками находится в районе мыса Прасолова в посёлке геологов, разведывающих золоторудное месторождение. Мне тоже нужно было туда попадать, и поселок Рудный был внесён в маршрут моего передвижения по острову.

Выйдя за пределы отряда, по давно знакомому пути мимо горячих полуразрушенных японских императорских ванн, прошёл к устью Лечебного ручья. Почти два десятилетия назад там стоял только большой железный бак с проведённой в него железной трубой, - из неё текла горячая вода, поднимающаяся из раскаленных глубин вулкана Менделеева. Наш лагерь стоял чуть выше по ручью, и мы каждый вечер приходили сюда «полечиться». В 77-м здесь уже были оборудованы маленькие бассейны, а теперь располагался целый санаторий с двумя большими бассейнами под крышей и ещё несколькими ванночками под открытым небом. Санаторий назывался «Тятя», хотя до расположенного на севере Кунашира одноимённого вулкана отсюда было добрых семьдесят километров.

Пока наслаждался японской баней, на поляну рядом с санаторием, у самой кромки океана, - так, что солёные брызги долетали до его резиновых колес, - сел оранжевый вертолет «Ми-8», и его пилоты тоже присоединились ко мне. Спросил, не «подбросят» ли меня до Южно-Курильска, но оказалось, что они жили в санатории, и полёты на сегодня закончили. На этом вертолёте геофизик с Сахалина Злобин летал по вулканам для постановки сейсмостанций, выявляющих динамику мелких землетрясений, которые нередки на Курилах, подтверждением чему стало Южно-Курильское землетрясение 94-го года. Боюсь, что оно разрушило этот санаторий у подножия вулкана Менделеева, - возможности кого-нибудь спросить о его судьбе мне до сих пор не представилось (недавно посмотрел в интернете документальный фильм о Кунашире от 2015-го года, увидел в нём и это место - от бассейнов не осталось и следа, стоят только два явно неиспользуемых здания бывшего санатория; 2019 г.).

Вскоре к санаторию подъехала вахтовка, следующая в Южно-Курильск, - с ней я и вернулся в Мархининский дом. За время моего отсутствия там, наконец, появились люди – Валерий и Олег. Первый оказался работником лаборатории – он выполнял функции охранника стационара. Вместе с женой он жил в соседнем доме, и возделанные грядки было их рук делом.

Олег же приехал в командировку из Санкт-Петербурга. Он был биологом и небезуспешно занимался исследованиями основы живой материи – аминокислот, обнаруженных в продуктах извержения вулканов. Исследования по поиску в них признаков жизни, ещё в начале семидесятых годов, начал сам Евгений Константинович, а теперь он руководил ими с черноморского побережья Кавказа, из Туапсе, где, проводя международные симпозиумы по разным проблемам науки, он жил после своих многочисленных экспедиций на вулканы Курил и Камчатки.

Олег жил в «вигваме», где предложил остановиться и мне, узнав о моих проблемах. Оставив их решение на завтра, расстелил свой спальник на топчане, а затем мы выпили за знакомство его припахивающего духами спирта - Олег объяснил этот феномен тем, что спирт заливали в посуду, не промытую после содержания в ней какого-то эфира. Когда совсем стемнело, он вдруг предложил сходить за рыбой. Удивился, конечно, но, захватив фонарик, пошёл за ним по отливу, обнажившим идеально ровный пляж.

В полукилометре от южной оконечности Южно-Курильска в океан впадает небольшой ручей. Если воды в ручье мало, то в отлив она, просачиваясь в песок, уже не доходит до океана. Идущая на нерест горбуша, застигнутая врасплох стремительным отливом, не успевает вернуться в родную стихию, а остаётся беспомощно лежать на песке. Так было и сейчас. Она была ещё жива, но до следующего прилива станет добычей ворон. Мы взяли несколько рыбин с икрой, остальных выбросили в морскую воду дожидаться прилива.

Вернулись с добычей назад, сделали икру-пятиминутку, - получилась неплохая закуска. В голове шумело от выпитого спирта, в нескольких десятках метров, ударяясь о корпус выброшенной на берег шхуны, шумели океанские волны, - было хорошо и уютно, засыпая в деревянном "вигваме", слушать эти звуки.

Наутро мне было худо, - видимо, попавшие в спирт частицы эфира не благоприятствовали хорошему самочувствию. Тем не менее, с самого утра приступил к подготовке к переходу. Понадобилось ещё оформить пропуск в Южно-Курильский заповедник, поскольку золотое рудопроявление находилось на его территории. Чтобы добраться до места, сначала по тихоокеанскому побережью нужно было доехать до рыбалки в устье ручья Винай в 15-ти километрах от ЮК, затем пересечь остров с выходом на охотский берег на заставу Назарово и пройти ещё километров пятнадцать на север.

Всё это выяснил, и на следующий день пустился в путь. Как и предполагалось, до Виная быстро добрался с рыбаками, а дальше мог рассчитывать только на свои ноги.

Сначала полюбовался на кучу новеньких танковых башен, доставленных на Кунашир для устрашения японцев, не желающих оказаться от идеи вернуть себе Южные Курилы, затем, закинув рюкзак на плечи, зашагал на запад. Дорога шла вверх по левому борту Виная, иногда подходила вплотную к нему и тогда в нём в разные стороны бросалась всё ещё осторожная горбуша, которая сплошным потоком шла на нерест. Уже выполнившая свой долг по продолжению рода, с выклеванными глазами она валом лежала и на берегах. Воздух от гниющей рыбы был далеко не первой свежести.

Почти на перевале, на мягком грунте вдруг увидел свежие следы медведей, большого и маленького. Встреча медведицы с медвежонком была для меня более чем нежелательна, ведь из оружия у меня был только складной нож, маленький топорик и геологический молоток, что, конечно, не могло считаться достаточным для самообороны. При обилии рыбы в реке, правда, медведица наверняка была сыта, но всё мог испортить медвежонок, если из-за своего детского любопытства он вдруг пожелал бы со мной познакомиться.

Чтобы отпугнуть медведей, громко запел, - так и шёл "с песней по жизни", пока не показалась застава, где прямо на въезде встретился с офицером на коне. Он проверил документы, сказав, что им обо мне уже сообщено, спросил, нужно ли мне что-нибудь, а потом приказал одному из пограничников отвести меня в столовую. Пока обедал, один из пограничников на работающем дизеле просушил мою мокрую от пота рубашку и штормовку.
Едва вышел с заставы и тронулся по берегу моря на северо-восток, начался мелкий моросящий дождь. Пограничники объяснили, что километра через три будет прижим, называемый ими «Верёвка», который нужно перелазить по привязанному канату. До него шёл не меньше часа, дорога была не из легких, - приходилось прыгать по круглым, обточенным штормами валунам. По левую руку, за пеленой моросящего дождя проглядывал японский берег – полуостров Сиретоко, северная оконечность Хоккайдо.

Преодолевать прижим пришлось в два приёма – сначала забираться самому, потом поднимать тяжёлый рюкзак – для этого пригодился захваченный «на всякий пожарный» длинный капроновый фал. Обогнув несколько мысов, прошёл ещё километров пять. Последний мыс, далеко выдающийся в море и представляющий собой нагромождение базальтовых глыб, тоже пришлось перелезать поверху, а потом кидать вниз рюкзак и прыгать самому на крупногалечный пляж у самой кромки шипящих волн. Было время прилива, но я всё ещё надеялся пройти несколько мысов до озера Валентина, где стояла артель рыбаков, - там можно было отдохнуть и обсушиться. Уже вечерело, но по моим расчетам я должен был успеть. Мелкий моросящий дождь - бус - тем временем не прекращался ни на минуту.

Проходя мимо отвесного берега перед ручьём, впадающем в море посредине бухты, обратил внимание на высокий грот в крутом базальтовом обрыве и отметил про себя, что в нём можно было бы и переночевать, разложив костер в центре, как это делали пещерные люди. Всё же желание попасть в тепло к людям оказалось сильнее желания романтической ночёвки, и, по камушкам перейдя ручей, направился к правому мысу. Об него бились волны, и пройти его на видимом пространстве можно было только по скале, цепляясь за выступы.

Здравый смысл подсказывал, что нужно отступить, но всё же решил попробовать. Уже метров через десять очередная волна попыталась слизнуть меня со скалы, и это ей почти удалось: я соскользнул вниз, но, окунувшись по пояс в холодную воду, руками и ногами приостановил процесс своего погружения в пучину морскую. Выбравшись с трудом на исходную позицию, осторожно вернулся назад. Дождь тем временем разошёлся не на шутку, и скоро верхняя часть меня, ещё остававшаяся более или менее сухой, тоже сделалась мокрой. Положение становилось отчаянным.

Выход нашёлся и на этот раз. Сразу вспомнил о гроте и, не разбирая дороги, вброд через ручей, – всё на мне и без того было мокрым, - кинулся к нему. Зубы выбивали барабанную дробь, - купание в море под сентябрьским дождем даже на Южных Курилах не способствует согреванию живого человеческого тела.

В гроте, – он вдавался в скалу метра на четыре, – меня ждало приятное открытие: на ровном мелком песочке лежал хорошо просушенный плавник, заброшенный сюда сильными штормами. Сложил шалашиком мелкие палочки, достал фляжку со спиртом, щедро плеснул на них, и трясущимися от озноба руками чиркнул спичкой, - два коробка лежали у меня в рюкзаке, для профилактики намокания завёрнутыми в полиэтиленовый пакет. Пламя тут же ухватилось за дрова, чтобы уже не выпускать их из своих горячих лап. Другого рода кончина, ещё более мучительная, чем через утопление - от переохлаждения, - теперь мне явно не грозила. Как когда-то от Василия Тёркина, и от меня тоже, «…вздохнув, отстала Смерть».

Разложил костёр, и, немного согревшись, с подобранным тут же двухлитровым тетрапаком с иероглифами на боках, под моросящим дождём, подсвечивая фонариком, пошёл на ручей за водой для чая.

Вернувшись в сухой и теплый грот, в походной кружке развёл немного спирту и принял, теперь уже для внутреннего согревания. Разлившееся по всему телу тепло разбудило, наконец, чувство комфорта. Переоделся во всё сухое, мокрые тряпочки разложил для просушки, поставил на костёр вариться гречневую кашу, затем открыл для неё, а также для холодной закуски банку тушёнки, ещё развёл спирту, и только потом, умиротворённый, сел у костра.

Непогода снаружи разыгралась не на шутку, – разгулявшиеся волны в непроглядной тьме шуршали тоннами гальки, но в мой грот ветер и дождь не залетали. Не припомню, чтобы я был когда-либо так счастлив, когда, произнеся вслух тост за своё спасение, позволил проникнуть внутрь ещё одной дозе спирта и хорошему куску тушёного мяса вслед за ним. Страшно было представить свои ощущения, если бы геологические процессы не образовали этот спасительный для меня грот, ведь на Кунашир обрушился тайфун. Со мной, конечно, была палатка, и я мог бы её поставить, но как под непрекращающимся дождем я развел бы костёр, ведь дрова в таких условиях напрочь утрачивают свои горючие свойства?

Дальневосточные тайфуны

Сидя в уютном тепле от костра и слушая завывание ветра, вспомнил две первые экспедиции на Курилы, - и тогда мне дважды пришлось пережить разгул стихии.

В первый раз это было у подножия внутреннего конуса Тяти. Компанию шести членам нашего геологического отряда там составляли пять человек группы центрального телевидения, снимавшие фильм для клуба путешественников. Главными действующими лицами в нём, разумеется, стали все мы (https://www.youtube.com/watch?v=_Yj96o_h9vc). Оператор Валерий Меньшов поразил меня тогда, предсказав переворот в Чили. Вначале я даже не придал значение этим его словам.

Когда же мы спустились с вулкана и пришли на брошенную из-за извержения вулкана заставу Урвитово, откуда через пролив Екатерины хорошо просматривался ещё один необыкновенно красивый вулкан Атсонопури на Итурупе, нас радушно встретили там пограничники, прилетевшие сюда на заготовку икры. Они до отвала накормили нас всякими морепродуктами, - икра, разумеется, тоже была и в большом избытке. И, когда мы, наконец, престали жевать, и захотелось поговорить, тот же Меньшов задал такой вопрос пограничнику, который метал нам блюда на стол: «А скажи-ка ты, служивый, что в мире делается?» Ответом было вот что: « В Чили государственный переворот, к власти пришёл генерал Пиночет».

…Тогда тоже стоял сентябрь (эта информация, впрочем, излишня, коли, о перевороте в Чили речь зашла) - самое тайфунное время на Курилах. В одну из ночей он и не замедлил со своим появлением.

Наш лагерь стоял у подножия лавового потока последнего извержения перед нынешним, произошедшего в год нашествия Наполеона на Россию. Тринадцатилетний Пушкин, если бы годика на два покинул свой лицей и стал бы юнгой на шлюпе «Диана» под командованием Василия Головнина, смог бы созерцать его воочию и написать потом поэму, разумеется гениальную, с рабочим названием: «К извержению вулкана Тятя-Яма».

Ураганный ветер поднялся сразу после полуночи, едва мы разбрелись по своим палаткам. Обычно тайфуны приходят внезапно. Так случилось и на этот раз: лёгкий бриз вдруг превратился в северный порывистый ветер с дождём. Мы вылезли из палатки, укрепили растяжки, нырнули назад в тепло и сухость своих пуховых спальников и под завывание ветра уснули.

Пробудился я через пару часов от чувства дискомфорта, какого не испытывал, наверное, с младенчества, потому что лежал в луже воды. Порывами ураганного ветра насквозь промокшую стенку палатки крепко прижало ко мне, - это я ощутил руками, а потом и увидел, когда зажёг свечку, стоящую в изголовье. Совершенно сухой Джон, которого я закрыл от дождя грудью и другими частями своего тела, мирно почивал у другой стороны палатки.

Выбравшись из мешка, достал из рюкзака оставшиеся сухими вещи, - те, что положил под голову, тоже промокли, - надел их на себя, свернул кучей спальник, сел на него, как на маленький кусочек суши и - пригорюнился. Стало неуютно и тоскливо, как на необитаемом острове, лишь быстро таявшая свечка скрашивала моё одиночество, - сладко спящий Джон был не в счёт.

Вдруг мой взгляд остановился на кармане, пришитом к задней стенке палатки, который оттопыривался под тяжестью наполнившей его до краев дождевой воды, - она уже переливалась к моему изголовью. Но не вода меня заинтересовала, её и без того хватало. Из кармана торчали горлышки двух бутылок – четвертинки и поллитровки.

Первая, уже наполовину опорожненная, содержала белую, похожую на кефир жидкость, которую мне прописали в медпункте Южно-Курильска для лечения результата соприкосновения с иприткой. Наши маршруты на Кунашире обычно проходили по берегу моря, потому что в заросли бамбука, покрывающего склоны гор, лезть было бесполезно. Незадолго перед возвращением в ЮК, откуда мы потом на вертолёте вылетали к подножию Тяти, в одном из маршрутов, одетый в одни только плавки, я поднялся за образцами к возвышающейся в зарослях скале, а к вечеру бедро у меня покрылось волдырями, происхождение которых всем нам было непонятно.

В медпункте врач спросила меня сразу: не заходил ли обнажённым в лес, не валялся ли там с кем-нибудь в таком виде на травушке-муравушке, и, услышав утвердительный ответ, успокоила, что это не малярия, а всего лишь ожог лианой под названием ипритка (почему не фосгенка, или заринка?), - выписала рецепт на «панацею» из аптеки, а также порекомендовала принимать морские ванны или искупаться в серных источниках на Горячем Пляже.

Решил лечиться комплексно, мазал ожоги «кефиром» и пару раз в день погружался по пояс в океан, благо он плескался в нескольких десятках метров от наших палаток, поставленных во дворе «дома на отливе». Воздух и вода были довольно прохладными, поэтому я заходил в океан прямо в телогрейке, придерживая её за полы, чтобы не замочить. Дно понижалось медленно, поэтому идти приходилось довольно далеко.

Мои товарищи по-доброму потешались над такой экзотической картиной. Не обращал на это внимания - чего не сделаешь, чтобы не болеть, а в конкретном случае, - не ходить по посёлку и не чесать беспрерывно свою «пятую точку», – помимо других неудобств, это неприлично, наконец. А перед самым отлётом, в погранотряде искупался и в сернистых, «офицерских» ванночках, выложенных гладким кафелем. Эти-то процедуры, похоже, лучше всех помогли, потому что сразу после них ожоги стали быстро заживать, но белую «панацею» так и носил с собой на случай рецидива или нового соприкосновения с коварной лианой.

…Нынешней же бурной ночью меня больше интересовала другая бутылка, запечатанная алюминиевой крышкой, под которой находилась «огненная вода» – коллективная собственность, взятая нами в качестве лекарства от всех болезней.

Некоторое время меня мучили сомнения, потом решил, что ввиду экстремальности ситуации общество простит меня за несанкционированное вскрытие сосуда, ведь я собирался использовать содержимое по его самому прямому назначению – профилактики заболевания. Достал бутылку, оставив плавать в дождевой воде отклеившуюся этикетку с надписью: «Спирт этиловый питьевой, крепость 96%, цена 9 руб. без стоимости посуды», решительно сорвал крышку, сделал добрый глоток прямо из горлышка, и, за неимением содовой, запил прямо из кармана.

С питьевой водой на вулкане у нас были проблемы. Ей негде здесь накапливаться (кроме как, - это только что выяснилось, - в углублении прямо подо мной и в кармане брезентовой палатки), - безвозвратно теряясь, она просачивается сквозь вулканический шлак. Нужно было ходить на сохранившийся ещё с прошлой зимы снежник, набивать снегом чехлы от спальников и нести в лагерь, - там его мы топили на костре (за топливом для костра – кедровым стлаником – мы отправлялись ещё дальше, на склоны вулкана). Талую воду мы и использовали для своих нужд. От очень тонкого пепла, невидимого невооружённым глазом, она становилась похожей на слабые чернила, а её вкус почему-то сильно напоминал фруктовый компот, – до сих пор не объяснённый наукой феномен.

…Едва первая доза спирта была выпита, почувствовал себя значительно лучше. Минут через пять повторил эту процедуру, после чего моё настроение за очень короткое время поднялось на необыкновенную высоту, в соответствии с высотой нашего лагеря над уровнем совсем близкого моря, а точнее двух морей, одно из которых Тихий океан, - около 1400 метров. Всё чудесным образом переменилось, - завывание тайфуна за стеной теперь лишь добавляло дальневосточный колорит в моё ночное бдение. Немного посидел со скрещёнными по-турецки ногами. Джон по-прежнему спал, его не разбудили даже несколько песен, спетых мной вполголоса. Потом и я задремал в таком весьма неудобном положении.

Проснулся, когда уже было светло и тихо. Выглянул наружу и с удивлением увидел, что на уже поголубевшем небе - ни облачка. Тогда ещё не знал, что, словно мифический циклоп, тайфун имеет «глаз», - его центральная часть. Даже когда ураганный ветер на краях гигантского вращающегося волчка крушит всё на своем пути, хлещет полосатый ливень, в его середине – чистое небо и полный штиль.

Выбрался на мокрые камешки, с трудом поднялся на затёкшие ноги. Делать было нечего и, чтобы взглянуть на мир с высоты, решил сбегать на край кальдеры. Тятя представляет собой сооружение типа «вулкан в вулкане», - в середине ровный центральный конус, затем кальдера, - окружающая его широким кольцом плоская площадка с несколько приподнятыми краями, и, наконец, крутые склоны внешнего вулкана.

Скоро уже стоял на невысоком гребне, круто обрывающемся к океану, по которому в лёгкой дымке, будто гигантский корабль, «плыл» остров Шикотан. Уже оторвавшись от линии горизонта, солнце начало свой путь по небосклону. Полюбовался на открывающиеся виды, - как на ладони был виден путь нашего восхождения на вулкан и ещё один, уже обследованный нами, так называемый «паразитический» конус, из которого происходило недавнее извержение.

Когда через полчаса вернулся в лагерь, с голубым небом было покончено, - почти мгновенная конденсация паров воды утопила кромешном тумане центральный конус, а вместе с ним наш лагерь, снова подул сильный ветер. Тайфун, правда, уже заметно ослабевший, продолжался.

Второй раз меня и А.В.Гущина он застал четыре года спустя на Парамушире, в том самом маршруте, когда мы наблюдали за топающим по снежнику медведем. Через пару часов после этой встречи, когда мы, вслед за Топтыгиным пройдя по узкому краю кратера вулкана Билибина и преодолев заполненное снежниками пространство до вулкана Вернадского, уже работали там, внезапно налетел сбивающий с ног ураганный ветер. На голове Анатолия Васильевича была надета легкомысленная матерчатая бейсболка, и он шёл, закрываясь рукой от бешеного ветра, пока я не вспомнил, что у запасливого меня, - два капюшона, один из которых – на штормовке – легко отстёгивался.

Видимость не превышала десятка метров, все снежники как близнецы-братья, ориентиров никаких, а нам нужно было в этой круговерти искать свой лагерь. Василий Анатольевич потом признался, что он уже был уверен, что нам – крышка, потому что стало очень холодно, руки закоченели, и перспектива загнуться от переохлаждения, была вполне реальна. Но я уже тогда, в свои двадцать пять годков наверняка знал, - безвыходных положений не бывает.

Несколько позже, здесь же, на Парамушире, в подобную ситуацию, и тоже в маршруте, попал профессор геофака МГУ Владимир Тихонович Фролов. Их маршрутную пару вообще разметало тайфуном, его напарник к вечеру сумел выйти на лагерь, а он, заблудившись, чтобы не замёрзнуть, всю ночь копал яму в вулканическом шлаке. Володя Сывороткин мне как-то рассказывал, что когда Владимир Тихонович на другой день пришёл в лагерь, то из-за перенесённого потрясения, - он тоже, видимо, мысленно расставался с жизнью на протяжении многих часов, - поначалу потерял дар речи.

Природа на Курильских островах сурова. В Северо-Курильске мне рассказывали, что как-то зимой из областного центра к ним приехали два инспектора на предмет урезания каких-то льгот. К вечеру началась метель, и их оставляли в здании администрации её переждать, но они решили дойти до гостиницы, и в условиях нулевой видимости, - в таких условиях по натянутым верёвкам ходят, - вышли за пределы посёлка и потом их нашли замёрзшими в снегу в нескольких километрах от жилья. Дома там строятся так, чтобы зимой, когда снегу наметает по самые наличники, наружу можно было выходить через крышу.

…Только внутреннее чутьё вывело нас с Гущиным из этой бушующей стихии к месту нашей ночёвки в старой хижине. Когда-то очень давно в ней жили буровики, разведывающие рудопроявление серы, - буровые трубы валялись поблизости. Хижина была без двери, - вместо неё мы приспособили тяжеленный щит, приваливая его к дверному проёму. При нашем появлении, остававшаяся там возбуждённая предыдущими событиями И.Бурикова рассказала, что эта «дверь» чуть было её не раздавила, когда мощным порывом ветра её опрокинуло и она «просвистела» в нескольких сантиметрах от наклонившейся в этот момент Ириной Александровны. Вес этой «двери» я уже оценил, поэтому страшно было представить последствия, если бы она «не промахнулась».

Много бедствий приносят тайфуны дальневосточным государствам, - Японии, Филиппинам, Корее, - разрушают строения, дороги, нередко гибнут люди, но однажды, наоборот, они же помогли избежать порабощения Японии чужеземцами. Произошло это в эпоху татаро-монгольских завоеваний, когда сотни кораблей, нагруженные вооружённым до зубов монгольским войском, подошли к берегам слабого в военном отношении островного государства. И тогда случился сильнейший тайфун, который разметал деревянные судёнышки как щепки. Точно так же закончилась и вторая попытка монголов высадиться на островах, после чего они отказались от идеи завоевать Японию.

Благодарные японцы этим тайфунам дали название «камикадзе» – «ветер богов». Во время второй мировой его вспомнили и присвоили лётчикам-смертникам, но на этот раз камикадзе не помог – Япония проиграла войну.

…Приятно было вспоминать о своих приключениях, сидя у жаркого костра под защитой многометровых скал. Второй раз за день меня потянуло на песни, не хватало только гитары и кого-нибудь из друзей, пришлось петь под аккомпанемент завывающего ветра.

Дров было достаточно, и просидел у горящего костра часа три, просушил всё, что успело намокнуть, и уже собрался ставить палатку, благо высота грота позволяла это, как вдруг обратил внимание, что совсем не слышу шума прибоя. Вышел на воздух и обнаружил море отступившим метров на тридцать и совершенно спокойным. Дождь тоже прекратился, на небе высыпали звезды, повис фонарь полной луны. Это был «глаз тайфуна». Хоть и было близко к полуночи, я решил воспользоваться отливом и окном в непогоде.

Быстро собрал рюкзак, пошарил лучом фонарика, - не оставил ли чего из вещей и продолжил путь, мысленно поблагодарив свой приют. Там, где, спасая свою жизнь, я судорожно цеплялся за скалы, воды не было и в помине, - море слабо плескалось где-то далеко в темноте, и я шёл по отполированному волнами каменному дну, как по асфальту, лишь изредка подсвечивая себе фонариком, - хватало и лунного света.

Пройдя ещё несколько бухт, вышел, наконец, к рыбацкому посёлку. В одном из дощатых домиков заметил свет, а, подойдя поближе, услышал разговор. Постучался в дверь, вошёл, – это была столовая. Несмотря на то, что было уже за полночь, в ней сидели человек пять рыбаков. Поведал им кто я, откуда и куда путь держу. Они сообщили, что до Рудной еще километров семь и предложили переночевать у них, с чем я сразу согласился. Для начала меня напоили чаем, поставив передо мной большую чашку, доверху наполненную лососёвой икрой. Хлеб с маслом на столе тоже присутствовали, поэтому «чай» у меня получился весьма вкусным и калорийным, чаще бы так! Места на кровати в домике, куда мы потом все вместе пришли, правда, не оказалось, и лёг прямо на полу, завернувшись в палатку, как в плащ.

Утро следующего дня снова было пасмурным, моросил мелкий дождь. Позавтракав с рыбаками, я тепло с ними распрощался, и, накрыв рюкзак полиэтиленовой пленкой, отправился в путь в предвкушении встречи с Володей Сывороткиным, с которым почти полгода назад в Москве планировал наши совместные работы на Курилах. С ним мне приходилось ходить на лыжах по Архангельской области, работать в Приморье, но вот встречаться на Курилах раньше не доводилось.

Страна заходящего солнца

…Едва я вышел от рыбаков, дождь стал усиливаться. Накрылся плёнкой полностью и продолжил путь. Скоро тайфун набрал силу, - дующий слева ураганный ветер пытался прижать меня к скалам. Надо ли говорить, что дождь снова вымочил меня до последней нитки?

На первый взгляд, в посёлке геологов было безлюдно. Заглянул в один дом, другой – никого. Только в третьем обнаружил первого человека и сразу кого нужно – коменданта поселка. Он рассказал, как мне найти своих товарищей, и через пару минут, оставляя на полу лужицы, я ввалился в их жарко натопленный балок. По причине проливного дождя, в столь далеко не ранний час, они ещё лежали в своих спальных мешках. Кроме Володи здесь были два сотрудника, - лаборант кафедры Лёня и химик, кандидат наук с химфака МГУ Никита, однофамилец великой актрисы Ольги Садовской, - это в честь неё был назван теплоход, доставивший меня на этот прекрасный и таинственный остров, в который я был по уши влюблён ещё восемнадцать лет назад, – Кунашир.

К обеду тайфун ушёл, тучи развеялись, и мы смогли сходить в маршрут по обставленной могучими пихтами дороге на Прасоловское золоторудное месторождение.

А уже вечером, возвращаясь из маршрута по охотскому побережью, мы наблюдали, как солнце опускается за самый северный остров Японии – Хоккайдо. Нам ещё предстояло возвращение в Южно-Курильск, затем через Сахалин на материк, но думать пока об этом не хотелось, – мы наслаждались тишиной и покоем ласково плескавшегося моря.

Перед отплытием с Кунашира ещё раз сходил посмотреть на «чудо света», не знаю уж, под каким номером – мыс Столбчатый. Риолитовые столбы, как тесно прижатые друг к другу гигантские каменные карандаши, вертикально стоят здесь в скорбном молчании. Шёл по отполированным прибоем до состояния мостовой камням и вспоминал, как отбирал здесь материал для своего диплома, понырял со скал, чтобы ещё раз поразиться красоте подводного мира Охотского моря, послушал эхо своего голоса, отражающегося от этих величественных труб гигантского органа.