МОСКВА - ЧЕРНОБЫЛЬ

Илана Вин



Обычная чуткая ночь. Полузабытье. Редкий ночной звонок телефона. Его тембр ничем не отличался от дневных трелей.
Однако ночью он прозвучал устрашающе, как приговор. Поднимешь трубку или нет – уже явилось, без спросу, предчувствие трагедии.
Голос любимой Наташи, бывшей ученицы:
- Моя дорогая, случилось что-то страшное – уезжайте!
Она тогда с мужем-атомщиком жила в Чернобыле.
- Реактор, - Наташа продолжала шепотом, - взорвался.
Моему Димочке было около трех месяцев.
Куда уезжать?
Налаженная жизнь в семидесяти километрах от катастрофы.
Завтра придет Альбинка, потенциальный кадр и чудное дитя для пианизма. Она блистала в школе педпрактики при музыкальном училище. Я хотела заполучить ее к себе в класс.
С ребенком в коляске мы вышли из квартиры. Сосед-инженер возвращался с работы. Он тихо сказал: «На радиозаводе измеряли сегодня. Сейчас не время для прогулок. Иди домой, закрой окна, всех выкупай».
Первый толчок.
Альбина стала проситься выйти из класса все чаще. Уроки прерывались. Она возвращалась бледная, обессиленная. Когда я узнала диагноз – рак щитовидной железы – все стало понятно.
Второй толчок.
Не хотелось ждать новых. Мы рванули в Москву. Родители, я с маленьким ребенком и еще сестра с семьей. Все – в двухкомнатную квартиру к тете Люсе. Дима постоянно кричал, каша на плите варилась медленно, грудного молока не было. Вместе с кашей варилось и бурлило неспокойствие в доме. Маленький мешал. Мешал спать, мешал жить. Да все мы там мешали жить себе и другим. Выбор пал на нас.
«Вы должны уйти», - решила тетя Люся.
В чужом доме сопротивляться не принято. Я погрузила в коляску детские вещи. Даже сумку не успела взять в спешке.
Мы ушли. Застыв с Димочкой на руках под кроной огромного дерева, я думала:
«Что будет?.. Почему родители так спокойно нас отпустили? Скорее бы приехал муж».
Но врачи тогда не подчинялись себе, тем более заведующие отделениями, одним из которых и был мой муж. Чрезвычайное положение.
День безразлично отдавался темноте. Я последовала его примеру.
Прогуливающаяся с коляской девушка тоже оказалась Наташей.
- Вам помочь? - поинтересовалась она. - Я не встречала вас раньше в нашем дворе.
- Мы из района катастрофы на Чернобыльской атомной. Приехали к тете, она живет здесь, на третьем этаже, - показывая на высокий дом, честно призналась я. - Шумно с нами и ... - я не могла удержать прорвавшиеся сквозь закрытые шлюзы, слезы и продолжать объяснения.
Целая жизнь промчалась в ускоренной съемке перед глазами. Стоит спровоцировать, зацепить – и потянется цепочка залежавшихся воспоминаний к выходу.
- Пойдемте к нам. Мы с мамой живем в этом же доме, на шестом этаже, - пригласила нас новая знакомая.
Наташиному сыну, Стасу, упитанному, не по возрасту крупному мальчику, исполнился год.
«Русские – антисемиты, зачем ты им нужна? - звучали подголоском избитые фразы.
«Она разрешает нам пожить у них, совсем чужие люди и столько тепла. Спасены!». Жизнь возвращалась.
Наташа кормила грудью не только своего ребенка, но и моего. Дима потихоньку подрастал.
Наверное, я рано успокоилась.
Снизу кто-то истошно кричал:
- Эй, вы там, наверху! Вашего ребенка убили!..
Не я съехала вниз на лифте.
Не я смотрела на перевернутую коляску, боясь заглянуть и увидеть, что там внутри. Время остановилось.
Убили меня...
Мой старшенький, Слава, к тому времени закончил учебный год и приехал к нам, один, поездом.
Они с Эриком – сыном сестры, пытаясь успокоить кричащего малыша, толкали коляску от одного к другому, пока она не перевернулась на полном ходу, зацепившись за бордюр.
Дети замерли от испуга...
Дрожащими руками я вернула коляску в прежнее положение и увидела на земле комочек – сжавшийся, спящий!..
Он дышал, все было в порядке.
Спасибо, Москва. Слава Богу.
Быт закрутил свою машину. Сестра часто приходила к нам на шестой этаж. Мы гладили, стирали, варили. Дышали московским воздухом и слушали. По радио – целый день конкурс пианистов имени Чайковского. Как-то даже в зале консерватории побывали.
Если бы не Чернобыль.
Слава и Эрик вышли выбросить мусор. На этаже всё приспособлено для этого: открывается люк в большой трубе, и отходы спускаются вниз. Слава вернулся один.
- Эрнест исчез, - произнес он, дрожа от страха и непонимания происшедшего, - я слышал только глухой стук далеко внизу.
Мы летим вниз. Мальчик застрял в проеме между вторым и третьим этажами, между окном и бетонной стеной. Кожа на лице, на руках и ногах разодрана. Лежит без сознания. Жив.
Кто-то выбил железную решетку на этаже, и он, худенький, оступившись, провалился.
Все обошлось.
Спасибо, Москва. Слава Богу.
Наши новые друзья не взяли деньги за проживание.
Через два месяца приехал муж, обеспечил всех питанием, выполнил какие-то ремонтные работы по дому. Рассказал про грибочки, которые получил в благодарность от пациентов. Проверил их в центре по измерению радиации в пищевых продуктах. Оказалось, даже пакет фонил. В землю закопать – опасно, сжечь – нельзя. Вот такой подарочек.
За пятнадцать следующих лет ушли из жизни многие преподаватели и студенты училища.
Нас приняла новая родина – Израиль.
Но перед этим пришлось еще вернуться в зараженную зону.

Когда тетя Люся приехала в Израиль погостить, она рассказала такую историю:
Наташа не вписалась в новое перестроечное время. Денег не хватало даже на лекарства. Пришлось работать ночами в метро. Стас находился в детском пансионате, там и оборвалась его жизнь в возрасте четырех лет. Крупозное воспаление легких.
Бабки говорили:
- Не надо было чужого кормить грудью. Из двоих выживает один.
«Ну, откуда такие глупые бабки?»
Мне стало страшно.
Я передала какие-то доллары, написала письмо, отправив в конверте часть своей души.
Наташа, пройдя лечение в психиатрии, ходит в синагогу. У нее еврейский друг.

- - - - - - - - - - - - - -