ИГРА ВООБРАЖЕНИЯ

МАЙК АДАМ

ИГРА ВООБРАЖЕНИЯ

Это случилось со мной, а может, и не со мной, не помню, в городе… в общем, в никаком городе никакого государства в никаком году.
Все дело в том, что я всегда боялся умереть от рака. Перед глазами все время мельтешил образ однокурсницы, умершей от рака матки в возрасте 24-ех лет. «Как я хочу жить, Майк, -- сказала она, прощаясь навсегда, обреченно улыбнувшись. -- Ты даже представить себе не можешь, какое это чудо -- жизнь!»
Не мене живой, но слегка потускневший, как старое фото, всплывал и образ одноклассницы, которая умерла от рака желудка. Перед смертью она страшно высохла, все косточки можно было пересчитать. «Ты еще будешь жить, -- сказала она, -- любить и быть любимым, а я уже нет». Я уверял одноклассницу в обратном, но она лучше меня знала силу болезни, пожиравшую ее изнутри, и в тот день, когда я уходил в армию, она отходила в другой мир.
Боязнь рака переросла со временем в некую фобию. Я представлял рак эдаким двухметровым маньяком с пулеметом на плече, типа терминатора-Шварценеггера, и сбежать от него я никуда не мог. Он находил меня повсюду, наставлял свою «пушку» мне в лицо, прицеливаясь, однако выстрелить почему-то не торопился или у него не получалось. В последнюю секунду в палату забегала медсестра со шприцем в красивых тоненьких пальчиках. Не знаю почему, но с ее появлением мой преследователь тут же исчезал. Вероятно, пугался иглы, которая поблескивала в солнечных лучах, а потом с огромным садистским удовольствием впивалась, как комар, в мою правую (постоянно!) половинку ягодицы.
Я просил, чтобы медсестра не оставляла меня одного, хотя бы пока я не засну.
Она соглашалась и присаживалась рядом, на табуретку, гладя мои волосы, чтобы я успокоился.
Я называл ее Никто, девушкой Никто, поскольку внешне она напоминала героиню Вайдовской одноименной киноновеллы. Она не обижалась и соглашалась быть никем, лишь бы я не волновался.
Успокоившись, я засыпал. Спал я хорошо, потому что в каждом сне занимался любовью с девушкой Никто. Она снимала белый халатик и белую шапочку, волосы цвета одуванчиков облаком расплывались по спине и обхватывали железной хваткой осиную талию девушки. Однажды мне разрешили выйти прогуляться за ворота клиники под, естественно, присмотром девушки Никто. Сразу за дорогой раскинулось утомленное кукурузное поле, пропасть в котором не составляло никакого труда.
Девушка закурила и о чем-то задумалась, а я, использовав момент, решил ее напугать, в шутку, не более того, и юркнул в кукурузу. О том, что медсестра может поднять тревогу, вернувшись в клинику, поскольку мой поступок можно было расценить, как побег, я не сообразил. Однако я был уверен, что она не сделает этого, потому что я ей нравился. Кроме того, девушка не особо верила в мое состояние душевнобольного. Она училась на психолога и видела, что я абсолютно здоров. Она не понимала только, почему меня держат в клинике.
Решив напугать медсестру, я не на шутку испугался сам. Позади послышались тяжелые шаги сапог и звук ломающихся под их тяжестью кукурузных стеблей. Ни в коем случае девушка Никто не могла создать такого шума. С ужасом я догадался, что это терминатор-Шварценеггер. Уверенности в догадке придал скрежет пулемета. Изо всех сил я бросился наутек, ловко работая руками, расчищая себе дорогу. На мгновение показалось, что может повториться наяву сюжет киношки «Дети кукурузы».
Через некоторое время я услышал свое имя. Видимо, девушка Никто звала меня. Как не боялся я отозваться, рисуя в фантазиях, как мой преследователь превращается в девушку, голос подать все-таки осмелился и выдал место своего нахождения.
Одновременно с двух сторон зашелестела кукуруза. Я не знал, что делать. Оставаться на месте или бежать, сломя голову, потому что знал наверняка: с одной стороны непременно покажется не симпатичная мордашка медсестры, а чудовищная морда маньяка-рака, который давно охотится на меня, как на кабана.
Как рак, медленно переводя свой взгляд то в одну сторону, то в другую, на колышущуюся кукурузу, которая подгибалась под ногами девушки Никто и терминатора, я спиной нащупывал дорогу и пятился.
Первой появилась медсестра. Она хотела что-то сказать, но я без лишних слов схватил ее за руку, и мы побежали.
-- Ты можешь мне объяснить, в конце концов, что происходит? -- услышал я позади женский голос. -- И от кого мы убегаем?
Я остановился. Нам обоим стоило отдышаться.
-- Слушай!.. -- произнес я, хватая ртом воздух, чуть не запихивая его пальцами, как кусок торта.
Сначала было тихо. Потом послышались тяжелые шаги, треск сломанной кукурузы, лязг амуниции и оружия.
-- Теперь ты веришь мне? -- спросил я у девушки, когда она собственными ушами удостоверилась в звуках, которые создавал отнюдь не призрак и не плод моего больного воображения, а кто-то настоящий. -- Нужно спешить.
Я снова схватил девушку Никто за руку и опять мы побежали. Она то и дело оборачивалась, еще не веря в услышанное. Сомневаться же уже не выпадало. Назад я все равно вернуться не смогу, потому что там Он. И зачем только я полез в эту кукурузу? Он же только этого и ждал. Еще и медсестру втянул…
Поле кончилось. Мы оказались на берегу довольно широкой реки и увидали на песочке перевернутую лодку, словно специально кем-то подготовленную для нас.
Девушка Никто помогла мне спустить лодку на воду, забралась в нее. Я тоже заскочил и оттолкнулся от берега.
Я сидел спиной к кукурузному полю и смотрел на медсестру, лицо которой вдруг покрылось маской мертвеца. Обернувшись, я понял, почему. Он остановился у воды и, угрожая, тряс кулаком в нашу сторону. На плече его лежал огромный пулемет, который издалека походил на собаку.
-- Он догонит нас? -- испуганно спросила девушка Никто, но без истерики.
-- Не сейчас, -- на одном дыхании бросил я.
Какое-то время мы не разговаривали. Даже, если бы очень захотели -- ничего не получилось бы. Словно каменная стена возникла между нами, вокруг нас повисла тишина. Если очень захотеть -- можно услышать, как дышит вода.
Лодка тихо плыла сама по себе, будто знала порт прибытия.
Девушка Никто молча сидела напротив меня, о чем-то опять задумавшись, глядя в прозрачную зеленоватую гладь реки.
Меч молнии сверкнул на солнце, но дождя не было. Возможно, потоком тяжелого мокрого штофа он обрушится позже.
-- Никогда не думала, -- произнесла девушка Никто, -- что рядом с клиникой расположено такое чистое озеро: цвета настоящего «Тархуна».
-- И правильно делала, что не думала, -- сказал я.
-- Почему?
-- Не существует этого озера или реки на свете, и ни на одной карте мира ты его не найдешь. Очень сомневаюсь, что и кукурузное поле реально.
-- Но я же ощущаю: и поле, и реку, и лодку, и…
-- Это просто игра воображения, -- перебил я девушку.
-- Какая игра? -- возмутилась она. -- Как ты можешь так говорить?..
-- Я могу так говорить и говорю. Спорить не будем, поскольку любой спор бессмыслен и пуст, как кувшин, когда из него выпить молоко.
-- Ты хочешь сказать, что и нас нет?
-- В каком-то смысле, да.
Она хотела еще что-то сказать или спросить, но, видимо, передумала, к тому же, лодка уткнулась носом в прибрежный песок, за которым начинался глухой темный лес.
-- И куда он ведет? -- спросила девушка Никто.
-- В никуда, -- буркнул я, ведь и сам не знал, что нас ждет в лесной чащобе.
-- Я не хочу входить в этот лес! -- решительно заявила медсестра.
Пошел дождь.
Мы моментально промокли до нитки.
А к берегу приближалсь байдарка с Ним.
Хочешь не хочешь, обсуждать что-то не было времени. Я схватил девушку Никто за руку, и мы скрылись в лесу.
Лес оказался мрачным и пугающе-таинственным. Ни звука не доносилось снаружи, только хруст сухостоя, на который мы наступали. Ни птиц, ни зверей, никаких букашек не было в этом лесу, даже паутины не наблюдалось.
Лес давил на мозги своим напряженным молчанием и неизвестностью. Создавалось впечатление, что из него нет выхода, что мы оказались в капкане-лабиринте с ограниченным пространством. Как бы не началась клаустрофобия… Я уже задыхался. Девушку Никто подташнивало.
Вдруг…
Перед нами возникла поляна, светлая, чуть ли не сказочно-прекрасная, с избушкой на курьей ножке, за которой в полной тишине кружилась карусель. На различных кошечках, собачках, страусиках, лошадках, петушках разместились фотографии погибших молодыми артистов, среди которых я узнал лица Джона Леннона, Джима Моррисона, Александра Башлачева, Виктора Цоя, Игоря Талькова, Фредди Меркюри, Курта Кобейна, Владислава Галкина…
Карусель кружилась ни быстро, ни медленно, как-то одинаково заторможенно, вместе с ней кружилась и избушка, однако она набирала обороты и, в итоге, лапка запуталась сама в себе. Избушка грохнулась на землю, посыпалось стекло из окон. И все это без звука.
В избушке -- никого. Судя по всему, Баба-Яга еще не вернулась с охоты.
Как ребенок, который учится ходить, избушка поднялась на лапку и снова начала кружиться.
-- Сюжет для постмодерниста, -- заметила девушка Никто. Я согласился.
Однако нам нужно было идти дальше. Я еще не знал точно, но чувствовал, что путь наш скоро закночится, приведет обратно в клинику, и если я дойду, мои кошмары прекратятся. И Он навсегда исчезнет из моей жизни.
Как чудесный ковер, разлеглось перед нами болото. За болотом должно быть шоссе. Почему-то я был уверен в этом. Только как его перейти? Казалось, испытаниям нет конца, как в том фильме о бегущем человеке. Что нужно делать, чтобы мне открылось, куда идти? Я выломал себе деревянную палку, чтобы опираться, как на шест, и проверять глубину, да надеяться на нее…
Девушка Никто торопила, чувствовала затылком Его дыхание.
-- Хорошо, -- сказал я. -- Держись за меня и шагай след в след.
Я никогда не ходил по болоту, но что-то подсознательно подсказывало, как это делать.
С черепашьей скоростью мы поползли вперед. Не знаю, сколько потов с меня сошло, но, если бы я был тряпкой, то с меня стекло б ведро воды, не меньше.
Мы почти миновали опасные места, уже видны бабульки, развешивающие белье вдоль шоссе, а по самому шоссе проносятся разноцветные автомобили.
Оставалось каких-то пару метров до спасения, как я услышал за спиной испуганный вскрик девушки Никто. Обернувшись, я успел увидеть лишь руку медсестры да белую шапочку, но и они быстро исчезли в ненасытной пасти трясины. На месте девушки Никто, радостный, как Фредди Крюгер, появился Он, готовый, наконец, нажать на гашетку пулемета. Я повернулся к шоссе. Оттуда не могли не видеть, что происходит на болоте. Я пытался кричать, взывая о помощи, но крик застревал в горле, как кость. Вполне возможно, что я и кричал, но не слышал своего голоса, вдруг лишившись слуха, как Бетховен. Однако же глухой Бетховен писал музыку, с одной стороны. С другой стороны, я никогда композитором не был и вряд ли буду в будущем…
Страх сковал меня кандалами и произвел подсечку. Я падал, смирившись с вот-вот готовым заплыть мне в рот грязным вкусом болота. Но почему-то никакой жижи во рту не ощутил. Открыв глаза, которые закрылись сами по себе во время падения, я увидал, как Он плюхается в трясине, пытаясь выбраться и спасти пулемет, воздев его над головой. На лице Его -- некая растерянность и непонимание того, что произошло.
Кто-то (уж не Бог ли?) шепнул на ухо, чтобы я приподнял пальцем краешек болота: это будет не трудно, потому что ногой я уже отбросил небольшой кусок, чем и вызвал проваливание терминатора и засасывание его.
Я тронул приподнятый уже кусок, он скрутился, как ковер. Маньяк начал захлебываться и в одну секунду пропал. Болото стало обычным ковром, который я скрутил в рулон и под мышкой отнес бабулькам, развешивающим белье. Бабульками они казались издалека. В действительности это были студентки мединститута. Видимо, и без того мое плохое зрение еще больше испортилось. Студентки пригласили в гости.
Я пообещал прийти и вышел на шоссе ловить машину.
Уже сидя в салоне «бумера» я заплакал, потому что девушку Никто любил, как никого. Но никто и уходит в ничто. Возможно, ее никогда и нигде не существовало, кроме моего воображения, как и кукурузного поля с рекой и болотом, как не существовало и меня, ведь я тоже был игрой чьего-то воображения.