hanifaZZZ

Ханифа Мухаммадохирова
Поломанный саженец

Памяти погибших во второй мировой войне
Шел снег обильный и поздний. Мириалы снежинок укутывали плотным покровом крыши и гребни заборов, молодые побеги и высохшие ветвистарого орешника, поломанные птичьи клетки, обвалившиеся стойла и хлева, сады и огороды. С возвышения, на котором разместился дом Саидабегим, хорошо просматривалась степь Занбур. Ещё вчера пламеневшие среди свежей травы и кустарниковой поросли тюлпаны сегодня поникли под белым гнетом. И даже горная цепь Мулк вершины и красные склоны которой, точно высокомерьные стражи окружали селение, нынче казались придавленными, пленными бесчисленным белым войском. Снег укутал также и миндальную рощу и она стояла в молчаливом выжидании. Крутой холм, которий словно живот выпирал из горного склона, загораживал миндальную от ветра. И потому ее кроны оставались неподвижными, напоминая собой опечаленных птиц, у которыхпохитили выводки. И дольжно бить только в корнях и побегах, неприкритых землей, ещё трепетала жизнь. Ветви, покрытые снегом, тянулись к небу, будто взывая о помощи. И весь миндальник был словно погружен в траур. А может это только так казалось Саидабегим. Снег старался переломить кривое посредине дерево боярки, росшее в миндальной роще. Это дерево так и называли «кривым боярышником Сайидабегим» И кривой боярышник тоже покорился судьбе, низко опустив заснеженные ветки, и как и миндальники, застыв в неподвижности. Его ветви то ли хотели прильнуть к земле, то ли поникли, признавая свое поражение. Дольжно бить старому дереву была известно истинно, что склоненную голову меч не сечет, и оно старалось только не переломиться в сгибе. И заросли буряна вокруг двора, в которых и люди, и козы и овцы протоптали себе тропы, тоже поникли и ничего неосталось от их прежнего упрямства. Просотодушная пора цветения столькнулась с изменчивостью природы. Претензии ушедшей зимы на господство были столь явными, без ее повеления никакого цветания не дольжно быть, повсюду ощущалась ее давяшая длань. Красочный наряд весны казался изодранным и сама она походила на узницуожидающую милости повелителья.
Неожиданный снег согнул и цветущее ветви урюка, и порывы холодного ветра раскачивали их из стороны в сторону. Старуха вышла из помещения и опираясь на свой посох, медленно побрела к молодому урючному деревцу. Это было деревцо ее детей…Ему шел третий год и оно уже цвело. Но мать ещё непробовало его плодов. Ей хотелось, чтобы их сперва сорвали ее дети…Этой надеждой она и жила теперь.
Ее рука коснулась молодого деревца. Заскорузлыми руками она немного очистила его от снега.
Саженец был посажен у арыка, у самой межи, которая отделяла двор от огорода. Сперва мать хотела, что бы тут посадили тутовник. В жаркую пору укрывал бы двор тенью. И давал бы множество ягод, которые и летом бы ели досыта, и на зиму бы запасали Да, в голодные годы, люди говорили, тутовники здорово выручали людей…
Но все трое ее детей с малодетсво очень любили урюк. И как нарочно, все три урючных дерева в ее саду в тот год высохли. И тогда рани утром, перед самым восходом солнца, Курбонмухаммад принес этот саженец, тогда ещё тонький и хрупкий, из дома Хасана-сапожника и посадил вместе с бтарьями. Да, а она, мать, была вон там, у очага, у ныне обвалившейся стены. Развела огонь и кипятила молоко.
Она старалась посильнее развести пламя, что бы приготовить еду до окончания работы сыновей. Не позвтракав, они не уходили по своим делам.
- Ну вот теперь урюка досыта наедимся, - сказал Нормухаммад, сполоскивая запачканные землей руки у рукомойника во дворе.
Мать видела в тот лищь несколько дней, как сажанец поднял свою голову в подворье…Началась война…Через три дня призвали на фронт Курбонмухаммада…За ним следом забрали и двух сыновей…Всего девять писем пришло от них матери и она бережно хранит их на полочке над входом. И утром и вечером она береть их, подносит к глазам нюхает, желая ощутить их запах. Не умеет она читать. И всякий раз, когда к ней забегает соседский мальчик, она просит его прочитать вслух эти письма. Четыре письма от Курбонмухаммада, два от Нурмухаммада и три от Одинамухаммада.
…И это сажанец ей так же дорог, как и те дорогие весточки…
Она смотрит на него и его веточки кажутся ей строчками из писем…В этом году сажанец обильно зацвел, много на нем появилось почек. И неясно почему, но Саидабегим увидела в этом доброе предзнаменование. Должно быть, вернутся ее сыновья…Или хотья бы придут от них письма….Вернулся же сын Савсан…Правда без одного глаза…Или Нурали, сын того же Махмадрасула, он возвратился без одной руки…Говорят, что не видели ее Курбонмухаммада…Как так может быть, как они могли не видеть его…Их же в одинь день забрали на фронт…
Да, ее первого сына через три дня после объявления войны пирзвали в армию вместе с сыном Махмадрасула и другими молодыми односельчанами…Сын Султана Гафур пришел домой два дня назад…Говорят, хромает…Говорят, сильно болит раненная нога…Хобить только не может…Гафур-друг ее сына…Друг Нурмухаммада…Такие проказники были, столько озорных проделок было у их…
…Мулло-Абдусамад очень любил обоих…
- Они меня из беды вызволили, - говорил он.
…Саидабегим хоошо помнить этот случай…
Какото недоброжелатель сообщил в правление, что мулло в своем доме проводит богослужения, читает намазы. Говорят, что этот сделал Имод, тот самый, который был парторгом…Только сгореть его могиле, ничего не вышло из его усердия…
Правления колхоза примыкало к большому амбару. Криышу этого складского помещения по распряжению председателя в начале каждого лета обмазывали глиной. Долгое время и неизвестно почему, но крыша амбара излюбленным местом игр кишлачной детворы. Гафур и Нурмухаммад, как только начинало темнеть, забирались на крышу и подолгу играли там и забыв о боме…
- Твой сын и сына Султана ничего небоятся, - сказала Истадбону.
Царапнули сердце Саидабегим ее слова, но ничего не сказала она в ответ. Да и что можно было сказать. Бог с ней, этой Истадбону. Недаром люди называют ее злопыхательницей…Да, Истадбону не любила озорных мальчишек…
Сколько раз они видели как по вечерам она воровала груши из сада Мулло-Абдусамада…И в награду за молчание поделили с ней. Но дети ест дети. Как только сладкых нестало болше и про обещание свои тоже забили. Ну и Истадбону казалось бы сама занимаешься неблаговыдними делами помалкивай. Так нет же, сама делала и на мальчишек наговаривало…Да, это ночная ведьма ничего не боялась. Скорее все напасти опасались ее саму. По ночам лазила по людским садам и огородам и все, что удавалось добыть, тащила домой. Рассказывали, ее муж купил осла, и тогда Зохир, словно мимоходом, заметил:
- Муллонаим-ака, что вы будете ещё с одним ослом, и одной ослицы хватало. О такой, как она, другие только мечтают…
И впрямь, Истадбону вполне могла утащить груз двоих ослов.
Сын Саидабегим, и сын Султона тоже сколько раз были свидетелями ее воровства.
Мальчишки увлеченно играли на крыше амбара в бабки. День клонился к вечеру. Одному нужно было загонять домой барашков и козлят, другому предстояло отыскать «бродячую» корову, они прекратили игру и спустились с крыши.
Гнусавый Носир знал, что если бы он равнялся на двух дружков, то дома бы вместе ужина постоянно получал тумаки. Потому он, как на крыльях, перелетел с крыши амбара на крышу Усто-Низома войлочника, оттуда спустился на землю и побежал домой. На крыше склада остались Нурмухаммад и Гафур. Словно не был у них забот ни о корове, ни о козе с козленком…
На самом деле не было так…Нурмухаммад и Гафур, как и другие мальчишки, выросшие в горах, хорошо знали как «ласкают» ноги камни и колочки на склонах, куда они забирались за топливом и оттуда тащили тяжелые связки дров. И их руки были такими же мозолистыми и загрубелыми…
Трудолюбивыми были ее сыновья…Нурмухаммад, выросший без отца, хорошо понимал тяжелые дни матери.
Подходило время жатвы и все жнецы наперебой хвалили Нурмухаммада за умение и сноровку…А он даже не смущался от этих похвал. Ещё маленький был. Нравилось ему одобрение взрослых. Сильнее ободрялся и быстрее косил свою деленку…
Да, много пришлось Саидабегим жать с ребятами…И Курбонмухаммад неоставал от нее. С чувством собственного достоинство был парень. И работал также неспешно и старательно. Жал так, что бы ни одного колоска не оставалось. Одинамухаммад отставал от него. И в учебе, и в работе…Ох, господи…Верни мне моих жнецов…
Недокосили своих делянок и оставили их…Трудолюбивые были ребята…
Курбонмухаммад скоро уличные забавы. Быстро повзрослел ее первенец…Нурухаммад тот другой был. Большой проказник. Только и думал об улице. Уже ночь на дворе, а его все нет. Мать беспокоится. Столько получал затрещин от братьев…
- Мама, этот твой сынок видно некогда непоумнеет,- ворчал бывало Курбонмухаммад, отправляясь на поиски брата. Мать его останавливала.
- Не ходи, - сейчас сам придет.
Знала, что иначе приведет Курбонмухаммад рыдающего братишку. И успокаивался тогда старший, действительно. Курбонмухаммад был отходчивый очень любил обоих братьев.
Нурмухаммаду было тогда шесть-семь лет. Давно он уже выпасал стадо. С того дня как стал помогать Гулмуроду. Пастух сам просил его у матери. Она не препятствовала. В полдень мальчишку без сознание принес домой Барот-счетевод. Мать не от отчаяния. На пастбище мальчишку ужалила Мать непомнила, как кричала и как на рвала себе волосы. Была вне себя от отчаяния. На пастбище мальчишку ужалила змея. И откуда она только взялась, и надо ей было напаст на сироту…Змеинный яд от людского недоброжелательства…
Пришел Мулло-Абдусамад. Прочел над мальчиком молитву. Затем раскалены лезвиемазрезал место укуса. Что он потом еще делал, Саидабегим уже не видела, потеряла сознание. Женщины попрыскали ей в лицо водой, привели в чуство. Увидеда только, что шевелится сынишка. Живой…И возблагодарила Всевышного…В это время прибежал плачущий Курбонмухаммад. В е дни его забирал с собой пастух Халим на ферму, где нужно былосмотреть за телятами. И хотя уже рослый был, а все еще оставался подростком. Всю мужскую работу выполнял в доме мальчишка…
Ркуи и лицо поцарапанй, штаны в прорехах, на сбитых коленках видны потеки крови. Бежал по дороге от колхозной фермы досюда, до селения Суфаи Булур, спотыкался на выбоинах и падал, и добрался до дома весь в пыли и окровавленный. Зашел и бросился плача матери на грудь…
…И в тот год, когда этот проказник, укушенный змеей, свалилися с орешника Фотимы-биби и сломал себе ногу, каждый божий день Курбонмухаммад таскал его на закорках в школу и обратно…
Безмерно любил он бтаьев…Но в гневе был неудержим. И боялись его мледшие. Хорошо помнит мать, как он колотил обоих за то, что они украли яйца у курцы-наседки, принадлежавшей Истадбону.
Даже Гафур не оставался без наказание в тот день. Истадбону, стоя на крыше, кричала во весь голос:
- Саидабегим, лови своих воров…Эй, люди, никакого спасения нет от этих сирот вдовы Саидабегим!
Ни слова тогда несказала мать той скандальной женщине. Это был первый случай, когда мать не встала на защитусвоих питомцев.
Оставила с проказниками Куронмухаммада, а сама ушла в сад. На другой день ее старший сын отнес в тюбетейке разозленной Истадбону десять яиц…
Да, боялись мальчишки старшего брата. Больше, чем родной матери. И все таки продолжал Нурмухаммад допоздна играть на улице с сыном Султана и забывал про все,и про ом в том числе. Постепенно и Курбонмухаммада привык к проделкам брата…
Ничего не говорил больше…
Звезды украсили небо алмазноц россипью. Месяц покинул своего укрытие и высветлил потемневшую землю. Нурсухаммад и Гафур прекратили играть и сидели на крыше, вытянув ноги. Друзья беседовали. Говорили о своем, что не предназначалось для посторонних ушей.
- Знаеш, мать Сангинмурода вышла замуж, - сообщил пирятелю свежую новост Гафур.
- Кто сказал? – осведомился Нурмухаммад.
- Бабушка Губора. Она приходила к нам за прядкой. Я сам слишал. Сангинмурода с сестрой оставила у своего брата, а сама ушла.
- Сангинмурод знает?
- Знает. Только делает вид, что незнает.
- У меня двух цыплят лиса утащила, - после недолгого молчания сказал Нурмухаммад.
- Это не лиса, хорек, - поправил его приятель.
- Не знаю, лиса, хорек или шакал. Главноге, что нет их. Самых крепких красненьких петушков уташила, - вздохнула печально Нурмухаммад.
- Слушай, давай я тебе обменяю наших петушков на молоденьких курочек,- сжалился над Гафур. - У тебя ведь других петушков нет.
- Да, прежде собака была, хорошо было. Теперь ее нет и стали цыплята пропадать,- не сводя глаз с какой-то точки, посетовал Нурухаммад.
…Если бы они непроголодались, кто знает, бы еще просидели на крыше, по прежнему вытянув ноги. Так и болтали на темы, интересные мальчишкам. Но голодные желудки требовали свое, приятели неохотно поднялись с мест и побрели к своим домам. С того места, где сидели, можно спригнут вниз.
Можно было спригнуть на гончарную глину Ойиши, делавшую кувшины. Или можно было в сторону и спустится по оглоблям повозки. Третий путь был на крышу хлева Усто- Низома войлочника, которая примыкала к крыше амбара. А оттуда можно было спригнуть прямо на улицу. Но друзьям легкиц путь спуска был не по душе. Им больше нравилось высокое дерево, давашее возможность проверить свою ловкость. Оба зацепились за ветви большого орешника, нависавшие над крышей складского помешения, и перелезая с одной на другую, стали спускаться. Добрались до толстого ствола и тут услышали поразительный разговор двух людей. Как ни напрягали зрение, но в потемках не могли различать собеседников. Мешал забор, утопавшие во мраке.
- Да, каждую ночь собираеть в доме людей и молится, - говорил один другому, которого друзья позднее, осмысливая услышанное, назвали «Доносчиком».
- А кто там еше молится, знаешь?- в голосе второго человека звучали властность и гнев.
- Конечно, я осотавил список, вот он, - «Доносчик» вытянул руку и подал листок бумаги второму человеку. После чего добавил:- Мулло-Абдусамад сам читает молитву, а присутствуют все, кроме Машраба- учителья и Шарафа-Камсомола.
Нурмухаммад и Гафур напряженно ислушавались в каждое слово разговаривающих мужчин. Если бы же подняли головы к верху, то непременно заметили бы на фоне звездного неба две неясные фигуры.
- Даже сироту Мумина-сапожника вовлекли…
Нурмухамад, услышав имя своего отца, почувствовал, как застучало сердце. Ветка, за которую он держался, задрожала в его руках. Он бросил изгляд на своего приятеля, который лежал на горизонтальной ветке. Если тот подтянет ногу, то послышится шелест, если же оставит так, как есть, то едва не касается годов собеседников.
…«Сирота Мумина». Нурмухаммад понял, что «Доносчик» имел в виду его брата Курбонмухаммада, потому что они все трое учились у Мулло-Абдусамада но именно тот знал читал молитвы и наизусть и священные тексты.
Неясные тени отделились одна от другой. Первый-«Доносчик» зашел за амбар и скрылся там. Второй направился к правлению колхоза. Нурмухаммад и Гафур выждали, когда те удалятся на приличного расстояние, после чего проворно спустились в проулок и каждый побежал к своему дому. Вскоре после этого Мулло-Абдусамад уже знал о разговоре, состаявшемся под деревом. Поглаживая рукой бороду, он смотрел на опорные столбы своего дома и о чем-то напряженно размышлял, Курбонмухаммад бил встревожен…
Ночь представители правительство ворвались в дом муллы, чтобы поймать его с поличным. Каково же их было изумление: вместе молитв и чтения священных текстов звонколосый хафиз пел под дутар песню «Ленин-брат и руководитель». На расстелено дастархане стояло даже вино. Незванные гости выпили. Вместе с ними отведал спиртного и сам мулла. Саидабегим не могла поверить этому.
Ну ладно выпил, что десделаешь, чтобы снять с себя подозрение. Если бы не выпил, увели бы его, как Искандара, мужа Ойиши, и расстреляли. Убили человека за обну только книгу с арабскии письменами. По словам Мулло-Абдусамада-эта была нерелигиозная книга, а книга с лечебными наставлениями. Но ведь в доме Мулло-Абдусамада вообще ни одной книги не нашли. В ту же ночь их все уложили в хурджин, сверху прикрыли травой и отнесли в дом Саидабегим. Два года лежали священные книги у нее в сеннике.
После той ночи Имод Мулло-Абдусамада публично называл «мулло-пяницей». Думал, что тем самым подрывает его авторитет. Но люди все знали…Мулла не только не лишился доверия односелчан, а вот самого Имода Аллах наказал. Ночью он ехал по дороге между кишлаками Миёни Джуйборон и Суфаи Булур, лошадь споткнулась и сломала ногу. Волки набросились на лошадь, а заодно и на всадника…А уж так старался Имодпрославить во всех окрестных селенных муллу как вероотступника…
Да, не по-людски умер. Скорее по-собачьи…Мулло-Абдусамад остался жывим и здоровым.
Ночью он ехал по дороге между кишлаками Миёни Джуйборон и Суфаи Булур, лошадь споткнулась и сломала ногу. Волки набросились на лошадь, а заодно и на всадника…А уж так старался Имод прославить во всех окрестных селениях муллу как вероотступника…Да, не по людски умер Имод. Скорее, по собачьи…Мулло-Абдусамад остался живым и здоровым. И не было другого муллы в селениях Чордара…
После того случая мулла стал осторожнее. Прекратил давать уроки. Учеников больше небрал. Одного только Курбонмухаммад обучал тайком. Не было сына у муллы. Только трое дочери, сыновя Саидабегим всегда помогапли ему. Однако больше всех по душе ему был Нурмухаммад. В будущем видел его своим зятем. Симпатичный был парень Нурмухаммад. Белолицый, светловолосый, глаза голубые-голубые. Правда, роста невысокого. Походил на свекровь. Вот только в кого выдался беспокойным нравом, этого мать никак не могла определить…Проказник отчаянный. И такой разговорчивый. У Василия и его жены Ольги научился водить трактор. Да, Нурмухаммад был первым в кишлаке из парней, кто умел управлятся с этой машиной…Говорили, дочь муллы, третья девочка-Шоиста, едва только заслышит рев тракторного двигателя, так сразу бежала смотьрет, кто ведет трактор. А сама придумывала предлог, вроде за водой напрвлялась к роднику Дахани Джу. Только потом, когда сына забрали на фронт, узнала она, что парень с девушкой встречались тайком…
Красивый был парень. Если бы захотел, сердце всякой девушки мог бы покорить…
Курбонмухаммад тоже не был не из последних. Високий. Глаза и брови черные-черные. Очень шло ему это. Первенец больше удался в отца. Покойный муж был таким же приветливым и обходительным…Саидабегим никогда не слышала от него грубого слова…
Одинамухаммад был самым младшим. Худощавый. Роста невысокого, ненизкого. Как говорится среднего. Глаза большие, выразительные. Черты лица четкие, словно вырезанные изкусным мастером. Приболел и потом на лице появились рябинки. Изменилось лицо бедного парня…
Ноги имел длинные, тонкие. Соседская старуха, покойная Назокат, да будет рай ее прибежиившем, прозвала Одинамухаммада «Скороходом». С верху крыши бывало кричала старуха:
- Саидабегим, хо Саидабегим, где твой скороход, пусть принесет холодной водички из родника…
И теперь мать как только увидит длинногую птицу, таксердца у него начинает давать перебои, будто сына увидела…И тотчас же вспоминает зов соседки с высокой крыши…Быстро бегал за водой ее сын, послушный и проворный был…
Голос у него тоже очень приятный был. Хорошо пел песни, слышно его было с высоты Лашан до самого селения. Бивало услышит мать и места себе ненаходит от волнения. До чего же звучный и сильный голос. Даже наслаждалась его пением. Но и опасание закрадывалось в душу. Боялось мать людского сглаза…
- Ну-ка, сынок Абдумумина, спой нам такую-то песню,-случалось просили и Одинамухаммад запевал.
Пел он…Для жневцов во время уборки урожая…Для тех, кто отмолочивал зерно в хирмане…Для односельчан в дни торжеств…Для Розии на крыше…на заборе…
…Любил он эту девушку…с детсво никого невидел кроме Розии…
Голос сына до сих пор звучит в материнских ушах. Доносится, откуда-то сверху, вроде с крыши. Иногда матери даже кажется, что и не на войне Одинамухаммад вовсе, а стоит на крыше лицом ко двору соседей и, что бы ввести в заблуждение Назара-тайлоќа и ео сплетницу жену Гулнору, делет вид, что проветривает ерно, а сам поет и ищет взглядом соседскую дочь.
Поет на крыше звонкую песню, а сам раскрывает сердечную тайну любимой девушке:
- Э, влюблен я в дочь соседа…
-Эй, дочь соседа, я весь твой…
Да, вернется теперь, Одинамухаммад и сильно огорчится. Выдали замуж его Розию. В соседнее селение…Что могла мать поделать? Ничего от него не зависело…А если говорить по правде, не очень-то ей хотелось роднится с Гульнор. Уж больно скверный у нее язык. За это в селении Гульнор называют «Змеиным ядом».
Только в память о сыне общалась с Гульнор. Заговаривала о дочери, а в ответ слышала:
- Неизвестно, вернется ли твой сын или нет…
Тогда сердце матери сжималось от боли…
Зато Мохбегим дочь мельника Вали, до сих пор ожидает возвращения Курбонмухаммада…Уже готовились к свадьбе, да война началась…
- Ни за кого другого не выйду замуж, - твердо заявило Мохбегим.
Хоть бы сынок поскорее вернулся…
Мать бы свадьбы для своих дорогих сыновей провела, навестки бы в доме появились…И печаль томит безутешную мать…
Снег набросил на голову старухи белое покрывало. Разношенные галоши давно промокли. Она уже не чувствовала боли в замерзающих ногах. Старый сатиновый халат, наброшенный поверх ветхого карбосного платья, плохо защищал от порывов леденящего ветра…Да, впрочем, и не замечала его Саидабегим. Она ощущала холод в ветвях и почках, тонком стволике молодого деревца, посаженного ее сыновьями, а вот своим измученным телом нет…
Снег больше несплетал над старухой своего причудливую сеть. Он стремился окутать ее от белоснежной тканью с головы до ног. А она гладила тонкий стволик иссохщей рукой. И еле слышно разговаривала с деревцом…
…Не снег это, беда…беда для тебя…Беда для всех людей…И без него столько несчастий на наши головы…
Тонкие ветки саженца облепил мокрей снег, который шел и шел непрестанно. Его тяжесть была им не под силу и они все ниже склонялись к долу. Холодный ветер обвевал заснеженные ветки. Он словно потешался над этим беззащитным саженцам. Свирепый ветер…Ветер рвал во все стороны и полы халата старухи, концы ее белого головного платка…Пара воробьев, усевшихся на верх пустой клетки для куропатчик, висевшей под потолком веранды, следили крохотными бусинкаи глаз за за понурой Саидойбегим. Должно быть старуха напоминало им в эти мгновения те каменные изваяния, которые высились на вершинвх Мулка. Вот только из глаз Саыидобеги дились слезы, а вот слез на лицах тех каенныхисполинов никто невидел.
…Старуха осторожно тряхнула ветки. Снег осыпался с них на землю…И ей показалось, что вместе со снегом облетели почки и бутоны цветков…И надо было стряхивать с деревца снег. И сердце противилось этому- ведь осыпались и почки…Сажанец выпрямился…Освободился от снега…А заодно от цветов и завязи тоже…Пара воробьев все также не сводили своих крохотных глаз с иззябшей старухи. И должно быть та из них, которая недавно стала матерью, особенно остро чувсвовала сердечную боль Сайидыбегим…А, может быть, они беспокоились о прокорме своих птенцов, которые непестанно звали родителей из своего гнезда, свитого под стрехой айвона. Снег лишил птиц возможности отыскать птицу под толстым холодным покровом.
- Какая беда пришла…
Старуха едленно пошла к своей хижине. Перед тем как отворить дверь, еще раз взглянула на молодое деревцо…Еще раз остановила взгляд на замерзающих почках и бутонах, и силы словно пошли на убыль.
А снег становился все гуще…
…Угли в сандалии, небольшой печке для ног, стоящей в углублении под столиком, уже подернулись пеплом, но еще сохраняли тепло. Их разожгла рано утром соседка Ситора. Звуки шагов ее дочь Саидабегим хорошо различала. Девочка принесла ей горячую похлебку.
Да пошлет ей Бог благо, Ситора-заботливая женщина. У самой детей полон дом, а еще присылает дочь проведать старуху…
Саидабегим привстала со шкуры белого барана, служившей ей и подстилкой, и мгновенным ковриком, и протянула руку к тарелке с едой. Она почувсвовала себя обессилевшей, рука заметно дрожала. Не смогла поднести ложку ко рту и похлебка пролилась обратно в тарелку.
Любопытный взгляд пятилетней девочки, которая еше не изведала жизненных горестей, живо перебегал с лица старухи на тарелку с едой. Старуха растянулась невзничь на шкуре. Если бы девочка небоялась матери, она сама бы съела принесенную похлебку, все равно ведь бабушка есть не хочет…
Девочка протянула матреи деревянную ложку, предлагая ей съесть пищу, приносила старухе, но вопреки ее ожиданию, мать не рассмеялась, а побежала в дом Саидыбегим…
Ситора увидела старуху лежавшей ничком во дворе рядо со сломанным саженцем, тонкие ветки утопали в снегу и сквозь его покров сиротливо проглядывали розовые точечки замезших цветков.
- Сажанец моих синовей, -это было последнее слова, кторые смогла выговорить старая женщина.
А на другой день небо было чистым и безоблачным. Теплые лучи солнца безжалостно отомстили зиме за ее коварное вторжение в те предели, где уже властвовала весна. Снег быстро стаивал, щедро напитывая влагой отгретую землю…
Гроб с телом Саидбегим вынесли со двора.
…Пара воробьев, непрестанно чирикая, долбили клювами веточки обломанного урючного саженца, склевывая с них почки, пригодные для корма оголодавших птенцов.
Одноногий солдат с голубыми глазами, опираясь на костыли, медленно поднимался по горной извилистой тропинке, которая вела его с долины Занбур прямо к родному кишлаку Суфаи Булур…