Можно любоваться крутящимся стержнем флюгера, отвлекающим от американской готики Гранта Вуда, страдая от клаустрофобии в душном офисе. Взгляд может надолго захватить искривлённая и визжащая лампочка на полотне «Крик» Эдварда Мунка. Но позже всё равно предстоит скатиться со сцены по ледяным перилам, клонящимся к электрическому горизонту...
Благовещение Фра Анджелико приковывает взоры к этому безусловному шедевру раннего Возрождения, на котором повторяется один символ. Этот символ олицетворяет потерю людьми рая и чистоту Девы Марии.
На полотне рассказывается история Благой Вести. Это момент, когда архангел Гавриил посетил Деву Марию и сообщил ей о том, что вскоре она зачнёт от Святого Духа и родит младенца Иисуса, Спасителя мира. Вся таинственность и магия этой мистической сцены были изображены мастером так, что душа при созерцании просто парит сквозь неё. Фра Анджелико не сал довольствоваться простым изображением этой библейской встречи. Он описал её как бесконечно изящное столкновение духа и плоти, пролив на историю некий лирический свет, придав фреске небывалый магнетизм.
«Ангельскому монаху» было уже за 40 и он находился на творческом пике, когда получил этот заказ в 1437 году. Талантливому художнику было поручено украсить фресками стену свежеотремонтированного монастыря Сан-Марко. Заказчиком был Козимо де Медичи, легендарный итальянский банкир. Эта история из Евангелия знакома была практически каждому. Задача была не из лёгких. Как воплотить её так, чтобы не разрушить благочестивости момента, за ставить благоговеть перед ней и при этом не повториться и не внести диссонанс в расположение её по отношению к другим фрескам.
Фра Анджелико и до этого писал неоднократно сцену Благовещения. Эти изысканные алтарные произведения хранятся в Музее Прадо (Мадрид) и Музее Кортоны (Тоскана) и являются жемчужинами в их сокровищницах. Виртуозные работы художника поражают зрителя поверхностным богатством позолоченных нимбов вокруг головы каждой фигуры. Дева Мария с её яркостью и волшебным плащом, который художник мастерски превратил в иллюзию струящейся ткани, применив ультрамарин, не отпускает взор. Мария величественна на своём импровизированном троне и в то же время хрупка. Над головами Гавриила и Марии мистически сияет усыпанный звёздами небосвод. По своему посылу эти картины стоят в одном ряду с бесчисленными средневековыми изображениями Благовещения до Анджелико. Это шедевры, духовной щедростью которых можно наслаждаться вечно.
Получив заказ Медичи «Ангельский монах» был уже зрелым художником. Его талант был общепризнан, а репутация безупречна. К исполнению Фра Анджелико подошёл весьма серьёзно. Художник решил отказаться от роскоши с которой оформлял эту историю в своих ранних работах. Он полностью отрёкся от всех оттенков золотого, внушительной кафедры и блеска в одежде. Единственное, что сохранил мастер — это неотразимое ангельское оперение Гавриила. Оно сверкало и переливалось всеми возможными красками.
Весь блеск роскоши, призванный соблазнить зрителя был заменён некой особой интимностью безмолвного диалога взглядами, которыми обменивались герои фрески. Мастеру удалось виртуозно отразить смысл встречи, ухватить самую суть, наполнить изображение магнетизмом немого повествования. Изощрённая оптическая иллюзия, максимальную эффектность которой придаёт её расположение. Она находится на стене возле лестницы, по которой монахи поднимаются в спальни. Художник изобретательно применил кинетическую, увеличивающуюся перспективу.
«Ангельский монах» не только умело применил принципы геометрической перспективы, он искусно соединил в своей картине религию и жизнь. Фра Анджелико просто мастерски вынудил аудиторию созерцать это подсознательное проникновение в непостижимость тайны. Удаляющиеся ортогональные линии каждой сцены сходятся в далёкой, постепенно исчезающей точке. Убедительность этой иллюзии глубины реального мира зависит от её воздействия на тщательное совмещение этих ортогональных линий с глазами тех, кто смотрит на произведение. В своём «Благовещении» Анджелико умело манипулировал принципами гениального итальянского архитектора Брунеллески, который изобрёл эту технику. Он сделал линии перспективы слишком крутыми. Это создало оптический эффект, когда все зрители их наблюдают, кроме тех, кто медленно поднимается по лестнице к его фреске. Этот трюк превратил работу художника в удивительно эластичное произведение.
Чтобы усилить эффект фальсификации перспективы работы, Анджелико пошел в этом ещё дальше. Художник поместил точку, где фреска сходится воедино в место, которое находится сразу за зарешёченным окном в задней части картины. Когда кто-то поднимается по лестнице и смотрит на изображение, глаза дразняще манит эта полупроницаемая граница. Она отделяет реальный мир, от мира, лежащего за пределами реальности. Это было тонкое искусство — заставить смотреть, не отрывая взгляд на фреску. Тем самым, буквально пройдя не просто через картину, а погрузившись в её мир полностью.
Современники Анджелико безошибочно бы определили тайный смысл окна за решёткой. В ту эпоху этот символ, как версия hortus summaryus, повторялся в христианском искусстве и литературе часто. Окно, за решётчатой преградой которого простирается волшебный и недоступный сад, символизирующий потерянный рай. Также эта тайная метафора непорочности Девы Марии. Решётка означала неприкосновенную чистоту Богородицы. Чтобы подтолкнуть зрителя к этой мысли «Ангельский монах» баловался религиозно рискованной и дерзкой хореографией, вынуждая созерцать, пусть даже подсознательно, проникновение в непроницаемое.
Если бы этого всего не было, влияние фрески Анджелико не было бы столь велико. Уберите это зарешёченное окно, которое парит в поле зрения двух главных героев фрески (еще больше усиливая её важность) и мистика исчезнет. Зарисуйте окно тяжёлыми шторами или плотными ставнями и волшебство уйдёт, разрушится вся оптическая магия. На самом деле вся хитрость в том, что Фра Анджелико очень точно вычислил, сколько проблесков рая нужно, чтобы продолжать идти и смотреть. И ничего более.