Первая любовь

***


Это была одна из тех историй, которую обычно хранят двое или трое и никогда о ней не говорят – даже если нужно поддержать угасающий разговор. Она висит где-то отдельно, как детский рисунок, изображающий не медведя или маму, а впечатление, сложенное из простых линий ничем не запятнанного восприятия. Такие истории происходят обычно тогда, когда позади еще ничего нет и память, словно картинка в новенькой книжке-раскраске еще не тронута красками ассоциаций – все краски ждут впереди, очень далеко впереди. К тому же немногие в этом возрасте умеют хорошо рисовать, знают о свете и тени, полутонах. Пока красный цвет для них является красным цветом, а черный – черным. Рисунок и цвет пока еще не встретились...
Это было в октябре и им обоим было очень одиноко. В тот день они, кажется, опять не пошли в школу. Они – это двое из моей памяти. Один из них скорее всего – я, а второй... Сейчас это не так уж важно. Как не важно и то, что этого могло просто не быть. Самое важное во всем – это ощущение осени жизни, которое почему-то пришло к нам лет в пятнадцать. Мир вокруг ломался, родители обсуждали что-то важное для них... но не для нас. Нам было все равно. В этот мир мы вошли уже стариками, для которых смерть была гораздо реальнее жизни. Вокруг нас пустовали разбитые подъезды, по телевизору постоянно кого-то убивали. Наши родители никак не могли к этому привыкнуть и их тихий страх передавался нам. Они думали, что у нас нет будущего – и мы со всей серьезностью относились к их мыслям. Поэтому мы много пили и разговаривали о «девчонках». А вокруг непобедимой серостью тлел бесконечный осенний день...
Трудно было вспомнить, что происходило вчера, но зато так легко можно было предсказать, что будет завтра. Это был замкнутый круг, какой-то бег от одного подъезда – к другому, от одного опьянения – к следующему. Пластиковые стаканчики, нетвердая походка и твердая уверенность в том, что только такая жизнь возможна в этом темном месяце, заливающемся в нас со страниц газет, оставленных отцом на кухне и с экрана телевизора, жравшего цвет и комкавшего лица людей в черно-белых судорогах. Нам действительно нечего было делать – и от этого было единственное спасение – превратить свой отвердевший от заморозков внутренний мир в волнующий океан неприличных смешков и плоских шуток. «Девчонки» в нашей жизни появлялись только здесь, среди облупленных зелено-белых стен, всегда далекие и неприступные и оттого ненужные и даже опасные. Он, тот друг из моей памяти, любил говорить, что женщины нужны для того, чтобы пудрить мозги. Тогда мне эта фраза казалась очень правильной. Ведь у нас не было ничего, кроме красок и не начатой картинки...
Мы купили бутылку водки и два красных пластиковых стаканчика. На чипсы денег снова не хватило и мы заранее предчувствовали ту знакомую стальную отдачу непроходящего опьянения, тяжелую, но оклеивающую тело вибрирующей фольгой. Мы даже пытались шутить насчет того, как нам на двоих даст бутылка водки, но было уже не смешно. От романтического ореола вольной жизни не осталось ничего. Хотя, по сути, ничего не изменилось. Просто картинка в какой-то момент перестала принадлежать нам самим. Мы просто смотрели на нее издалека, из наших тяжелых голов и никак не могли понять, что же это такое. Мир перестал быть нашим, но мы ему по-прежнему принадлежали. И это выводило из себя.
Дверь в подъезд была взломана и мы легко вошли. Он, мой друг, вызвал лифт, мы поднялись на седьмой этаж. Там через боковую дверь мы вышли на запасную лестницу и сели, прибито поглядывая на зарешеченное небо, на котором давно не всходило для нас солнце.
- Открывать? – спросил мой друг, слушая, как воет ветер в полых костях лестницы.
- Давай, - согласился я, чувствуя, что ждать действительно не стоит. Мой друг кивнул и с хрустом свернул пробку, порвав сонную артерию акцизы. Понюхал и поморщился.
- Не нюхай, - по-дружески сказал я. – Стошнит.
- Да я уж понял, - недовольно сказал мой друг, пытаясь удержать стаканы на проливном ветру. Дождь, правда, не попадал к нам, но его жестяной звук торопил нас больше, чем армия домохозяек со щетками.
- Давай подержу, - предложил я, видя, как тщетно пытается мой друг манипулировать стаканами и открытой бутылкой. Мой друг протянул мне бутылку.
- Лей, - сказал он так, словно я забыл, что делают с бутылками водки. – Полную.
- Э... – сказал я, чувствуя, что мой друг задумал что-то нехорошее.
- Лей, - повторил мой друг.
- Ну, это... Мне ж тебя домой...
- Я дойду, - сказал мой друг голосом человека, который еще не испытывал того состояния, когда «не дойду». – Наливай.
Я налил. Драться из-за водки было глупо, а из-за несформированности чужой личности – тем более. Мой друг залпом выпил все и некоторое время тупо сидел, глядя на чахоточный город сожженными изнутри глазами. Я выпил четверть стакана и в очередной раз отметил, что расхожие в моих книгах способы описания алкогольного опьянения не имеют ничего общего с реальностью. Ощущение было такое, будто выпил жидкого наждаку – рот тут же начал самопроизвольно открываться, желая, скорее всего, выдышать ощущение внутреннего зуда на сидящего напротив. А через минуту мне было уже не до описания состояния. Мой друг немного отошел и начал сначала медленно, медитативно, а потом все более ускоряясь рассказывать о печалях своей души:
- ...., ну почему она на меня не смотрит? Что я такого сделал? Я что, урод, что ли? Она гуляет со всеми, а со мной нет. А ведь я-то ее люблю, а из них ее никто не любит, а она как будто этого не видит, а может видит, но ничего не хочет изменить... Скажи, ...., не молчи! Что я ЕЙ сделал?
- Кому – ей? – включился я в разговор, чувствуя, как радужно начинает похрустывать лестница назло непогоде.
- Ей, Маше. Ну почему она так со мной? Почему им я-то не нужен? Ну, понятно Андрей, ну, понятно ты, .... – но я! Что я им-то такого сделал? Сказал им что-то? Или ничего не сказал... Я не знаю, что мне делать... Говорить им о том, что я влюблен в них? Не могу, это неправда. Я спать с ними хочу, понимаешь, ....?
- Я тоже, - поддержал я друга на всякий случай.
- Вот видишь! – обрадовался мой друг. – Значит, ты их тоже не любишь, тебе от них тоже секс нужен. А им-то от нас что надо?
- Ну, там, цветы, ужин при свечах, - рискнул предположить я.
- Так а зачем? Цветы-то ведь завянут, а свечи сплавятся...
- Секс-то тоже кончится, - вдруг сказал я. Водка взялась за дело. – Так что подобного добивайся подобным. Хочешь секса – добивайся его глупостями. Хочешь любви – выпотроши себя и предложи что-нибудь важное...
Мне на секунду показалось, что сверху, звеня валенками, спускается наша уборщица, тетя Клава, с лопатой для чистки снега и в шерстяном пузатом берете. Мне стало не по себе и я выпил еще. Мой друг говорил уже довольно громко:
- Ну хорошо... Давай предположим такой вариант. Мы подходим к Маше и предлагаем ей гулять.
- Где? – на лицо лезла пьяная улыбка.
- В заднице! Вообще гулять. Ну, замутить там...
- А- а- а...
- Б- э- э! Так что ты думаешь – с кем она согласится пойти?
- А ты ее куда гулять поведешь?
- Господи, ...., ты достал! К себе домой!
- И ты тоже... А я вот поведу ее смотреть на клёны. Хотя нет, поздно же. Тогда просто в парк какой-нибудь. Знаешь, небо сквозь ветви, холодно... тепло ведь должно быть внутри. Пытаешься слова подобрать...
- Да... Слушай, ...., скажи мне честно – ты собираешься заводить серьезные отношения с девушками? Не то чтобы мне интересно...
- Да я еще и не думал об этом. То есть о сексе я думал, а о серьезных отношениях – еще нет. Мне кажется, рано как-то.
- Понятно, - мой друг резко встал. Я попытался быстро допить свою водку, но она попала не в то горло и я, утопая в каких-то мутных разводах зрения, потерял ощущение мира. А когда глаза немного отпустило, моего друга уже не было. Осталась только неуютная черная лестница да открытая бутылка водки. Красный стаканчик сдуло вниз. Я остался один. И, как не странно, идти за другом не хотелось.
- Ну вот, - подумал я. – Скоро и школа кончится. Мы разойдемся хрен знает куда. Потом и не увидимся, наверное. А если и увидимся, то быстренько поговорим и разойдемся. И ничего не останется...
А с ней я встречусь, интересно, или нет? Да навряд ли. Зачем я ей нужен такой? Слабый, бледный, худой... Таких вряд ли можно любить. Во всяком случае, не таким, как она. Она слишком хороша для тебя, парень...
Я спустился вниз. Капал мелкий дождик, но каждая его капля напоминала маленький болезненный гвоздик. Я дошел до школы, вошел внутрь. Мимо прошла завуч, Анна Николаевна. Она меня не заметила. Дождь задавил даже её. Я прошел на третий этаж, заглянул в рекреацию. Идет урок. Я сел на ступеньки и посмотрел на школьный двор. Там лежали какие-то трубы, стоял старый «ЗИЛ». Все в этом мире замерло, застыло в тягостной серости дня. Как в такое время можно учиться?
Я не помню, о чем думал остаток пропущенного урока. Было противно и одиноко. Потом загремел звонок. Я отошел к дверям, встал в стороне. Все пройдут мимо меня, но никто не обратит на меня внимания. Если я этого захочу...
Проходят люди, от которых я уже отвык. Они о чем-то говорят, машут руками. Её нет. Наверное, заболела или что-то в этом духе. Или...
Нет, конечно она меня не заметит. У неё подруга и еще куча ребят, которых сейчас нет рядом с ней. А я стою вдалеке и все думаю, думаю...
Все ушли из школы быстро. Всем быстрее хочется попасть в домашнее тепло. А мне все равно где ощущать холод мира. Я сажусь на ступеньки и смотрю на трубы и на «ЗИЛ».
- ...., а ты что здесь делаешь? Иди домой. Ты пьяный, что ли?
- Анна Николаевна, да я...
- Иди домой, ...., и проспись. Завтра с родителями придешь в школу.
- Анна Николаевна, они не придут...
- Все, иди, не разговаривай.
Я вышел на улицу и посмотрел вокруг. Вороны и мокрые листья. В такую погоду особенно хорошо пить и спать. Пить и спать...