Красота излечима

Всё было против него. Все над ним издевались. Даже природа поглумилась над ним, поэкспериментировав над телом. Даже мама, ранее не заглядывающая в святцы, при наречении нашла его день рождения и выбрала, ни приведи – ни уведи, Акакия. Ну что за имечко?
Но он не отчаивался. Он был особенным, несмотря ни на что. Мама ему тоже говорила, что он особенный. Что его вид – это испытание, и настанет день – всё изменится. И Акакий верил. И с гордостью нёс своё тщедушное тельце, подкинутое на высоту двух метров журавлиными ногами, важно задирал печёное яблоко головы, смотрел на окружающих с высоты роста, и замечания, касающиеся видовых качеств, поливал ультразвуком смеха, дирижируя веточками рук – мажорами настроения.
Он не скрывал свои особенности, а выпячивал. Если можно было надеть плащ, он надевал маленькую курточку. Вместо широких штанов надевал обтягивающие тренировочные с лямочками под пяточки на штанинах. Не отращивал шевелюру, чтобы голова не казалась больше. Это только выделяло его… Подчёркивало экстравагантность.
Света, невеста, тоже считала его особенным, о чём и заявляла: «Ты особенный!» И тянулась губами, запрокинув голову, закрыв косенькие глазки, к его губам.
Совсем обычная. Лисья мордочка. Хрупкая фигурка обычных пропорций. Стройные ножки с почти незаметной хромотцой.

Только в этот день у Акакия всё было не так – всё против него.
Накануне Светка пришла выпившая, а сегодня не пошла на работу. Акакий боялся, что она запьёт.
Он продавал в парке воздушные шарики. Надевал клоунский костюм и становился самым смешным клоуном. И ему даже не надо было вставать на ходули. А высокий голос, разносящий «шарики, шарики, воздушные шарики», не надо было усиливать, он и без того проникал в самые отдалённые уголки городского парка. Он был смешным. Дети тянулись к нему.
А сегодня шарики улетели. Акакий стоял и провожал в небо цветную праздничную гирлянду, предчувствуя – что-то случится.

Дома… В его с мамой доме! Парень старался на Свете. Она возбуждённо стонала. Рядом с кроватью – початая бутылка водки.
Акакий, не раздеваясь, прошёл на кухню и сел. Сейчас как никогда он почувствовал себя одиноким. Он пытался сосредоточиться на цветных воздушных шариках, обычно это помогало, но сегодня они улетели, потерялись в небе. А небо представлялось серым.
У него было средство. Но мама говорила: «Это на крайний-крайний случай. Когда будет совсем плохо». Казалось бы, хуже быть не может. Будто вырвали сердце, и эта огромная пустота теперь болела. Акакий терпел. Ещё можно терпеть. Так было и после смерти мамы.
Голая Света вышла на кухню, пошатываясь, и закурила.
Акакий молчал.
В проёме появился дрищ с шакальими повадками и засмеялся. Акакию показалось, что залаял, трескуче и отрывисто.
«Во урод! Ты славно его описала!» – сквозь смех хрипел шакалёныш, у Акакия не было сил окатить его ультразвуком смеха.
«Пошёл вон!» – тихо, не оборачиваясь, бросила Света.
Смех затерялся на лестнице.
– А как ты думаешь? – развязно и плавно размышляла Света. – Иногда хочется красоты. Хочется нормального тела. Ты урод. Моему эстетству не хватает красоты. А ты урод.
– Иди, проспись, – прошипел Акакий. – Мне тяжело, но я тебя прощу. Это всё алкоголь. Иди, поспи…
Акакий встал, чтобы отвести Свету в постель, но она скинула его руку.
– Не трогай меня, урод! На хрен твоё прощение! Я девочка, мне нужен принц! А ты урод! Урод! Урод! – орала она истерично.
– Пошла вон! – выдавил шёпотом Акакий.
У неё случались такие выплески. Алкоголь делал её дурной. Но такого она не позволяла никогда. Акакий терпел, сглаживал, но сейчас…
– Пошла вон! – повторил чуть громче Акакий.
– Вот уж хрен! – выставила дулю Света. – Я здесь прописана!
Она была иногородней. Он её любил… Любит.
Акакий встал и ушёл. Он был оглушён происходящим. В голове набатом гудело «Ты урод, ты урод». Акакию казалось, что все люди смотрят на него, показывают пальцем, смеются: «Урод! Урод! Урод!» Но это были малюсенькие колокольчики. Самым сильным и звонким колоколом были голоса любимых, – они составляли основу звона, тональность боли: «Урод! Урод!»
Но у него ещё было средство, оставленное мамой.
Эта маленькая таблетка, которую он всегда носил в коробочке, спрятанной в мешочке на шее. Обычная таблетка, похожая на цитрамон. В минуту грусти, когда мир ощетинивался, Акакию казалось, что таблетка эта – сильнодействующий яд. Но мать не могла желать ему смерти.
Он пришёл в парк, вынул газету из урны. Постелил на скамейку. Газетным листом накрылся и принял таблетку. Засыпал и грустно улыбался, представляя забавную картину, как найдут под газетами его мёртвое смешное тело.

Проснулся Акакий оттого, что его обсуждали.
– Он прекрасен, – говорил один голос.
– Да, идеал! Золотое сечение. Маленькая голова, одна треть – тело, две трети – ноги – идеал! Модель!
– Он прекрасен!
Акакий открыл глаза. Две девушки, рассматривая его, качали крошечными головами, на тонких и длиииииных-длинных ногах, с малюсеньким тельцем в обтягивающих одеждах.
Голоса их больше походили на писк комара. Одна, заметив, что Акакий проснулся, запищала:
– Не могли бы вы нам помочь?
Акакий театрально откинул с себя газеты, встал и галантно произнёс:
– Да что угодно!
Девиц чуть не скрючило от восторга.
– Не могли бы вы участвовать в показе мод?
– С удовольствием, – смеялся Акакий, но смотрел на скинутые газеты и не мог вспомнить, как и почему здесь оказался. Шумно выдохнув, он откинул это раздумье, как ненужное.
Они шли по парку, он придерживал спутниц под локотки, и ощущал себя почти счастливым. А навстречу им встречались люди, и все они были пародией Акакия. Они смотрели на него с завистью и обожанием. И чуть не ломали шеи, оборачиваясь.

Договорившись о встрече с модельершами, Акакий пошёл домой. В дверях в балахонистой одежде его встретила Света, обняла ноги.
Будто тёплым воздухом пахнуло на душу мужчины.
«Хороший мой! Есть хочешь?» – щебетала она, собирая на стол.
Уронив чашку, затравленно застыла.
«Вот я безрукая уродина, – произнесла тихо она. – Ты меня не терпи, не надо. Ты гони меня. Ты можешь выбрать себе красавицу из красавиц, ведь ты такой… Прекрасный».
В тёплом радостном дне чувства к Свете подул ветерок жалости, Акакий обнял миниатюрную женщину и нежно прошептал:
– Ну что ты? Я тебя люблю.

С этого дня жизнь Акакия стала другой. Он побыл моделью, но моментально был захлёстнут политикой. Сначала мэр города, теперь – президент. Президентом, оказалось, быть совсем несложно. Жить в апартаментах, утром зарядка, днём государственные проблемы, вечером плотный ужин, ночью Света.
Света делала эти ночи волшебными, видимо, боясь потерять Акакия. Болезненно-нежное чудо.
Хотя советники упорно советовали оставить прежнюю жену и обрести что-нибудь презентабельное, Акакий предпочитал этому показываться на приёмах один.
Апартаменты, где жил Акакий, были увешаны полотнами древних мастеров. Он пытался вернуть их в музеи, но советники настаивали: «Вы же президент, вы можете позволить себе всё». Странно, но люди, изображённые на картинах, были похожи на Свету. Учёные рапортовали, что многие их предки выглядели так по-уродски. Но в итоге эволюции человечество приобрело современный облик. Предположительно всё началось с Петра Великого.
Акакию даже сделали портрет, где он изображался в одеждах того времени, рассматривавшим портрет Петра. Сходство было несомненно.

Одно утро разбудило Акакия не поцелуем Светы, а неясным шумом.
Акакий накинул халат и вышел из спальни. Люди в рабочих робах снимали картины.
Акакий властно взмахнул рукой: «Отставить».
Рабочие застыли.
– Куда? – поинтересовался Акакий.
– На реставрацию, – выступил вперёд главный. – Мы думали, вас предупредили. Нам приказали переписать лица по-нашему… по вашему образу и подобию.
– Отставить, – отчеканил Акакий. – Не надо этого.
– Но нам приказали, – промямлил бригадир.
– Я – президент! Повесить на место.
Рабочие вернули картины и вывалились смешной многоногой гурьбой вон.
Акакий стоял и рассматривал полотна. Смутное воспоминание скреблось на грани сознания, на границе восприятия. Он вглядывался в эти уродские лица и размышлял, что не надо их менять. Надо оставить такими. Предки всё-таки. Пронеслась бешеная мысль: а вдруг они вернутся, что они тогда скажут, когда увидят своё искажённое отображение.
«Не надо… Не надо их менять, – прошептал Акакий, решаясь, – тем более, что они так похожи на Свету».
За окном огромный синий котелок неба был пуст, сегодня без похлёбки облаков. Только одинокая картофелина Земли, парком вниз, вместе с президентским дворцом и рабочими, шагающими по дорожке прочь, будкой охраны, чёрным курящим охранником и прочим зазаборным миром, готовилась стать завтраком…
Завтра готовилось стать сегодня.
Акакий смотрел за окно и поглаживал талисман на груди:
«Вот что писать надо. Эти волны ветвей, залитые солнцем… Портреты вздумали переписывать! Умники! Хотя… этот пейзаж такой прекрасный, потому что окрашен моим настроением… И я не вижу деталей…»
Рука кошкой бессознательно теребила талисман – мешочек с таблеткой в коробочке. Если не считать заброшенную теперь однокомнатную хрущобу на окраине города, это единственное, что осталось от мамы. Вещи давно выкинуты.
– Если тебе будет в жизни очень плохо, прими эту таблетку, – говорила мама Акакию.
– И что будет?
– Не знаю. Я не принимала. Но чем хуже тебе было до таблетки, тем лучше будет после.
– А что произойдёт? – изумлялся любознательный одиннадцатилетний Акакий.
Мама улыбалась:
– Не знаю, Аки… Говорят, она волшебная.
– А откуда она? – не унимался мальчик.
– Любимый человек подарил.
– А где теперь этот любимый человек? – сыпались мальчишечьи вопросы.
– В моём сердце.
– А такая таблетка у каждого?
– Нет, сынок… Только у того, кто в ней больше всего нуждается.
– А вдруг это яд? – страшным голосом говорил мальчик.
– Разве любимые люди могут желать плохого? – грустно улыбалась мама.
Теперь взрослый Акакий вспоминал этот разговор, как сказку. Он знал, что и желать могут, и причинять боль, как никто другой… Но судьба миловала.
Таблетку принимать не хотелось даже в тяжёлые периоды жизни, даже, когда умерла мама, когда приходилось продавать воздушные шарики в парке.
Акакий часто представлял, что бы такое могло случиться, чтобы он её принял, и не мог представить. Но он больше размышлял об этом в шутку, да и не верил ни в какие пилюли. А любые трудности казались ему разрешимыми.
Даже если бы он выглядел по-другому, – как урод, внутренняя сущность бы не изменилась, он бы справился. Это красота относительна, как и многое в мире, а душа постоянна. Даже война, при всём ужасе, представлялась конечной и преодолимой.
«Надо будет Свете эту таблетку подарить, пусть ей приносит счастье. Мне ни к чему», – подумал Акакий и пошёл в спальню начинать день.