Темнеет рано

Литература / Проза / Темнеет рано

Пред.

Просмотр работы:

След.

03 марта ’2015

12:50

Просмотров: 18184

Поднять работу в данном разделе

Услуга "Покажи себя сам" (шапка сайта)

Антон Шушарин
Контактная информация:
Тел: +7-950-962-85-32
e-mail: temneetrano@mail.ru
Жанр: рассказ

Темнеет рано

1
 Скачков сидел за письменным столом и сочинял отчёт. Сдать документацию на подпись на-чальнику он должен был ещё два дня назад. Перечитав последнее предложение, старлей помор-щился и, скомкав лист, отбросил в сторону. Взгляд потянулся за окно. Глаз зацепился за жилки колючей проволоки. Вот! Cтрочки в его отчёте выходили такие же неровные и колючие.
 Скачкову вспомнился сон, который вымучил его под утро.

 Ему снилась лечебница в осенних горах, обнесённая высоким забором. Выбитые стёкла, об-лупившаяся краска на стенах, пожелтевшая потолочная плитка, узор на которой похож на копо-шащихся в молоке опарышей, и несколько десятков людей, поражённых неизвестной болезнью. Он, Скачков, в белом халате ходит меж рядами больничных кроватей, на которых лежат разла-гающиеся люди. С них слоями слезает кожа, плоть отстаёт от костей и выглядит как мясо вяленой рыбы. Через распахнутые окна в палату ветер закидывает листья, они кружатся, опускаясь на больных. Люди почти не разговаривают, кто-то стонет, кто-то тихо бредит. Запах гниющей плоти не даёт дышать, его мутит, он быстрым шагом пересекает палату и распахивает дверь запасного выхода. Чистый горный воздух, свинцовое осеннее небо. Он прислушивается, кажется, до его слу-ха доносится шум прибоя, похожий на артиллерийскую канонаду. Откуда здесь-то? К нему на кресле-каталке подъезжает один из больных – сморщенный человечек с голым черепом, весь по-крытый гноящимися язвами.
 – Здесь рано темнеет, – тихим голосом говорит он, как будто не обращаясь ни к кому.
 Скачков молчит.
 – У меня отняли обе ноги, – продолжает больной, у него выцветшие глаза. – Ты же началь-ник, сделай что-нибудь.
 – Я не врач, – разводит руками Скачков.
 – Тогда улетай, – всхлипывает больной. Он скребёт язву на щеке. Под ногтями остаётся ко-жа, которую он принимается вычищать, потеряв интерес к собеседнику.
 Скачков расправляет крылья и взлетает.
 – Во, – доносится до него чей-то голос, – сапсан полетел.
 – Прощайте! – кричит он, но не слышит собственного голоса.
 Его крик заглушает нарастающий низкий гул. С треском падает дерево, вырванное с кор-нем. Гарь. В нос ударяет вонь взрывчатки, всё вокруг застилает дым. Скачков со всего маха нале-тает на витки колючей проволоки. Грудь пронзает холод, Скачков падает, крылья ломко обвисают. Оглушённый, он слепо шарит по земле. Под ладонями – россыпь ещё горячих стреляных гильз...

 Лопатки свело дрожью, старлей поёжился, положил ручку и сунул правую руку под мышку. В кабинете было очень холодно. Он подошёл к окну, посмотрел наружу сквозь обледеневшее стекло и в который раз пожалел, что своевременно не дал команду дневальному утеплить раму. Из окна была видна часть изолированного участка и бараки соседних отрядов, здание дежурной части и лес за пределами колонии строгого режима, в которой он служил.
 Скачков вернулся к столу, который располагался прямо напротив входной двери. Буквой «т» к нему был приставлен ещё один, за которым осуждённые писали объяснительные, заявления на условно-досрочное освобождение, на краткосрочное или длительное свидание с родственника-ми, на выдачу вещей, на... В общем, заявления осуждённые писать любили и делали это часто, от-рывая начальника отряда от его работы, вынуждая бегать с этими заявлениями к руководству.
 «Плыл по городу запах сирени-и-и», – пело за дверью радио. Периодически песни прерыва-лись, и по коридору разносился грубый голос: «Внимание, колония! Осуждённому такому-сякому прибыть в дежурную часть!» или: «Внимание, колония! Начсоставу прибыть в столовую для про-ведения обеда жилой зоны!»
 – Ничего не успеваю, – пробормотал Скачков, покосившись на пачку необработанных до-кументов. Но... Нарочито медленно достал сигарету, в задумчивости поднёс её к носу и вдохнул запах табака. Ему вспомнилось, как утром, проснувшись в поту, ничего не соображая, он бродил по комнате, переживая приснившийся кошмар, потом оделся, зажёг сигарету и стал тупо разгляды-вать складки на своих помятых брюках.
 Старлей сел за стол. От воспоминаний во рту скопилась горечь. Курить расхотелось.
 – Дневальный! – крикнул он.
 В кабинет завалился невысокий худой зэк, одетый в чёрную хэбэшку. «Иванов С. Б. Отряд № 7», – было написано на бирке, пришитой на правой стороне груди.
 – Меня зовут Сергей Борисович Иванов, меня пол-Европы знает. Все в курсе?
 Вид лица Серёги Иванова, угрюмого, изборождённого глубокими морщинами, не соответ-ствовал его забойной, блатной речи и жиганским манерам. Он стоял на ставке дневального отряда, что подразумевало посильную помощь в организации работы с осуждёнными. Иванов отвечал за своевременный подъём зэков, выход на утреннюю зарядку, сопровождал рабочие бригады к месту развода на работу, давал указания уборщикам, наводящим чистоту в помещениях отряда... За рабо-ту он получал небольшое денежное вознаграждение плюс возможность получать дополнительные передачки, краткосрочные и длительные свидания с родственниками.
 – Сергей, сделай кофе и возвращайся. Будем документы подбивать, – дал указание началь-ник отряда, оставив без внимания выходку дневального.
 – Начинается, – скривился Иванов и с ходу поменял тон: – Но для вас, Владимир Николае-вич, хоть мордой в грязь!
 – Уймись, – осёк его Скачков. – Ставь чайник. Я совсем замёрз тут...
 – Мёрзнешь, родной человек? А я тебе говорил, Николаич, давай окно утеплим. А ты мне чё? «Потом, потом», – дневальный подошёл ближе. – Ты плохо спал, что ли, Николаич? – щурясь, спросил он. – Я вот сегодня ужасно спал. Полнолуние...
 – Серёга, кончай базлать. Не то настроение, – оборвал его Скачков.
 Дневальный хмыкнул и пошёл к двери.
 – Хоть бы котлет домашних принёс, гражданин начальник. Совсем я без мяса отощал. - Он обернулся, внимательно посмотрел пронзительными карими глазами на начальника отряда, усмех-нулся и вышел.
 – Ухо! – послышался крик из коридора. – Сделай кофе для начальника отряда!
 Скачков проводил взглядом скрывшуюся за дверью спину: а ведь и впрямь тощой. Он по-дошёл к висящему на стене маленькому зеркалу и оглядел своё отражение. А сам-то лучше? Свет-лые короткие волосы, высокий лоб, нос с горбинкой, усталые серые глаза, широкие скулы. Всё же свежее. Оскалив отражению зубы, Скачков вернулся к столу, нехотя взял ручку и продолжил пи-сать. Домой бы сейчас пойти, выспаться... Странно, что об одной и той же вещи утром мы думаем одно, а вечером – другое. Утром я ненавижу эту форму, эту работу. Зато, когда я выхожу за забор, мне нравится чувствовать на себе погоны. Где правда?
 – Контрик в локалке! – заорал стоящий «на атасе» зэк. Это означало, что в барак пожаловал отдел безопасности. Скачков надел ушанку, бушлат, застегнулся и вышел в коридор отряда.
 – Внимание, отряд! – крикнул сидевший около его двери зэк. Все осуждённые разом обер-нулись.
 – Вы тут ходите, движуху тормозите, – заулыбался «атасник». Во рту блеснули золотые ко-ронки передних зубов. – Присматриваем за вами.
 – Ладно. В локальный участок кто зашёл?
 – Оперативный дежурный.
 – А-а-а, Саныч, – разочарованно протянул Скачков и вернулся в кабинет.
 Оперативный дежурный делал формальный обход по отрядам, чтобы расписаться в журнале посещений. Никакого дела до начальника отряда ему не было.
 В кабинет вернулся дневальный, неся в руках кружку кофе. По кабинету распространился терпкий аромат. Зэк Иванов пил только дорогой, хороший кофе, который ему присылали с воли.
 – Где салфетка, которую я оставлял?
 Начальник отряда, оглядев стол, развёл руками.
 – Ну и для кого я салфетки ношу, чтобы он на столе пятна не оставлял? – Иванов взял пер-вый попавшийся листок и поставил на него кружку.
 – Э-э-э! – Скачков торопливо переставил кружку. – Это же заявление. Ортман просит сви-дание.
 – Ну и хорошо. Ты лучше порви его, – посоветовал Иванов. – Ортман слабак. Но при этом он никого не уважает, даже своего отца. Он подбивает мужиков на тебя жалобы писать. Давай его в банку закроем.
 – Рано, – отозвался начальник отряда. – В ШИЗО заехать он всегда успеет. Пусть пока пла-вает, а мы понаблюдаем.
 Старлей сел за стол, отпил обжигающе горячий крепкий кофе, держа кружку в ладонях, и глубоко вздохнул. Ему хотелось оказаться дома, скинуть берцы, походить по ковру босиком, пова-ляться с книжкой на диване.
 И чтобы дома было светло. Он уже забыл, когда был дома днём, уходя на службу рано утром и возвращаясь почти ночью.
 – По дому загрустил, отец? – поинтересовался дневальный.
 – С чего ты взял? – Скачков пожал плечами.
 – Я такие вещи сразу подмечаю. Восьмой год сижу, – пояснил Иванов. – Эх, начальник, на-шёл ты себе работу...
 Отзываться на сочувствие старлею не хотелось. Он повёл рукой:
 – Присаживайся давай, поработаем.
 Дневальный, вздохнув, присел спиной к окну. Мысли Скачкова тянулись к дому, он медлил, сделал ещё несколько глотков из кружки, всё не решаясь отставить её.
 – Ну, чего сидим вздыхаем, Николаич? – заторопился дневальный. – Давай работу мне, а то я пошёл тогда. Мне по отряду двигаться надо.
 Скачков протянул ему пачку листов.
 – Вот тебе список отряда и таблица. Видишь названия граф? Там я карандашом статьи по-метил. Считаешь, сколько у нас человек сидит по каким статьям, и вписываешь цифру в пустую клетку. Всё понятно?
 – Всё понятно, – эхом отозвался зэк Иванов.
 За дверью началось оживление.
 – Отрядник тут? – спросил кто-то.
 – Тут, – ответили ему.
 – Сейчас я ему всё выдохну! Беспредельщики!
 Дверь распахнулась.
 – Николаич! – В кабинет ворвался всклокоченный раскрасневшийся осуждённый, очевидно, только забежавший с улицы. Его морщинистое вытянутое лицо раскраснелось от мороза, очки запотели, и он смотрел на старлея поверх их. – Что за дела, Николаич! Что за беспредел! Я в прокуратуру писать буду! – он кричал, отчаянно жестикулируя. – Я вообще...
 – Алексей. Во-первых, я не разрешал тебе войти, а ты уже вошёл, – не поднимая головы, оборвал его начальник отряда. – Во-вторых, сними головной убор, в-третьих, надо представиться, как положено. Да? В-четвертых...
 – Да пошли вы все! – срывающимся голосом крикнул зэк и выскочил из кабинета. Скачков, как ни в чём не бывало, продолжал писать.
 – Совсем сидельцы охренели, – не отрываясь от работы, резюмировал Иванов.
 – Он по жизни кто? – поинтересовался Скачков.
 – Мужик, – ухмыльнулся дневальный. – Пока что.
 – Узнай, чего он хотел. Может, действительно проблема.
 – Николаич, он провокатор. Не грузись. Смотри, сейчас он успокоится и извиняться придёт, бля буду. Хорошо ты его срезал. «Во-первых, во-вторых...»
 Скачков глянул на дневального и достал из стола половинку листа.
 – Начальнику ФКУ ИК – ... – начал он сам себе диктовать. – Рапорт. Докладываю, что сего числа осуждённый...
 В кабинет постучали.
 – Да-да,– крикнул Скачков.
 В кабинет зашёл «мужик» Алексей.
 – Осуждённый Федотов А.П., отряд номер семь. Гражданин начальник, разрешите обра-титься, – отчеканил он.
 – Когда я, наконец, делом займусь! – вздохнул старлей, бросил ручку и поднял глаза на Фе-дотова. – Алексей! Можешь ведь, когда захочешь. А я вот на тебя рапорт пишу, – Скачков ткнул пальцем в начатый рапорт. – Сам себе. Сейчас зарегистрирую, документы составлю и на дисцип-линарную комиссию пойдём. Обнаглел ты, Алексей.
 – Извини, Николаич. Криво въехал, признаю. Ходил в ларёк. Денег нет на карточке. А как же их нет, если мне жена перевод неделю назад отправила! Меня уже клинит от этой вашей бух-галтерии!
 – Разберёмся, Федотов, – Скачков сделал себе пометку в блокноте. – Иди в отряд.
 – Ты извини, Николаич, не хотел я пылить! Клинит, представляешь!
 – Иди в отряд, тебе говорят! – приказал начальник.
 – Вали отсюда, мышь! Сейчас по печени получишь! – заорал дневальный. – Вишь, работа-ем!
 Зэк Федотов, пятясь, улетучился.
 – Вот видишь, Николаич, уважают тебя зэки. Извиняются, когда неправы, – усмехнулся дневальный. – Кстати, я закончил. На вот, проверяй.
 – Молодец, Сергей! Пружина!
 – Меня ж зэки не отвлекают через каждые две минуты, – отмахнулся Иванов.
 Начальник отряда пробежался глазами по цифрам. На первый взгляд всё примерно сходит-ся. Всё равно никто сверять данные не будет. С таким движением осуждённых по отрядам цифры всё равно ни у кого не совпадают.
 – Ну что? Всё ровно?
 – Да. Заметил, сколько у нас из-за порожняка сидит? Украл телефон, отнял сумку, набил рожу. За банку кофе сесть! И таких половина отряда. Ну что вы за народ!
 – Зря ты так, Владимир Николаевич, – Иванов отложил бумаги и посмотрел на начальника отряда. – Зэк зэку рознь. Счастливы те, кто не сомневается. Любящий муж, ребёнок, блаженный какой-нибудь... А в зону попадают сомневающиеся. Потому и пьют на свободе, потому и воруют, потому и грабят, что сомневаются. Ищут что-то, без чего жить нет никакой возможности.
 – Ну-ну, – отозвался начальник отряда. – Всю жизнь по тюрьмам да по лагерям. Это вот по-иск?
 – Знаешь, в мире много хороших людей, которые совершают плохие поступки, а мы уго-ловники, какой с нас спрос, – ответил дневальный и, помолчав, добавил: – Тот, кто не убивает се-бя, должен молчать о жизни.
 «Откуда он это берёт? Неужели сам придумывает?» – озадачился Скачков.
 Зазвонил телефон. Начальник отряда поднял трубку, представился. Оператор поста видео-наблюдения попросил подойти в дежурную часть. Выходить на мороз не хотелось. Занят. А если на него настучат начальнику, он что-нибудь соврёт. Здесь так принято. Врёшь, а тебе верят. Это удобно. Так удобнее всем, потому что так проще.
 Старлей захлопнул рабочий блокнот, собрал на краю стола бумаги и встал из-за стола.
 – Ты куда? – озаботился дневальный.
 – Курить хочу, – отозвался начальник отряда. – Зайди к Окуневу, скажи, пусть чайник ста-вит, а то я у него ещё с утра не был.

2
 Скачков вышел из кабинета и прошёлся по отряду. Осмотрел подсобные помещения, поже-лал приятного аппетита тем зэкам, которые гоняли чаи в комнате для приёма пищи, проверил ра-боту кабельного телевидения в помещении для воспитательной работы. Всё было в порядке. Если бы не случайность. В сушилке для верхней одежды он поймал жулика, который разговаривал по мобильнику. Старлей отнял запрещённый предмет, сунул его в карман и велел осуждённому зайти к нему на беседу.
 Завершив обход, Скачков зашёл в каптёрку, где располагался старший дневальный, «смот-рящий на отряде». Он отвечал за дисциплину в отряде, за ремонт помещений, считался неоспори-мым лидером и авторитетом среди зэков седьмого отряда. Окунев сидел за столом и мешал ложкой кофе, приготовленный для начальника отряда. Он встал, уступая место старлею, и поприветство-вал его кивком головы.
 – Здорово, Николаич.
 – Привет. Дай пепельницу. Рассказывай, какие движения, какие новости, информашка опе-ративная какая есть? Что за ночь произошло, пока меня не было?
 Обычно с самого утра Скачков первым делом заходил в каптёрку и разговаривал со стар-шим дневальным или завхозом, как его ещё называли неофициально сотрудники. Окунев расска-зывал, что произошло в отряде и в локальном участке барака за время отсутствия начальника отря-да. Сегодня отчёты напрочь выбили из графика.
 Окунев поставил на стол пепельницу, закрыл дверь на ключ и присел по другую сторону стола.
 – Замполит вызывал вчера. За ремонт спрашивал.
 – И как?
 – Давайте быстрее, говорит. А где я денег возьму? Позвоню домой, скажу: мама, продавай квартиру, пацанам надо новые сортиры ставить, – завхоз глубоко затянулся и потушил сигарету.
 Зэк Окунев был на голову ниже Скачкова, но шире в плечах. Под серым свитером перека-тывались мощные мышцы. Весь он походил на молодого, очень сильного зверя. Его глубоко поса-женные голубые глаза, даже когда он смеялся, глядели жёстко. Даже голос Окунева был похож на рык. Он отсидел восемь лет за разбой. Ему осталось каких-то девять месяцев, и последнее время он заметно нервничал. Дмитрий, как и все, хотел домой. В Питере его ждала старенькая мама.
 – Дим, я не помешаю? Начальник, день добрый, – в каптёрку зашёл один из приближённых к завхозу людей. Это был воистину амбал. Он повернулся боком, чтобы пройти в дверной проём. Помещение заметно уменьшилось, настолько много места занимал зэк. Игорь Акимов почти два метра ростом, и весу в нём килограмм 130. У него коротко остриженные тёмные волосы, голубые глаза навыкате, огромные кулаки и низкий, всегда хриплый голос.
 Игорь «двигается» по отряду, поддерживает дисциплину, если необходимо, даёт денег на ремонт, поэтому Скачков разрешает ему некоторые вольности: подольше поспать, посмотреть те-левизор после отбоя, покурить в каптёрке.
 Осуждённые в колонии дезорганизованы. Каждый второй зэк бегает к операм и делится ин-формацией: где прячут телефоны, кто напился, кто принял «пронос» или «переброс» и так далее. Здесь много врагов и нет друзей. Люди запуганы, озлоблены, здесь каждый сам за себя, и потому разрозненной массой управлять нетрудно, как, впрочем, и на воле.
 – Николаич, ты спишь с открытыми глазами, что ли? – Игорь присаживается на свободное место у стола. Табурет трещит под его весом.
 – Встань! Сломаешь табурет! Я тебе говорил – не садись на него, – Окунев уступил своё ме-сто на устойчивом стуле, а сам пересел на табурет. – Такие все тупые! – Он искоса смотрит на на-колки, покрывающие левую руку Акимова. У завхоза наколка только одна – «перстень» на среднем пальце свидетельствует о том, что он побывал в питерских Крестах.
 – Николаич, когда в отпуск? – не обращая внимания на ворчание Окунева, интересуется Акимов.
 – Через неделю.
 – Ты вчера тоже говорил, что через неделю.
 – Через неделю минус один день. Если замполит отпустит. – Скачков посмотрел на кусочек неба в маленькое слуховое окошко в стене напротив двери, потом взял шапку и стал приглаживать мех вокруг кокарды. «Девочка моя синегла-а-а-зая», – пело радио. В коридоре кто-то подпевал ему, коверкая мотив.
 С улицы доносился стук железа – кто-то занимался на спортплощадке, несмотря на мороз. Идти в кабинет не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Не хотелось видеть жуликов, выслуши-вать нытьё про одежду, питание, свидания, передачи, работу, отдых... Не хотелось видеть началь-ство, выслушивать нотации, выполнять невыполнимые приказы.

 Ему вспомнилось, как вчера замполит попросил его остаться после вечернего совещания на разговор.
 – Посадишь завтра утром своего старшего дневального в изолятор, – закуривая, приказал он.
 – Товарищ майор, за что? – изумился Скачков. – Меня мой завхоз устраивает, оперов тоже, с порученной работой справляется. Обстановкой на отряде владеет, люди его уважают. Мне новый завхоз не нужен.
 – Ты чего понёс, Вова? – спокойно прервал его замполит. – Он мёртвый у тебя. Ремонты встали. Зэки курят в подъезде, униженные и оскорблённые головы поднимают. Каждая мышь име-ет что сказать. Такого быть не должно. Он давить должен. Режим должен быть!
 – Садить не буду, – отрезал старлей, упрямо наклонив голову. – Я с ним поговорю. Ремонт пойдёт. Дисциплину наладим. Всё нормализуется. Я обещаю.
 –Ну смотри, Вова. Офицерское слово твоё, – замполит открыл окно и выкинул окурок.

 – Николаич, куда в отпуске поедешь? В Египет? – вывел его из задумчивости хозяин кап-тёрки. Окунев закурил третью сигарету и вопросительно посмотрел на начальника отряда. – Какой-то ты смурной сегодня.
 – Никуда не поеду. Денег нет. Машину буду ремонтировать.
 – Продай ты свою девятку! Давай пацаны с Питера тебе «ауди» подгонят. Я тебе сто раз го-ворил, – предложил Окунев.
 Старлей покачал головой.
 – Я за восемь лет так и не понял, зачем вы здесь работаете. Денег не получаете, зато гемор-роя до фига. Каждый день из-за всяких животных по сандалиям получаете. Угрожают вам посто-янно. Наказывают за всё, – Акимов повертел в руках резиновое кольцо-эспандер, с которым не расставался. – Вот скажи, Николаич, тебе это зачем надо?
 – Не знаю, – вздохнул начальник отряда и отхлебнул остывший кофе из кружки.
 – Может, ещё кофе? – спросил завхоз.
 – Давай.
 – Голованов! – крикнул Окунев в коридор. – Три кофе!
 – Уходи из этого болота, Николаич, – продолжил Акимов. – Здесь чтобы работать, нужно быть мерзавцем. А ты другой. Мы с тобой три года работаем. Я неглупый человек, вижу тебя. Все видят, что тебе тут нехорошо. Ищи другую работу, – закончил Акимов и откинулся на спинку сту-ла. – От тебя я только добро видел и справедливость. И тебе добра желаю.
 – Я ищу, – протянул Скачков. Завхоз и его помощник смотрели выжидательно. – Но пока безуспешно. Деньги нужны.
 В каптёрку зашёл тощий зэк и, поставив на стол три кружки кофе, молча вышел.
 – Владимир Николаевич, мне с вами поговорить надо, – в каптёрку заглянул зэк, у которого начальник отряда забрал телефон.
 – Дверь закрой, – зарычал Окунев, он встал и закрыл дверь на ключ. – Как они меня все за-долбали, – проворчал старший дневальный.
 – У меня близкий в Питере – бандюга, – Акимов упёрся локтями в стол и придвинулся к своей кружке кофе. – Полтора миллиона в неделю поднимает. Ни разу не сидел! Он себе значок сделал какой-то. Под кирпич проезжаем как-то раз, нас патруль останавливает. Всё, думаю, или штраф, или заберут. Он им значок сунул, менты ему честь отдали и отошли. Я говорю корешу: мне срочно такой нужен. А он: у тебя фигура не той формальности!
 – По твоей роже можно лекции читать о вреде алкогольного зачатия, – подтвердил Окунев и хлопнул Акимова по плечу. – Ты это к чему рассказал?
 – Так. Начальника развеселить, – Акимов залпом опрокинул содержимое своей кружки, встал и направился к выходу. – Николаич, я к тому, что деньги можно всегда заработать. А если душа не лежит – ничего хорошего не получится. Я это тебе сто раз говорил. – он повернул ключ и вышел. Завхоз поднялся и снова закрыл дверь.
 Акимов действительно на свободе сильно пил. Дело кончилось тем, что в пьяном угаре он насмерть забил жену. Дали ему восемь лет строгого режима. Отсидев пять лет, он обзавёлся новой семьёй, сыну скоро будет два года, и сроку осталось полтора. Уголовное дело и судьбу Игоря Скачков знал досконально. Он готовил материалы на его условно-досрочное освобождение. Втай-не начальник отряда надеялся, что это его последний осуждённый, которого он подготовит на УДО. Со дня на день должен был прийти ответ от одной фирмы, где ему обещали хорошее место.
 – Николаич, переведи с отряда Жездриса, – прервал молчание Окунев. – Я редко такие вещи прошу сделать. От него толку никакого. Уборщик он хреновый. Весь больной. Всё время ноет. Один, говорит, выход у меня – самоубийство, – завхоз усмехнулся. – На отряде он не нужен. Сними ответственность с себя. Чую я: криво въедем мы из-за него.
 – Ладно, Дима, – Скачков поднялся из-за стола. – Решим в ближайшее время. Спасибо за угощение. Пойду работать.
 – Да ладно тебе, Николаич. Всегда рады. С человеком поговорить. – Окунев открыл дверь и выпустил начальника отряда в коридор.

3
 – Внимание, отряд! – крикнул «атасник». - Отрядник идёт!
 Старлей быстрым шагом прошёл по коридору и открыл дверь своего кабинетика. Не успел он сесть за стол, как к нему ворвался дневальный Сергей Иванов.
 – Слышишь, Николаич, мне бумажка пришла из спецчасти, – вскричал он. – Скоро я граж-данином Финляндии буду и уеду досиживать срок туда!
 – М-м-м,– промычал Скачков.
 – Вот зачем ты так, отец? – с осуждением посмотрел на него Иванов.
 Старлей никогда не мог понять, когда этот человек шутит, а когда говорит правду. Люди в колонии между собой считали, что Иванов «пересидел» и немного помешался. Однако работал он хорошо и на должности стоял ещё до того, как Скачкова перевели сюда начальником отряда.
 – На, посмотри, – дневальный протянул бумагу, в которой говорилось, что при условии предоставления необходимых документов осуждённый Иванов имеет право быть признанным гражданином Финляндии.
 – У меня мать русская, отец финн. Сейчас все родственники имеют финское гражданство. У меня два паспорта. Понял теперь?
 – Теперь понял, – озадаченный, Скачков вернул листок.
 – Ну и почему ты мне не поверил, Николаич? Разве я тебя обманывал когда-нибудь?
 – А почему я должен тебе верить? У меня нет оснований тебе доверять, – отрезал старлей.
 – Вот! – торжествующе поднял палец Иванов. – То есть если я в чёрном, а ты в синем, то мы разные. Жизненные обстоятельства, разные стороны баррикад, бла-бла-бла.
 – Тебя чего понесло, Серый? – устало улыбнулся Скачков.
 – Ты представь, что я работаю, что я просто здесь работаю. Согласись, зэк даёт работу со-труднику: не было бы нас – не было бы вас. Представь, что я такой же человек, что мы не разные. Просто я тут работаю.
 – Ты умный и хитрый, Серый, – ответил начальник отряда, вертя в руках степлер, которым он играл всегда, когда размышлял. – Значит, опасный. Мы же в тюрьме! Здесь никто никому не доверяет! Ты сам-то доверяешь кому-нибудь?
 – Как же ты тут служишь?! – закатил глаза дневальный, и старлей опять не понял, шутит дневальный или всерьёз. – Отчуждение и одиночество.
 – Одиночество – как стержневое чувство, – добавил начальник отряда.
 – Хороший ты человек, Володя, – помолчав, признался Иванов. – Я бы тоже мог быть хо-рошим человеком, но меня посадили. Да, виноват. Каждый день думаю об этом. А с тобой мне приятно общаться, отец, – зэк снова пристально посмотрел в глаза начальнику отряда. – Ты бы знал, какие показания потерпевшая давала! Вот уж точно: чем больше счастья в жизни человека, тем трагичнее его свидетельские...
 – Из-за разговоров работа встала. Теперь я уже точно выговор получу, – не дослушав, пре-рвал его Скачков. – Сегодня весь день одни душеспасительные беседы.
 – Вот ты думаешь: дурачок Иванов С. Б. отряд номер семь, да? – дневальный подался впе-рёд, продолжая пристально смотреть на начальника отряда. – А мог бы ты обаянием город взять?
 – Как это?
 – Вот тебе сколько лет, начальник?
 – Двадцать восемь.
 – А мне сорок четыре. Видел бы ты меня в двадцать восемь лет! Я тогда мог приехать на любой район и просто одним обаянием его взять. Я в Питере жил. Ну ты знаешь, читал дело.
 – Нет, не знаю. В деле не всё пишут, – ответил начальник отряда.
 – А-а-а,– возбуждённо протянул Иванов и продолжил: – Дак ты не знаешь ничего, родной! Ну ничего, я расскажу тебе. Я же учился в Институте международных отношений. Я лингвист. На пяти языках говорю. Говорил. Давно. Школу закончил в Финляндии, а в институте учился в Рос-сии. Знаешь почему?
 – Почему?
 – Потому что мать моя – умная женщина. В СССР тогда бесплатное образование было, бес-платная медицина. Всё на халяву.
 – Ну, – согласился Скачков.
 – Я всегда себя финном считал, это мой родной язык, я на нём думаю. Хотя в России я про-жил больше времени. – Тут в дверь поскреблись, кто-то начал открывать её. – Закрыл дверь с той стороны, грач! – крикнул Иванов, и дверь тут же захлопнулась. – Вот видишь, начальник. Сила в тюрьме – абсолютный бог. Если ты добрый, великодушный – значит беспонтовый. Страдание не даёт никаких прав. Только сила. Остальное – уход от реальности.
 Скачков с интересом посмотрел на дневального. Впервые человек, который сидел в коло-нии, так раскрывался перед ним. Начальник отряда старался не потерять нить разговора и одно-временно пытался понять, к чему клонит дневальный, где тут подвох.
 – Я же первый раз сижу, Николаич, – продолжил дневальный.
 – Не может быть. «Первоходы» у нас не сидят.
 – Судимость вторая, – пояснил Иванов. – Мне условно давали, а потом я человека убил. Я плохой был человек. Я думал, что я самый лучший, самый умный. Мы тогда, если бы захотели, могли бы города брать. Представь, что у тебя друзей не пять, не десять, а десять тысяч! Конечно, я был плохим человеком.
 – Что значит «плохим»?
 – Я ногу гаишнику прострелил. Он меня остановил, я ему взятку дал, а он взял. Я ему ногу прострелил. Ты же должен меня оштрафовать, а ты деньги берёшь, говорю ему. А он: у меня се-мья, дети, не убивай. – зэк вытащил из кармана пачку сигарет, достал сигарету, покрутил в руках и спрятал обратно. – А один раз я четыре часа битой бил троих коммерсов, а одному ухо отрезал, по-тому что они детям шоколадку не дали. А дети были бездомные, голодные.
 Глаза у Серого блестели.
 – А сколько у меня женщин было! – Он вскочил со стула и в волнении заходил по кабинету. – Тому, кто создан для игры, всегда хорошо в женском обществе. Женщины – благодарная публика. Они многое готовы терпеть, если ты умеешь зажигать огонь восхищения в их глазах.
 – Ты с чего разоткровенничался? – прищурился Скачков.
 – А не знаю, – наклонившись к нему, ответил дневальный и снова зашагал по кабинету. – Хочу так сегодня. Карты под стол, стволы на стол! Должен же я хоть с кем-то раз за срок начисто-ту поговорить! Без оглядки! Как с психологом или с психиатром, в моём случае. Может, это из-за бумажки этой, – задумавшись, он медленно присел обратно к столу.
 – Знаешь, в чём наша разница, Серый, – задумчиво сказал начальник отряда. – В том, что у меня есть идеалы, а ты свои давно потерял. Ещё тогда. Посмотри на себя. Ты же разочаровавшийся романтик. Циничный романтик. Хочешь, чтобы людям было хорошо, молодец. Но методы-то... – теперь уже старлей уставился в глаза дневальному. – Я верю в добро. Просто так верю. Мне для этого не нужно никому уши отрезать. Мне даже не нужно ненавидеть вас, осуждённых: бандитов, убийц, насильников, людоедов, воров... Добро есть. Для этого ничего не нужно делать. Нужно просто это знать. Знать и поступать по совести.
 – Ты хороший человек, Володя, – вздохнул зэк Иванов. – Была бы моя воля, я прямо сейчас отпустил бы тебя домой. – Он махнул рукой, потёр лоб, вспоминая, что хотел сказать, и продол-жил: – Цинизм – это искушение, одолевающее все умы. Ты ещё не поддался, но уже вот-вот... На-деюсь, я не увижу, как ты превратишься в циника.
 Он сел на стул, ссутулился, сложил руки перед собой в замок. Скачкову показалось, что дневальный постарел за время разговора. Теперь это был не жиган, не топотун, а уставший человек с морщинистым худым лицом, большими залысинами, узловатыми пальцами и печальными карими глазами.
 – Два года досидеть осталось, – сказал сам себе Иванов. – Спасибо, начальник! Как-то легче, что ли, стало. – дневальный хлопнул себя по коленям и усмехнулся. В глазах его снова загорелся привычный огонёк. – А ты пока загадку отгадай, – он вытащил из кармана листок, поло-жил перед начальником отряда на стол, поднялся и вышел.
 Скачков развернул бумажку. «Что на свете милее всего? Что на свете слаще всего? Что с земли не поднимешь?» – прочитал он.

4
 – Владимир Николаевич, разрешите? – В кабинет зашёл зэк, у которого начальник отряда забрал телефон.
 – Ну чего ты ходишь, Киселёв? – раздражённо спросил Скачков, посмотрев на худенького лопоухого мужчину с тонкой щёточкой усов, стоящего по стойке «смирно». Киселёв никогда не имел никаких нареканий. Заходил редко, говорил по существу, не нарушал. Скачков был огорчён, что забрал у него телефон.
 С точки зрения оперативной обстановки это было бесполезное действие.
 – Представляете, Владимир Николаевич, с женой разговаривал, – развёл руками зэк. – Пом-ните, вы доверенность помогли мне оформить? Я звонил ей сказать, что отправил. Только жена-то бывшая.
 – Ну, понятно, – начальник отряда посмотрел на листок с загадками. – Андрей, что на свете милее всего?
 – Каждому своё. Семья, наверно, – и уточнил: – Для меня.
 – Почему семья?
 – Потому что у меня её нет, а она для меня очень дорога. Дочь, когда паспорт получала че-тыре года назад, взяла фамилию жены, а отчество деда. Ты мне, говорит, только биологический отец. Я тебя не знаю и знать не хочу. Я ведь двенадцать лет сижу. Она маленькая совсем была, ко-гда меня посадили. Сын тоже фамилию деда взял. А с женой я ещё раньше развёлся. Владимир Николаевич, не наказывайте меня за телефон. Он у меня простой. Я никому не звоню. Только же-не. Мне больше некому звонить, я столько лет сижу, да и возраст не тот, чтобы сексом по телефону заниматься, как некоторые.
 – Иди, Андрей. Позови мне Сашу Жездриса.
 – Жездриса? Уборщика? Позову. – Киселёв вышел из кабинета.
 «А что тогда на свете всего слаще?»
 В дверь постучали.
 – Осуждённый Жездрис прибыл. – в кабинет, ссутулившись, бесшумно зашёл седой мужчи-на, субтильный, с большой головой, тихим голосом и удивительно чистыми, светлыми глазами.
 «Какой из него насильник? – в который раз поразился Скачков. – Да ещё и детей! Он же ру-баху в штаны нормально заправить не может. И подушка у него как лягушка, и одеяло убежало. Чего-то я не понимаю в этом мире».
 Жездриса осудили за совершение развратных действий без применения насилия в отноше-нии лица, заведомо не достигшего четырнадцатилетнего возраста. Проще говоря, он показывал свои причиндалы детям.
 – Присаживайся, Жездрис, – начальник отряда указал на стул. – Рассказывай, как здоровье твоё, как настроение?
 – Сегодня получше. Вчера голова очень кружилась. Утром в санчасть хотел пойти. Не вы-пустил прапорщик из локального участка. «Иди сортир мой, животное», – сказал. Меня никто не любит здесь.
 – Здесь люди не для любви собрались, если ты ещё не понял, – сухо отрезал Скачков. – За что тебя любить?
 – Я знаю. Сам виноват, – Жездрис обхватил голову своими большими ладонями. – Я, Вла-димир Николаевич, думаю, это болезнь
какая-то. Отец тоже страдал этим.
 Скачков, заметив, что у осуждённого затряслись губы и на глазах выступили слёзы, встал и закрыл дверь на ключ. Не хватало ещё, чтобы кто-нибудь увидел, что Жездрис плачет. Тогда его точно сживут со свету. Один Серый чего стоит!
 – Я боюсь, что эта болезнь сыну передастся, – дрожащим голосом прошептал зэк и, достав платок, вытер лицо.
 – Эта болезнь эксгибиционизм называется, - старлей с трудом подавил зевоту. – Мне психи-атр твой в санчасти сказал.
 – Может, и так, я не знаю, – Жездрис высморкался. – У меня нервная система совсем расша-тана. Сахарный диабет усугубляет состоя-
ние. Я добрый человек по натуре. Делаю, что говорят, всегда. А они ведь не понимают, издевают-ся. Специально мусор кидают на пол, унижают меня. Я думаю, что я тут умру. Срок у меня боль-шой, здоровье слабое, возраст – мне на свободу уже не выйти.
 – Вот таких разговоров мне не надо! Если есть у тебя трудности, ты сразу подходи и говори, будем решать.
 – Хорошо. Спасибо, Владимир Николаевич, – осуждённый посмотрел на начальника отряда своими светлыми глазами. – Мне тут не спалось вчера. Я знаю, что вы ко мне положительно отно-ситесь. А я говорить не умею.
 В общем, я вам письмо написал, – он положил на стол конверт. – Вы сейчас не читайте, а читайте, когда я уйду, чтобы я не видел.
 «Что сегодня за день? – Скачков со вздохом посмотрел на часы. – То загадки, то письма».
– Саша, – сказал он, – я тебя перевожу на другой отряд.
– Почему? – Жездрис растерянно посмотрел на начальника отряда. – Я что-то плохо сделал?
– Дело не в этом. Ты человек больной, вот я тебя и переведу к пенсионерам и инвалидам. Там условия лучше, контингент другой.
– Избавиться от меня хотите, – Жездрис был похож на побитую собаку, заискивающую пе-ред пнувшим её хозяином. – Условия– это одно, а человеческие отношения – это другое. Мне ведь поговорить не с кем. Вот с вами разговариваю. А вы меня переводите,– зэк с упрёком посмотрел на начальника отряда.
 – Саша, у нас не хватает спальных мест, сегодня будет распределение. Я тебя перевожу в другой отряд. Там тебе будет лучше. Я всё сказал, ты свободен, – Скачков указал Жездрису на дверь. Тот покорно встал, придвинул за собой стул.
 «Старшему лейтенанту Скачкову просьба прибыть в дежурную часть!» – прервав поющее радио, отчеканил по громкой связи металлический голос.
 – Ну вот, – старлей встал из-за стола. – Сейчас припашут куда-нибудь. Поработать сегодня не получилось. Зато поговорили.
 – Поговорили,– эхом отозвался Жездрис. –Я пойду, Владимир Николаич. – Уже взявшись за ручку двери, он развернулся и сказал: – Вся беда человека в том, что ему приходится плакать и молить о том, что его унижает. Знаете о чём?
 – О чём? – спросил Скачков. Он торопился поскорее уйти.
 – О помощи, – объяснил зэк.
 – Саша, постой-ка! – начальник отряда вдруг вспомнил про загадку Иванова. – Что на свете слаще всего?
 – Труд. Благородный. Тот, что приносит человеку удовлетворение и радость. Я любил свою работу. Печником был, – сказал Жездрис и вышел.

5
 Скачков дошёл до дежурной части. Оказывается, его вызывал начальник пятого отряда ка-питан Темник. Не то чтобы они дружили, просто накануне Скачков уговорил Темника дать по-смотреть ему свою документацию. Старлей хотел составить отчёты по подобию. Так легче и быст-рее было...
 Вдвоём они вышли за зону и отправились в столовую. Пообедав, покурили на улице, поде-лились последними новостями.
 – Как отчёты? – спросил капитан, торопливо затягиваясь.
 – Никак, – усмехнулся Скачков.
 – Здесь так всегда, – добродушно хлопнул старлея по плечу Темник. – Синдром невыучен-ного урока. Ну, давай, – капитан протянул руку Скачкову. – Не забудь, сдай вечером журналы, чтобы мне не возвращаться.
 Темник пошёл домой, потому что у него сегодня был выходной, и он приезжал доделать кое-какие бумаги, а Скачков, пообещав вечером сдать его журналы на проверку начальнику, отправился в свой отряд.
 Зайдя в зону, он остановился выкурить в курилке ещё одну ленивую сигарету. Мимо пробе-жали два встревоженных сержанта.
 – На сработку, что ли? Вводная «Побег»?– крикнул он им вслед, но те только рукой махнули.
 Докурив, Скачков бросил сигарету и пошёл в дежурку. В дверях он столкнулся с дежурным, который вытеснил животом его обратно на улицу.
 – Товарищ майор, с вами в узкостях уже не разминуться. Живот-то генеральский, – уступая дорогу, пошутил старлей.
 – Ты чё ржёшь? У тебя на отряде зэк повесился, а ты ржёшь! У всей дежурной смены зад-ница в мыле, а тебе смешно!
 – Как повесился? Наглухо? Кто? – Скачков растерянно посмотрел на дежурного. – Ты так не шути, Саныч...
 – Пошли, Володя, покурим, – дежурный придержал за рукав рванувшего было в отряд Скачкова. – Сутулый, уборщик твой, повесился! – майор выругался и плюнул себе под ноги. – В сушилке. Когда успел? Полный отряд зэков...
 – Жездрис?!
 – Пошли, пошли. Там пока делать нечего. Ты не грузись. Ты же на обеде был. Тебя не при-цепят. Вот я попал... – Саныч прикурил сигарету и глубоко затянулся. – Не поймёшь этих зэков. Тут толпа офицеров ходит им сопли вытирает. С его статьёй его тут убить должны бы, а ему рабо-ту какую-никакую дали, психолог беседует с ним через день...
 – Я ему сказал, что в другой отряд перевожу его, вот он... – Скачков не договорил.
 – А слышал это кто?
 – Нет. У меня даже кабинет был на ключ закрыт.
 – Тогда чего ты переживаешь? Отмажешься, – успокоил его Саныч.
 – Саныч, человек повесился! Понимаешь? Тут дело в принципе! «Отмажешься...» – Старлей закрыл глаза и прислушался. Морозный день вдруг захлюпал, стал мягким и влажным, словно бо-лотная жижа. Ему стало жарко, он расстегнул бушлат, сдвинул шапку на затылок.
 – Ну ладно, – хлопнув старлея по колену, Саныч поднялся, бросил сигарету в урну. – Это тюрьма, а не санаторий. Привыкай. Я тут двадцать лет отработал, навидался!
 – К смерти я давно привык, ещё в армейке, когда на Кавказе служил, – Скачкову опять вспомнился вопрос дневального: – Ты мне скажи, Саныч, что на свете милее всего, что на свете слаще всего и что с земли не поднимешь?
 – Володя, ты чудишь, по-моему, – усмехнулся дежурный. – На хрена тебе это?
 – А всё-таки, – не унимался Скачков.
 – Что милее всего? – майор поскрёб подбородок. – Отпуск, товарищ старший лейтенант! На охоту съездить, на даче покопаться, выспаться, газету почитать. Слаще всего мёд с пасеки моей тёщи. А ещё?..
 – Что с земли не поднимешь? – повторил Скачков.
 – Это не знаю. Всё. Ушёл. – дежурный развернулся и скрылся в дверях.
 Старлей закурил. Достал из кармана конверт с письмом Жездриса, развернул тетрадный лист и пробежался глазами по неровному почерку, где письменные буквы перемешались с печат-ными, а вина за совершённое – с обидой, усталостью и отчаянием.

 «Начальнику отряда В. Н. Скачкову.
 Информация по болезням: сахарный диабет, гипертония. Что для этого нужно: постоян-ный контроль сахара крови в организме, правильное питание, т. е. через каждые 2 часа, понемно-гу, поддержка организма витаминами и инсулином. Постоянный контроль давления.
 Гражданин начальник отряда, здесь нет возможности правильно всё делать; колоть инсу-лин, проверять давление, сахар, правильно питаться. В санчасти дают то, что есть, не всегда можно выйти из изолированного участка. При плохом самочувствии мне не к кому обратиться, идёт полное нарушение психики, вплоть до суицида. Хоть как болеешь, всё равно надо работать. При работе быстро снижается уровень сахара в крови. Когда расстраиваюсь – повышается дав-ление. Ни кому нет дела до меня. Как хочешь выживай. Что мне делать? Родственников нет, средств, чтобы помогать, у жены нет. На воле региональный бюджет выделял лекарства бес-платно.
 У меня постоянные головокружения. Боль в сердце. Боль в поджелудочной. Ноги болят. То изжога, то голова болит. Пропадает память, зрение. Постоянные простуды.
 В столовой нет возможности брать с собой дополнительно что-нибудь, даже хлеба не да-дут, хоть и лишнее остаётся, а при низком уровне сахара надо постоянно что-нибудь кушать. При плохом самочувствии не всегда можно прилечь. Некому помочь в трудную минуту. Погово-рить не с кем. Надо мной все издеваются, оскорбляют, унижают. Лучше сидеть в одиночке весь срок, как опасный преступник.
 Я добрый, безотказный, стараюсь делать добро, потому что зло всегда бессмысленно в мире красоты и гармонии. А, что ни делай, всё равно нет благодарности. Конечно, сам виноват. Никто меня сюда не тащил. Государство наказало жестоко, сам зашёл в систему, наказал себя. Придётся мучиться.
 Можно много говорить. Я был и руководителем, очень много людей меня уважало, любило. И богатые, и бедные. Идёшь по улице, а с тобой здороваются, говорят: спасибо, печь наладил (приятно). До сих пор спрашивают, куда Саша делся, пропал. Здесь я никому не нужен. Некому меня выслушать, понять. Я не хотел никому делать плохо. Болезнь у меня какая-то. Может быть, меня лечить надо было. Теперь уже ничего не изменить, не переделать. Рано или поздно я тут умру. Обидно. Люди будут говорить – извращенец, маньяк. Сын стыдиться будет. А потом забудут, как будто не было меня никогда на свете».

 Сигарета давно истлела, а старлей всё сидел в курилке и смотрел на заходящее зимнее солнце. Рядом присел Иванов. Некоторое время они молча смотрели на закат.
 – Николаич, я тебя везде бегаю ищу. Даже в дежурку прорвался. А ты тут куришь, – Серёга коснулся его плечом: – Это ты из-за Сутулого? Судьба у него такая, отец. У каждого своя. Значит, так надо было. Никто его в петлю не тащил. Сильные люди даже в неволе остаются свободными, потому что свобода, она внутри. А слабых ломают. Естественный отбор.
 Скачков достал сигарету, удивляясь, как много он сегодня курит.
 – Серёжа, в загадке какой ответ? – спросил старлей, щелчком выбил из мятой пачки ещё од-ну сигарету и протянул её дневальному.
 Зэк Иванов глубоко затянулся, помолчал и усмехнулся:
 – Нет правильного ответа, Николаич.
 – В смысле?.. – не понял Скачков.
 – А вот так. Что на свете милее всего? Для меня жизнь, потому что она одна и, когда я умру, больше ничего не будет. Что на свете слаще всего? Сон, потому что, когда я сплю, я свободен и ни ты, ни начальник-полковник мне не указ. Что с земли не поднимешь? Собственную тень. Тень своего прошлого, которая будет преследовать тебя всю жизнь. Думай, прежде чем что-то сделать, начальник, потому что тебе потом с этим жить.
 Иванов докурил, бросил сигарету и посмотрел на горизонт. Солнце закатилось, и стреми-тельно наступали ранние зимние сумерки, густые и тягучие.
 – Темнеет рано, – дневальный плюнул на снег и пошёл обратно в отряд.
 Скачков проводил его взглядом, поправил шапку и, сутулясь, вышел из курилки.
г. Северодвинск