Странная история О-Тана

Михаил Белозеров

СТРАННАЯ ИСТОРИЯ О-ТАНА

Фантастическая притча

Истина на кончике
пера...
Друг мой, взаимосвязь вещей
В мире
Зачастую сокрыта от прямого взора
И подчиняется странным и
Не менее загадочным законам
Логики подсознания.
(заповеди фантазера)

Один мой знакомый, звали его О-Тан, очень любил мечтать. Жил он в городе Фукуока на берегу океана. Днем учился самой прозаической профессии бухгалтера, а вечерами помогал дяде развозить живую рыбу.
Жизнь его была известна наперед. После учебы он должен был стать младшим клерком. Шесть раз в неделю вставать в семь утра, обливаться холодной водой для закаливания духа, втискиваться в
переполненное метро и нестись, сжатым подобными же себе к месту работы. Вечером повторять такой же путь домой. И так до самой смерти. Ежегодно ему был бы положен отпуск в две недели, которые он намеревался проводить, подрабатывая у дяди на плантации маниоки. К тридцати годам он должен был жениться, обзавестись кучей детей, быть счастливым и довольным. По крайней мере, уже несколько поколений проделало такой путь, который не предвещал никаких перемен в судьбе.
Да, забыл. Он мог стать старшим клерком, дорасти до начальника отдела или даже стать председателем совета директоров. Во всяком случае он так думал. Хотя, надо сказать откровенно, фантазии его выше должности старшего клерка выглядели довольно туманно.
Зато он любил мечтать, сидя у открытого окна. Он мог мечтать обо всем: о цветах и майских жуках, о кругосветных путешествиях и полетах в космосе. Но однажды, когда солнце горело особенно желто, он вообразил такие приключения, которые не только представились воочию, но и произошли с ним вполне реально.
Так вот, когда солнце, садящееся на горизонте в пурпурное море, пылало особенно желто и в окно случайно упал желтый-прежелтый луч, О-Тан вдруг обнаружил, что висит... на огромной блестящей спирали. Мало того, он почувствовал даже ее холодную блестящую поверхность, страшно удивился и вцепился еще крепче, как краб в кокосовый орех, призвав на помощь все свое благоразумие.
Голубовато-белая сфера без четких границ, с размытыми очертаниями, расплывчатая и неясная, окружала его. Она клубилась и едва заметно колебалась, подобно испаряющемуся газу на поверхности пены, трепетала неопределенно то там, то здесь, исходила расплывающимися красками, сполохами, как северное сияние. Она была близко и одновременно далеко, притягательная, как тайна, и страшная, как клубящаяся пропасть.
У О-Тана закружилась голова, как после долгого сна, и он на мгновение закрыл глаза и встряхнул ею, представляя по обыкновению, что слишком увлекся и видение улетучится само собой и он снова очутится в своей комнате, из которой так приятно глядеть на вечернее море... А когда открыл, то ничего не изменилось. Мало того, спираль под тяжестью его тела упруго колебалась, то, чему не было названия -- то ли сфера, то ли облако изнутри, прогибаясь книзу, переходило в конус, а ярко-невыносимый свет оттуда слепил глаза.
У него даже появилась мысль, что надо разжать руки и спланировать на этот конус, так крепко он уверовал в очевидность происходящего.
Мысль вкралась в него, как наваждение, как нашептанная навязчивость, как страх, и он в самом деле едва не разжал пальцы, но вовремя опомнился и начал тихонько сползать вниз. Он проделал тот путь с трясущимися ногами и руками, а когда коснулся чего-то твердого, облегченно вздохнул и обнаружил, что стоит на стеклянной площадке, по краям которой впаяны еще три спирали.
Теперь они подрагивали высоко над его головой. Похоже было, что он попал в гигантскую лампочку. По крайней мере, ему так показалось. Это наблюдение подтверждалось еще и тем, что площадка опиралась на два стеклянных столба, основание которых тонуло в белесом свете конуса.
Страха О-Тан уже не испытывал, а так как от природы был ловок и к тому же имел некоторый опыт в альпинизме, то лег на живот, свесив ноги, и, обхватив ими один из столбов, скользнул вниз.
Он почему-то надеялся, что с ним ничего не случится и это приключение окончится благополучно, как и все разумное в этом мире, законы которого так же трудно нарушить, как слетать голым на Луну.
Странное дело, чем ниже он опускался, тем больше росла в нем надежда. Может, он уснул и все это лишь сон, а может, съел кусочек пьянящей рыбы фур и грезит наяву. Но стоило ему приблизиться к основанию столбов, тонущих уже в ярчайшем свете, как им снова овладел испуг.
Он глядел вниз через плечо и ему казалось, что там неимоверная пропасть без дна, только слепящее марево и блеклые разрывы в белом, и больше ничего -- только разрывы и усталость в руках, которые вдруг за столбами, искажающими форму, стали походить на крылья дракона.
Надо перебраться на стену, подумал он -- а может, и не подумал, а мысль пришла сама.
Он протянул руку и дотронулся. Стена была теплой и мягкой, как перина. Казалось, она сама притягивает своей пушистостью.
Тогда он, словно всю жизнь только и делал, что лазил по таким стенкам, воткнул башмак и налег -- держит, ухватился за ватную поверхность -- надежно, оттолкнулся и повис. Стена была вполне прочной, и оказалось, что по ней можно двигаться точно так же, как и по снежной горке.
И О-Тан, представляя, что его ноги легко врезаются в белесую массу, стал карабкаться кверху. Он даже замурлыкал какую-то мелодию, которая с утра крутилась у него в голове. Все складывалось удачно. Но стоило ему подумать, даже не подумать, а намекнуть тому снаружи, что так легко сорваться и улететь в горловину конуса, как опора под ним поползла и он начал скользить, оставляя за собой длинные, рваные борозды. Он мгновенно вспотел и взмолился всем богам, что если спасется и останется жив, то непременно принесет богатые дары святому Нимиро. И о чудо! -- скольжение замедлилось, и О-Тан замер.
Чуть дыша, он висел, судорожно вцепившись в податливую опору, и лихорадочно соображал, что ему предпринять. Везение отчего-то стало изменять ему. Потом он решил, если руки и ноги так легко вонзаются в стену, то почему бы, собственно, не втиснуться в нее целиком и, по крайней мере, не отдохнуть. Как подумал, так и сделал -- взбил стенку, как пуховую перину, влез вначале по пояс, а -- потом не долго думая, и с головой, и вздохнул. К его огромному удивлению в стенке дышалось так же легко, как и снаружи, а опора под ногами была такая же, как и мох на мало-мальски заросшем болоте.
Следует заметить, что О-Тан отличался некоторой романтичностью от своих слишком реалистично мыслящих сверстников по учебе. Может быть, эта крупица веры в невозможное и помогала ему.
О-Тан двигался, как в тумане, боясь одного -- подумать, что он в стекле или куске пластмассы, или еще каком-нибудь веществе, имеющим свойство превращаться в твердую субстанцию. Ведь подумай он так, через сотни лет его мог бы выставить какой-нибудь музей в куске стекла, как выставляют янтарь с завязшими в нем насекомыми.
Он так боялся думать о чем-то постороннем, что когда внезапно его правая нога не нашла опоры и он, высунувшись, увидел под собой бездну, совершенно не испугался. Теперь он был спокоен и так душевно целостен, словно заранее знал, что все его действия, все поступки, даже мысли заранее предопределены.
А пока он висел над черной-черной бездной и под ним плыла большая планета, такая большая и такая ярко-желтая, что с непривычки заболели глаза.
Теперь следовало слететь вниз. Не успел О-Тан так подумать, как понял, что умеет летать.
Казалось, чего проще, превратись в мотылька и порхай вон над теми лесами, которые с высоты выглядят не крупнее лужайки, или стань бумажным змеем и, задрав мочальный хвост, скользи беспечно и весело на перистые облака и желтые равнины, потому что ты умеешь плавать в вышине так же невесомо и лучисто и мысли у тебя подобно перебродившему пиву и безудержная радость вливается в душу и несет, несет...
О-о-о!.. О-Тан замотал головой, отбрасывая прилипчивое, как эйфория, наваждение.
И тут ему пришла мысль, что за все это время он ни разу так и не взглянул вверх. Ему даже не хотелось это делать, словно всякий раз, как только он приближался к этому, что-то уводило его в другую сторону.

Мысль эта, столь соблазнительная и интригующая, несла в себе такое сладкое чувство тайны и эта тайна так манила и звала, что он едва ее не исполнил, и, пожалуй, здесь наступил самый важный момент, потому что, кто знает, как сложились бы обстоятельства, взгляни О-Тан на небо, не появился бы здесь крохотный ручеек, который увел бы нас в русло иной истории.
Но О-Тан смотрел вниз.
Он видел целые материки, окаймленные синими морями, огромные желтые дома, литые, как храмовые свечи, прямые улицы, проложенные с поразительной правильностью, колонны, увенчанные прекрасными скульптурами, которые блестели, как и все внизу, ярким желтым светом, купола, которые горели подобно сотням тысячеваттных юпитеров, железнодорожные пути, мосты, акведуки, мельницы, церкви, пирамиды и гигантские мавзолеи, дороги, пересекающие континенты во всех направлениях и убегающие к чернеющему горизонту, реки, полные прохладной голубой воды.
Это была ослепительно-веселая планета, очень похожая на блин, который поджарили на золотистом топленом масле, и он принял этот цвет и купался в его лучах.
С этими мыслями О-Тан оттолкнулся от стены и, ощутив в течение нескольких секунд восторг от свободного падения, распростер руки и полетел. Он подумал, что походил в этом полете на воробья, подмеченного им как-то в парке. И в самом деле -- он скопировал его прыжок и движение -- ведь все живое едино и подчиняется одним и тем же законам.
О-Тан спланировал к городу, сделал круг над площадью и приземлился. Вернее, надо сказать, припланетился, ведь это была неизвестная планета, никак непохожая на Землю. Но, тем не менее, будем считать, что он приземлился, и так как не умел плавно сближаться с такими массами, то первоначально упал на бок, перевернулся, растянулся в пыли, чихнул и сел. Пыль медленно оседала на одежду. Она оседала так медленно и так блестела, что он понял, что это золотая пыль. Впрочем, стоило оглядеться, как можно было обнаружить, что все вокруг золотое: и здание, выходящее углом на площадь, и старый автомобиль со спущенными скатами, и даже брошенная кем-то подушка, которая сверкала подобно маленькому солнцу.
Такого количества золота О-Тан в жизни никогда не видел. Он был так изумлен, что последующие полчаса набивал пылью карманы – пока не наступил вечер. Не надо думать, что что-то с этим изменилось. Нет. Просто солнце стало светить чуточку желтее, загадочнее, совсем чуть-чуть -- так что неопытному глазу трудно было что-то заметить -- может быть, оттого что золото блестело по-прежнему ярко, а безумию О-Тана не было предела, но затем он нашел слиток, который, должно быть, служил когда-то кирпичом в кладке стены, и только тогда остановился. По неосторожности он споткнулся о подушку, чихнул еще раз, огляделся на гулкое эхо, принявшееся гулять по площадям и улицам, и вдруг осознал, что один-одинешенек на этой странной планете, не считая, конечно, того, кто подстроил ему это приключение. Ему стало жутко. Он понял, что должен кого-нибудь найти, чтобы только сохранить рассудок, и зашагал по дороге через город мимо зеленеющих бульваров, садов, городских озер с ажурными мостиками и нежной ряской, мимо кондитерских, где на витринах пирожное безе казалось первозданной свежести, мимо ресторанов и кафе, где на белоснежных скатертях поблескивала золотая пыль, мимо гостиниц, в дверях которых не было почтительно застывших швейцаров, а из отворенных окон не раздавался шум жизни. Звук шагов был единственным звуком, что будил тишину города. Город кончился, и пошли настоящие леса, в которых жили олени и гибкие черные пантеры, на лужайках порхали бабочки и жужжали мохнатые шмели, а заросшие озера блестели подобно бриллиантам в изумрудной оправе трав.
Постепенно леса редели и уступили место степям, где бродили стада диких лошадей и верблюдов, где вдруг из чащи вышло семейство слонов -- таких огромных и таких могучих, что О-Тан предпочел спрятаться на время в кустах.
После степей началась пустыня. Прямое, как стрела, шоссе убегало к далекому горизонту, и единственным цветом вокруг стал песчаный цвет.
Странное дело, чем дальше О-Тан уходил от города, тем легче было идти. Настал момент, когда он легко мог подпрыгивать, а затем -- совершать прыжки в пять-десять шагов.
Постепенно небо из нежно-голубого становилось синим, потом -- темно-синим, потом приобрело фиолетово-черный оттенок. Наконец, когда оно стало совсем черным, О-Тан увидел, что пришел.
Он увидел, что стоит на берегу космической реки и эта река течет мимо, а космический ветер теребит волосы и гладит кожу, и от этого кончики пальцев стало покалывать и мурашки побежали по затылку.

Справа и слева, как в какой-нибудь морской бухте, в пустоту выдавались каменные косы, и невидимо откуда прилетающий свет, делал их похожими на полупроявленные фотографии.
О-Тан спустился на косу и пошел. Камни под ним слегка проседали, а когда он перешагивал на следующий, тот тоже проседал, а затем возвращался на место. Постепенно коса редела, камни уже не лежали друг на друге, а висели в пустоте, последние располагались так далеко, что О-Тану приходилось прыгать -- самое удивительное, что делал он это с полной уверенностью в свои силы и возможности, и у него ни разу не закружилась голова, -- пока не добрался до самого последнего. Впереди и по краям больше ничего не было, совсем ничего, только всепоглощающая чернота, в которой сияли, блестели, переливались, плакали, бились, как крохотные сердца, бесчисленные звезды. И самые тусклые из них, казалось, были краем, но присмотревшись, можно было увидеть, что за ними еще дальше что-то от блеклого мазка или нечаянной капли молока в блюдце туши, которая опустилась на дно и проглядывает сквозь жирную умбру.
Внезапно стало светлее. Из-за края каменной косы выплыла ослепительно сияющая планета. Камень под О-Таном зашевелился, по косе пошли волны, и далекие звезды заволновались и замигали еще ярче.
Планета сияла, как ослепительный стадион. На ее поверхности были видны вулканы, цирки, высохшие русла рек и безводные пороги.
Планета все плыла и плыла, и солнечный свет высекал на ее поверхности искры, ореол сияния вспыхивал и мерк и снова вспыхивал и снова гас.
Из лачуги под белой горой вышел человек в красной клетчатой рубахе, закурил, пуская кольца сизого дыма, и помахал приветственно рукой. Лачуга за его спиной была точно такой же, какие О-Тан видел на Земле -- сколоченная из старых досок, с щелями в полу и дырявой крышей. На коньке восседал краснозобый индюк, косивший сиреневым глазом. Во дворе за изгородью бродила дюжина птенцов во главе с наседкой.
О-Тан помахал в ответ, а человек докурил сигарету, погладил усики на плоском лице и ушел домой. Из трубы повалил дым, индюк слетел во двор и стал важно прохаживаться, растопырив крылья.
Планета все поворачивалась и поворачивалась -- домик все больше закрывался и закрывался склоном белой горы, и вот уже ничего не видно и ничто не говорит, о том что за горкой живут человек и индюк с сиреневыми глазами.
По другую сторону на лунно-белой равнине бродили пучеглазые стреноженные драконы с кожистыми крыльями, и на одном О-Тан разглядел серебристую уздечку и парчовое седло. Драконы задирали морды и вдумчиво созерцали небо. Глаза у них были подобно земным ланям -- прекрасные и печальные.
Свет стал меркнуть. Ветер задул сильнее. Исчезли драконы и белая равнина. От планеты остался тонкий полумесяц. Наконец и он пропал слева за косой, и наступила темнота.
О-Тан повернулся и пошел назад. Теперь он решил исследовать другую сторону планеты-блина. Чтобы осуществить задуманное, ему пришлось долго карабкаться.
Весь день взбирался О-Тан. Горы вставали череда за чередой, хребет за хребтом. Мягкие, как спины верблюдов, они были покрыты серым лессом. Наконец, когда уже совсем стемнело и стало холодно, О-Тан попал в долину, посреди которой блестела замерзшая река. Дрожа и спотыкаясь от усталости, он спустился вниз и увидел на берегу сани.
Странное состояние овладело им -- с каждым мгновением сноровка и уверенность покидали его. Он почувствовал, что с этой минуты может рассчитывать только на собственные силы. Он сел в сани и покатил. Темные зубчатые скалы сменялись боковыми долинами, из которых сползали ледники, заснеженные вершины блестели в лучах далекого солнца. В полном безмолвии несся О-Тан. Порой с вершин срывались блестящие искры и пролетали над долиной, освещая дорогу, и тогда холодное, мрачное предчувствие сжимало сердце. Невидимые бездушные лики склонились над ним, черное небо стало враждебным. Трепет, граничащий с безумием, овладел О-Таном. Скалы стали раздвигаться. Долина сделалась шире и холоднее. Уже не было видно ее освещенных краев, пространство раскрылось, и впереди выросли тонкие, как иглы, трубы на фоне серых пиков. О-Тан ясно различил запах серы. Сани подкатили к берегу и замерли. Вверх по склону вела лестница, припорошенная снегом. О-Тан вылез из саней, поднялся по лестнице и увидел длинный забор, за которым что-то громыхало, ухало и дрожало. Бедный О-Тан совсем пал духом. Он сотворил короткую молитву и призвал в свидетели всех своих предков, он напомнил, что совесть его чиста и что великий Нимиро велел помогать слабым и заблудшим. После этого, обновленный молитвой, он дошел до конца стены и осторожно выглянул.

За забором в кромешной тьме, озаряемой мертвенным светом, среди огня расплавленного металла, огненных ручейков, текущих в изложницы, дыма, бьющего с шипением и уханьем, под огромным вогнутым куполом, который висел в черном небе без опор и растяжек, двигались, метались, дергались, как заводные, странные бестелесные фигуры о четырех руках и ногах.
Инстинктивно ему почудилась страшная опасность, он даже подумал, не повернуть ли назад, но тут же вспомнил о бесконечном обратном пути и трезво рассудил, что здесь его могут накормить и обогреть. Он уже предвкушал мягкую, теплую постель и шипящее мясо с кружкой пенистого пива, как внезапно из высокого строения на тонких паучьих ножках в его сторону потянулись цепочки огненных струек. Они тянулись так медленно и нехотя, что в последний момент О-Тан отдернул локоть и стал падать. Он все падал и падал, а они все спешили следом, изгибаясь в темноте, и не могли догнать, и наконец он ударился об острые камни и понял, что упал. И сразу же рядом зашипело, заискрилось и мелкие горячие осколки посыпались в лицо.
О-Тан куда-то покатился, скользнул, прополз, вскочил и бросился бежать. Позади выли сирены. Сотни прожекторов рыскало по долине и замерзшей реке.
И все же он убежал. Он убежал не прежним путем, а в другую Сторону, и остатки ночи брел по ледяным озерам и пыльным осыпям, и к утру впал в полное отупение. Он уже считал, что ему суждено умереть среди этих пустынных гор. Он молился, падал, поднимался, снова молился и снова падал. И когда уже совсем решил, что настал его последний миг, заметил по краю неба золотистую полоску – она сияла и дарила новые силы. Несколько раз О-Тан срывался и катился вместе с камнями по склонам гор. Камни шипели и казались живыми. Но в конце концов ему удалось взобраться и уснуть под желтым светом.
Он проснулся в полдень, свежий и бодрый. Сияла желтая пустыня, и по камням сновали юркие ящерицы. Чувство жажды и голода О-Тан по странности не испытывал. Такое явление в собственном организме его очень поразило. Он стал искать объяснение этому и пришел к выводу, что только желтый свет способствовал его спасению.
И О-Тан стал жить на Желтой планете, на освещенной ее стороне.
Он вернулся в город и поселился в самом шикарном отеле на площади. Питался он теперь одними деликатесами, которые отыскивал в запасниках магазинов и частных домов. Он даже обнаружил старое "Бургундское" и пристрастился выпивать перед обедом бутылочку. Его отпечатки оставались на ворсистых коврах различных учреждений, которые он исследовал с неизменной пунктуальностью. Каждый день он намечал новые развлечения. То путешествовал по островам, где водились белые цапли, то погружался с аквалангом и любовался красотами подводной жизни, то отправлялся в автомобиле по городам.
Он так бы и просуществовал безбедно, посещая винные магазинчики и выпивая за здоровье императора, купаясь в бассейнах с подогретой морской водой, рыбача с яхт на озере, которое было подобно бескрайнему морю. Он так бы и жил, ничем не нарушая тайный ход событий, если бы однажды по утру, когда небо за окном было особенно голубое, во второй раз не вспомнил, что ни разу за все время не взглянул на небо.
В этом была жгучая тайна, страсть нерастраченной души, звезда, что ведет уставшего, заблудшего путника в пустыне.
Он уже понял, что на этой планете ничего не происходит зря и раз он так подумал, в этом есть смысл искушения. В тот день он посетил музей, тот самый музей, возле которого припланетился. Надо сказать, что когда он перебрался на освещенную сторону и прожил довольно долго, чтобы забыть о странном заборе и огнях расплавленного металла, которым управлялись странные существа, он стал посещать музеи и библиотеки и постепенно так увлекся, что спал и бодрствовал в огромных залах, выходя только лишь за тем, чтобы погреться в желтых лучах.
Он прочитал все древние свитки и все книги современности, просмотрел все фильмы и видеокассеты, выудил из памяти компьютеров всю информацию и наконец понял историю планеты. Она эволюционировала таким образом, что полностью зависела от желания людей. Стоило им желать дождя, шел дождь, -- снега, шел снег. Жизнь представлялась эдемом без снов и раздумий, миром, в котором не было жажды неведанного, где счастье -- такая же действительность, как и окружающий мир. Но потом мир посетило Зло. Зло не имело видимого воплощения. Оно было вездесущим. Оно проникало в головы и сердца. Люди стали завидовать друг другу; оно вселилось в души -- бедные стали упрекать богатых, а богатые -- богов; оно раскололо партии на враждующие группировки, и начались войны. И так как все теперь думали вразнобой, то наступил хаос: лили дожди и шел снег, зной испепелял землю и реки пересохли, погасло солнце -- ибо никто не желал зажигать его для других.

О-Тан теперь не с восхищением, а унынием и даже отвращением взирал на желтые улицы и несносную золотую пыль. Планета не казалась ему теперь такой прекрасной, она была просто кошмарно-уродливой.
И вот тогда-то он и вспомнил о небе.
Он подбежал к распахнутому окну и выглянул -- в голубом небе висел огромный воздушный шар, такой огромный, такой гигантский, что его купол молочно-белого цвета терялся в синеве.
О-Тан выбежал из музея и понесся по дороге. Он бежал мимо знакомых зданий, мимо кинотеатров, где вечерами смотрел фильмы, мимо набережной, с которой порой рыбачил, а на свет фонарей прилетали огромные гладкие фиолетовые жуки и стукались о мостовую, мимо фонтанов с золотыми рыбками и замшелых мостиков через заросшие протоки. Он бежал так долго, что устал, но не приблизился к цели ни на шаг. Шар все так же безучастно висел в синеве. О-Тан тут же решил взлететь. Но сколько не силился, так и не смог приподняться над желтой дорогой ни на один сантиметр. Он упал и заплакал. Он понял, что потерял веру -- ту непознанную силу воображения, полета души, мысли, что питала его до сих пор. Отягощенный страшной тайной он потерял способность летать, больше того, он потерял веру в саму планету.
Жизнь его казалась конченной. Одинокий и опустившийся, он бродил по городу и с тоской и отчаянием глядел в небо. Он представлял, что люди, покинувшие эту планету, тоже где-нибудь так же смотрят в небо. Постепенно он пристрастился к пороку, которым страдают заблудшие души, и ни один кабачок не избежал участи быть обследованным от стойки до самых глубоких подвалов. Иногда он задирал голову на шар и тогда песни его звучали особенно тоскливо. Начался сезон ветров, и погода портилась по три раза на день. Он опустился, перестал бриться и оброс, как дикий зверь. Теперь его не привлекали ни музеи, ни библиотеки.
Но однажды, когда он особенно тоскливо взирал на белый шар и песня его была подобно волчьему вою в пустыне, в его отравленном алкоголем мозгу произошел странный полет мыслей и через полчаса он вступил в прохладные покои музея. Он спустился в подвал и из кучи мусора и рухляди извлек новенькие крылья с пластиковым покрытием и нервущимися жилами.
Целый месяц О-Тан учился летать. Он не спал, не ел, в кровь стер колени и изодрал локти. Он утратил чувство времени, и к нему вернулась прежняя сноровка и ловкость. Он так страстно желал одного -- научиться летать, что очень скоро достиг определенных результатов, ведь все мы способны на многое, если пожелаем. Даже ветра, которые теперь дули беспрестанно, помогали ему. Настал день, когда О-Тан понял, что у него хватит сил долететь до шара. Всю ночь он плохо спал. Ему снилось, что шар поднимается все выше и выше в голубую даль и наконец тает в ее глубине, а он со сломанными крыльями падает назад на Желтую планету.
Едва взошло солнце, О-Тан взобрался на крышу музея, расправил крылья и полетел. Он летел легко и естественно, как естественно спадает водопад в речку, как парит голубь в вышине. Он сделал несколько кругов над площадью, забираясь все выше и выше. Город стал меркнуть в желтом свете, пропали детали. Вот он сделался не крупнее рыночной площади, и О-Тан увидел край планеты и косы, что простилались за ее пределы.
Возле шара О-Тан почувствовал себя песчинкой. У него не было совершенно никаких сил проникнуть внутрь, и сколько он не старался, стенка так и осталась твердой. Тогда он опустился ниже, где в устье горела газовая горелка. Между пламенем и стенкой оставалась щель. О-Тан сложил крылья и полез.
Три дня он лез и почти обессилел. Теперь это была не мягкая податливая масса, а нечто, что отдаленно напоминало стекло. Для того чтобы удержаться, ему приходилось прикладывать все свои силы. Теперь он был слишком скептичен и с трудом втискивал в стену кончики пальцев.
И вот, когда он совсем отчаялся и смертельно устал, он увидел, что впереди голубеет небо. Он удвоил усилия и почувствовал, что начинает скользить в голубизну. Тогда он расправил крылья и полетел. Под ним открылась родная Земля.
О-Тан так волновался, что в спешке едва не столкнулся с пролетающим спутником. Как маленькая звезда, он спланировал мимо, задев крыльями солнечные антенны, облетел станцию и помахал ее обитателям рукой. В газетах всего мира в те дни писали, что трое космонавтов ми один астронавт потеряли рассудок, потому что якобы видели живого ангела.
А О-Тан летел дальше. Он был счастлив и беспечен, ибо принес из другого созвездия сокровища, дороже которых нет в мире -- веру в Желтую планету, звездный ветер и драконов с глазами ланей.
И здесь его история, в общем-то, кончается. Хотя можно еще добавить, что он приземлился в родном городе на центральной площади, упал на колени и стал горячо молиться, а вокруг собралась толпа любопытных. О-Тана арестовали, посчитав, что он украл очень дорогие крылья и спрыгнул с небоскреба. Напрасно он рассказывал о Желтой планете, ему никто не верил. Напрасно он говорил о городах из чистого золота, над ним смеялись. Напрасно он уверял, что и есть тот самый ангел, от него отворачивались.
О-Тана приговорили к трем месяцам общественных работ, а так как хозяин крыльев не нашелся, то в уплату штрафа пошли крылья -- единственная ценная вещь О-Тана.
И долго еще О-Тан приходил в университетский городок, где молодежь тренировалась с его крыльями. Так как никто не мог научиться летать, их забросили под трибуны, а потом сломали и выбросили на свалку.
А рассказам О-Тана никто не верил. Он прослыл вралем и фантазером. Так и живет он, теперь уже старик с веселыми глазами человека, который видел в этой жизни больше нас с вами, и когда ему уж очень досаждают внуки, он грозится улететь на Желтую планету-блин.

1989г.