Лампадовы

(Из записок сотрудника ГПУ-НКВД)

Начало см.:
http://www.neizvestniy-geniy.ru/cat/literature/proza/1236409.html?author

1. УПОЛНОМОЧЕННЫЙ САХАРОВ

Под синим бездонным небом реяли кумачовые флаги. Колчак не дошёл до Кукуева. Колчак был разбит. Армия Колчака была рассеянна непобедимой Красной армией. Армия адмирала распалась, истаяла, как сахар в горячем чаю.
Григорий Уваров живой и невредимый, раненый легко в руку, пришёл с колчаковского фронта домой и по рекомендации укома РКП(б) был избран секретарём сельской ком-ячейки.
Бывший фронтовик Кирьян Лампадов, выслуживший в карательном отряде у Колчака чин унтер-офицера, ночью пробрался в дом к отцу, сельскому богатею-кулаку и спрятался там. Подённый работник Филипп Рагозин был этому свидетелем. Как бедняк и сочувствующий советской власти он сообщил об этом секретарю ком-ячейки Григорию Уварову.
Уваров вместе с председателем сельсовета Лёшкой Лихим, недавно назначенным милиционером Стёпкой Охлябиным и присоединившимся к ним приехавшим уполномоченным уисполкома Сахаровым направились к Лампадову.
Старший Лампадов, Демьян Иванович, пожилой мужик с окладистой посеребрившейся бородой, с прищуренными хитроватыми глазками, ссутулясь, возился в овине.
- Где Кирьян? - спросил его Уваров.
- Был, да ушёл, - спокойно ответил Лампадов.
Контуженный на фронте империалистической войны уполномоченный Сахаров пустил белую пену изо рта, скривил набок губы до левого уха, подурнел глазом.
- Выродка прячешь, поганое своё семя берегёшь, Демьян, - выдавил из себя Сахаров. - Удавлю на ентой перекладине.
- Я за сына не ответчик, - ответил Демьян Иванович. - Не скрываю, был Кирьян дома, ребятёнка спроведывал. Явился и тут же убёг. Сказал, что скоро они придут вас, большаков, резать.
Отведя плечом в сторону Кирьянову жену Домну с младенцем на руках, Лёшка, а за ним остальные вошли в дом.
- Нету Кирьяна, - красивым грудным голосом сказала Домна, идя за незванными гостями. - Был, но скоро ушёл...
Она села на лавку, откинула с плеча просторную рубашку, показала красивую полную молока грудь и сунула длинный чёрный сосок, из которого выкатилась большая капля молока, в рот младенцу. Она сидела, словно Богородица с иконы, спокойная и величавая.
В это время со двора донеслось конское ржание, и было видно в окно, как Кирьян на весёлом кауром жеребце выскочил в распахнутые ворота.
- А! Твою мать!.. - выругался Сахаров. - Ушёл, говоришь, кулацкая твоя морда. Совецку власть омманывашь, контра!..
Белыми глазами он вонзился в Домну и в младенца, сосущего грудь. Схватив за ноги младенца, он вырвал его из рук матери, взмахнул им под притолоку.
- Истреблю сволочное семя!.. - заорал Сахаров нехорошим голосом.
Домна вскочила с лавки и высокою своею грудью бесстыдно таранила товарища Сахарова, припёрла его большевистскую сущность к бревенчатой стенке, молоком оросила его просолённую гимнастёрку, вскинула крыльями белые полные руки к заверещавшему ребёнку. Но длинён был товарищ Сахаров, не достать ей. И впрямь, треснул бы Сахаров бандитское отродье о стенку или об стол, или обо что ещё твёрдое. Взял бы он на свою душу этот грех, но подоспел Уваров и вынул из его костенеющих пальцев невинное существо.
В этот момент повалился товарищ Сахаров на пол, и стала его бить корча, и белая пена потекла на сдвинутое судорогой страшное лицо со стеклянными глазами.
Григорий вложил ребёнка в руки обеспамятвовавшей Домны, взял её увесистую грудь и, цыкнув струйкой молока, сунул мокрый сосок в жадный ротик крохи.
А товарищ Сахаров, отбившись в корчах, к этому моменту успокоился и крепко спал.

2. ПРОДРАЗВЁРСТКА

Осенью в Кокуево приехал уполномоченный уисполкома Парамонов. Он собрал сельских активистов и зачитал им разнарядку на хлебопоставки. Три дня Уваров, Лихой и Трофим Никифоров, комбедчик, раскидывали задания по дворам и подушно. И ничего у них не выходило.
Уваров сказал Парамонову, что такая разнарядка оставит крестьян без хлеба. Товарищ Парамонов ответил нам, что рабочие в городах голодают, что заводы и фабрики стоят, а крестьянин и на подножном корму выдюжит. И ещё он сказал Уварову и Лихому с Никифоровым, что за срыв хлебопоставок, он отнимет у них партбилеты и вообще... При этих словах товарищ Парамонов выразительно похлопал себя по карману элегантных бриджей, в которых угадывался револьвер. И ещё добавил загадочное:
- Или мы их, или они нас...
С ним не спорили, хотя активисты понимали, что их арифметика правильная, а советская - неверная и смертельно обижает крестьянина.

Вскоре в село прибыл продотряд во главе с товарищем Грабовским. Грабовский, кроме хлеба, потребовал мобилизовать у крестьян подводы с лошадями под хлеб и попросил Лихого поселить его к уступчивой вдове посисястие. На нём был английский френч песочного цвета, серо-зелёные бриджи и жёлтые ботинки с крагами. У колен болталась деревянная кобура с маузером. Походил он на колчаковского офицера только без золотых погон.

Утром Уваров, Лихой, Никифоров и милиционер Охлябьев пошли с продотрядовцами отнимать у крестьян хлеб. Злые глаза провожали их.

Бандитский отец Лампадов Демьян Иванович, когда продотрядовцы нашли его схрон, оборудованный хитро в амбаре в глубокой яме, разъярился и пошёл с остро заточенными вилами на товарища Грабовского, намереваясь продырявить его френч. И чуть не проткнул его вместе с телом хозяина. Милиционер Стёпка Охлябьев застрелил Лампадова.
- Молодец, благодарю, - сказал ему побледневший Грабовский и похлопал по плечу. - Я этого не забуду, товарищ...
Стёпка Охлябьев смотрел на распростёртое тело односельчанина испуганными круглыми серыми глазами.
Несколько крестьян, наблюдавших за действиями продотрядовцев, внесли мёртвое тело Демьяна Ивановича в дом, огласившийся горестными бабьими воплями.

Загруженные лампадовским хлебом телеги, запев печальную песнь, выехали со двора.
- Другие будут знать, как идти против нашей советской власти, - сказал товарищ Грабовский, бывший телеграфист со станции Узловая, нежно держа Лёшку за локоток, и поинтересовался, где в селе можно достать самогон.

Григория Уварова дома ждал хмурый отец, Андрей Моисеевич.
- Спасибо тебе, сынок, и твоей совецкой власти за её доброту и ласку. Последние штаны снимаете с крестьянина.
Ночью Ульянка, жена Григория, по своей бабьей глупости отказала ему в его законном мужьем праве.

И приснился Григорию сон: товарищ Грабовский на лихом коне мчался без штанов, но с кобурой маузера у колен. В правой руке он держал кумачовый флаг, в левой большую бутылку самогона.

3. ДОМНА ЛАМПАДОВА

Бывший колчаковский унтер-офицер Кирьян Лампадов укрылся в лесах. Там он сколотил банду в два десятка сабель. Он нападал на деревни и сёла, убивал активистов, поддерживавших советскую власть и грабил их дома, но Кокуево обходил стороной. Однако узнав о том, что Стёпка Охлябьев убил его отца, Кирьян поклялся отомстить милиционеру.

Прошло около месяца, когда он устроил засаду у Стёпкиной избы.
- Молись перед смертью, коли веруешь в Бога, - сказал он Стёпке, выходя из укрытия с винтовкой наперевес.
Стёпка молиться не стал, а с большевистской отвагой рванул на груди шинельку и ответил:
- Стреляй, гад!..
Кирьян нажал на курок. Затвор винтовки только сухо клоцнул. Осечка. Зато наган, выхваченный Стёпкой из кармана шинельки сработал безотказно.
Кирьян рухнул на первый снег, раскинув руки крестом. В его глазах застыло удивление. Так новое горе пришло в дом Лампадовых.

Домна похоронила Кирьяна на кладбище рядом с Демьяном Ивановичем. Утром она похоронила мужа, вечером в сгустившихся фиолетовых сумерках она с дитём пришла к Стёпке.
- Ты осиротил нас с Захарушкой, так бери тады нас на прокорм, - сказала Домна удивлённому Стёпке.
Стёпка не прогнал её, только спросил:
- А будешь жить со мной, как баба?
- А чё дееть мне? - усмехнулась Домна. - Буду.
- Лады, - обрадовался Стёпка, после возвращения с войны живший один в запущенной избе. Оба его родителя умерли от тифа ещё в восемнадцатом году.
Он оглядел Домну. Она ему нравилась: баба подходящая.
Стёпка засветил толстую, с руку, пасхальную свечу, конфискованную в сельской церкви.
Домна покормила цицей Захарку, уложила на лаву и легла сама поодаль от дитя.
- Иди, што ли, - позвала она Стёпку. - Посмотрим, чё ты могёшь, убивец...

Полночи они катались на широкой лаве. Билась Домна головой о подстеленную Стёпкину шинельку, вонзаясь ногтями в голую спину мужика, полосуя её в кровь, пока тот не вскинулся с хриплым стоном.

Стёпка уснул, а Домна некоторое время смотрела на его лицо в неверном свете пасхальной свечи, на его чернеющий впадиной раскрытый щербатый рот, вслушиваясь в ровное с присвистом дыхание. Затем она поднялась с лавы, стараясь не потревожить Стёпкин сон, подошла к печи, где ещё раньше заприметила топор.
Стёпка умер во сне. Домна ударила его обухом топора по голове. Послышался хруст костей. Домна ударила второй раз и отбросила топор в сторону. Глаза Стёпкины открылись, но были они уже мертвы.
Домна оделась. Взяла на руки пробудившегося ребёнка, вынула грудь и приложила его к соску. Лицо её было спокойно.
Уложив уснувшего ребёнка на лаву, она вышла на улицу.

Было ещё темно. По небу тоскливо плыл ущербный месяц.
В темноте пробежала Домна к своему дому. Там она переменила широкую юбку на Кирьяновы штаны, оседлала единственную оставшуюся в хозяйстве лошадь Маруську, вскочила на неё по-мужски, и ночная мгла поглотила её.

На следующее утро, когда Стёпка не появился в назначенное время в сельсовете, к нему Лихой отправил деда Лукьяна. Дед Лукьян нашёл в просывшей избе мёртвого Стёпку и орущего Домниного младенца.

Младенца забрал Григорий Уваров. У его Ульянки, ещё кормившую грудью их Ваську, молока хватало на двоих.
А Стёпку Охлябьева похоронили с большевистскими почестями в самом центре кладбища.

Далее см.: http://www.neizvestniy-geniy.ru/cat/literature/proza/1236672.html?author