Дорожные рассказы

Приходилось ли вам когда-нибудь путешествовать на поезде? Если да, то наверняка скоротать время в пути помогали бесхитростные рассказы попутчиков. Да и вы сами, скорей всего, делились воспоминаниями.
Однажды автору этих строк показалась заманчивой идея поведать читателю три небольшие истории, услышанные во время поездки в один из курортных городов на юге страны. Они правдивые, житейские, подобных историй в багаже у каждого путешествующего на поезде найдется немало. Так пусть эти маленькие рассказы помогут вам хоть на миг почувствовать себя в уютном купе экспресса. Ведь, согласитесь, наблюдая за проносящимися поездами, нам иногда так хочется попасть в их говорливое нутро. И совсем не важно, куда ехать. Главное, отвлечься от суеты, слушая мерный перестук вагонных колес и незамысловатые байки попутчиков. И предаваться мечтам, глядя на мелькающие за окном, похожие на картины художников, пейзажи.

Рассказ 1

Возмездие

Историю эту рассказал Игорь Степанович, мужчина серьезный, лет пятидесяти, который ехал к родственникам в Краснодарский край. Словоохотливый, он, похоже, был рад за хорошей беседой скоротать время в пути. Много чего интересного поведал нам, своим спутникам. Байки его, живые, увлекательные, местами смешные, иногда грустные, надолго остались в памяти. Но особенно поразила история, которую (в обработке, разговорная живая речь, сдобренная крепким словцом, малопригодна для повествования), я решила передать своим читателям. В истории этой нет ни грамма фантазии. Впрочем, судить вам. Вот она.
От родителей Игоря Степановича в деревне остались полдома и небольшой участок земли в пять соток. Ухаживать за домом сам Игорь Степанович не мог, до деревни надо было долго добираться, часов шесть поездом. Поэтому хозяином там стал его младший брат, который никуда из деревни не уезжал и проживал с престарелой матерью. После ее смерти, оставшись один, брат привел в дом женщину. Не бобылем же век коротать? Женщина была бездетной, с дурной репутацией. К тому же любила выпить. Постепенно и брат Игоря Степановича, Петр, стал все чаще прикладываться к стакану. А в состоянии опьянения он был страшен: не понимал, что делает, мог сгоряча и убить. Соседи писали Игорю Степановичу, что брат его совсем опустился, в доме частые скандалы, драки, доходило и до поножовщины. Но всякий раз побитая и порезанная в кровь сожительница Петра забирала из милиции заявление. Говорили соседи, что боится за свою жизнь. Петр не раз публично, не стесняясь в выражениях, грозился убить свою подругу. Так и жили: пили, дрались, снова пили. Да и кого удивишь подобной жизнью в российской глубинке. Шли девяностые годы. Работы в деревне не было, разбрелись мужики, кто куда. Некоторые на заработки подались, другие продали за бесценок отеческие гнезда и навсегда покинули родные края. Дома в деревне стояли заколоченные. А те, кому некуда было деваться, пили беспробудно.
И вот однажды получил Игорь Степанович телеграмму, в которой говорилось, что Петр при очередном скандале убил сожительницу, во всем признался и теперь ждет суда. Супруга сказала: «Надо ехать, брат все же». И Игорь Степанович, оставив все дела, поспешил в деревню. Соседи наперебой рассказывали о том, что случилось. И постепенно из их сбивчивых, подчас противоречивых рассказов стали всплывать страшные подробности.
Сожительница Петра, Лидия, с ранних лет вела жизнь распутную. Но, несмотря на дурную славу, сумела выйти замуж за молодого тракториста Гену. Пил Гена, чего никогда не скрывал, но знал меру. Поначалу молодые жили хорошо. Лидия работала дояркой на ферме, тяжелая работа была, но по молодости лет мало уставала, хватало сил и на дом, и на огород. Одно печалило молодых: не было у них детей. Как ни старались Геннадий с Лидией, завести ребенка им не удавалось. Знать, сказалась распутная жизнь молодой жены. Не растет трава на исхоженной тропе. Шли годы. Шансы стать родителями таяли с каждым новым боем праздничных курантов. А тут пришло известие, что единственная сестра Геннадия умерла в городе, и остался без матери пятилетний племянник. Что делать с ним, ни у Лидии, ни у Геннадия сомнений не возникло. Надо забирать к себе. Так появился в их жизни болезненный ребенок, о тяжелом умственном расстройстве которого Лидия узнала только после того, как привез Геннадий мальчика в их дом. Больной ребенок, который мало что понимал, стал раздражать женщину. Да и муж часто говорил, что не о таком сыне мечтал. Во всем винил покойную сестру, которая вовремя не смогла избавиться от идиота. Жизнь Лидии превратилась в ад. Разрывалась между работой, хозяйством, больным ребенком, которого приходилось иногда привязывать к кровати, пока бегала на дойку. Благо бы свой был! Привыкнуть к племяннику мужа она так и не смогла. Так и жила с острой ледышкой в сердце.
В тот год зима выдалась снежной, с частыми метелями. И задумала вконец отчаявшаяся Лидия недоброе дело. Вьюжным вечером, когда стемнело, наспех одела ребенка и вывела его из дома, благо мужа дома не было: в город уехал по делам и скоро вернуться не обещал. А лес, вот он, рядом, уже за огородами начинается густой ельник. Только ближе к ночи она для видимости подняла тревогу. Искали ребенка всей деревней. Оправдывалась Лидия, мол, пока возилась по хозяйству, рядом крутился и вдруг пропал. Куда только мог уйти? Нашли мальчика на следующий день. И ведь недалеко от дома лежал на снегу, а не заметили окоченевшее от холода детское тельце в легком пальтишке. Знать, ушел без догляда в ночную мглу, не смог найти дорогу, упал, а подняться уже не смог, не хватило детских силенок. Припорошило снегом, погрузило в вечную дремоту. Горевала на людях Лидия, рвала на себе волосы, винила, что не досмотрела за племянником. А через пару месяцев, не в силах сдержать в себе снедающую боль, призналась во всем мужу. Тогда впервые в жизни избил ее Геннадий до полусмерти, но в милицию не заявил. То ли пожалел бабу, то ли не хотел, чтобы дом без хозяйки оставался. Но с тех пор устоявшаяся семейная жизнь сорвалась снежной лавиной с горы. Геннадий стал много пить, часто избивал жену. Она долго терпела, заглушала душевную боль самогонкой. И вот однажды в пылу семейной ссоры взяла в руки топор. Не стерпела постоянных побоев. Удар пришелся в шею. Даже курицу никогда не могла зарубить, а тут одним ударом чуть голову мужу не снесла.
На суде вскрылись многие подробности. Осудили Лидию надолго. После колонии вернулась в деревню. Устроилась на работу. Но продолжала заливать бабью тоску и неприкаянность водкой. Сошлась с Петром. В деревне ее сторонились. Давали обидные прозвища. Все терпела. Только губы кусала до крови. А в последнее время Петру стало казаться, что кто-то постоянно указывает ему на топор. То у печки оставит, то к крыльцу подбросит. Да так, чтобы на глаза непременно попался. Соседи стали поговаривать, что от пьянки мужик совсем свихнулся. Ходит с тесаком по двору, бормочет себе что-то под нос. Вдруг опомнится и отбросит топор в сторону. Собутыльникам признался, что слышит настойчивые голоса в голове. Причем голоса эти повторяют одно и то же слово - топор. Собутыльники посмеялись и посоветовали лечь в психушку. Раз голоса слышит, то диагноз ясен. А голоса между тем все настойчивее твердили про топор. И тут как громом поразило деревню известие: убил Петр Лидию. Зарубил топором. Удар пришелся как раз в шею. Как только голову своей сожительнице не снес.
После похорон Лидии и суда над Петром неизвестно от чего загорелся родительский дом. Разбираться никто не стал, решили, что от ветхой проводки. Пепелище соседи обходили стороной, слух прошел: по ночам слышны там странные звуки. То ли ветер завывает среди черного остова, то ли женщина плачет. А через три года пришло из колонии известие: умер Петр. Игорь Степанович после этого несколько раз приезжал в деревню, пытался продать землю. Никто не купил. Так и заросла бурьяном. Кто-то верил в деревне, что руками Петра отомстил Геннадий Лидии за порушенную жизнь; другие смеялись над слухами, говоря, что по пьянке и не такое можно услышать и сотворить. Сам Игорь Степанович, понятное дело, этим деревенским бабьим слухам не поверил, дурной брат был с детства, чуть что – и в драку. А водка, подвел итог своему повествованию Игорь Степанович, – петля, в которую человек добровольно сует бесшабашную голову.

Рассказ 2

Письма отца

– Вы сказали, что по образованию историк, – глядя с любопытством, которое явно читалось в карих, слегка раскосых глазах, спросила меня соседка по купе Татьяна Ивановна. – И в архивах работали?
– Приходилось. Хотя тема моих интересов касается истории Скандинавских стран.
– Как думаете, много еще «белых пятен» в нашей истории?
– Не знаю, но некоторые документы пока недоступны исследователям. Хранятся под грифом «секретно». Полагаю, что они содержат много интересного. Возможно, в будущем даже опровергнут некоторые привычные для нас утверждения.
– Будь моя воля, я бы их вообще уничтожила.
Поймав мой недоуменный взгляд, она тут же пояснила:
– Есть вещи, о которых лучше не знать.
– Поясните вашу мысль.
Вот тогда-то Татьяна Ивановна и рассказала свою историю. Привожу ее в обработке. Поскольку сам рассказ сбивчивый, эмоциональный, местами даже нелогичный, его невозможно передать в том виде, в котором впервые удалось услышать под равнодушный к перипетиям людской судьбы перестук вагонных колес.
Татьяна Ивановна всегда была уверена в том, что отец ее сложил голову под Кенигсбергом. Когда началась война, ей только-только исполнилось двенадцать лет. В памяти кровавыми зарубками остались первые дни вступившей в войну огромной страны: с тревожными разговорами, суматохой, ожиданием новостей, толкучкой на призывных пунктах. Скорбные, сосредоточенные лица, серые шинели, безутешный вой баб, провожавших на войну своих защитников да кровиночек. И колонна разновозрастных солдат, в которой ее отец, неумело пытаясь чеканить шаг, уходил на вокзал. Жили они тогда в небольшом рабочем городке на юге Сибири, куда письма с фронта приходили с большим опозданием. Но каждую полученную весточку с войны она помнила наизусть. И очень гордилась подвигами отца, его тяжелыми, полными смертельной опасности буднями, заслуженными наградами, о которых тот писал домой в своих письмах. Эти небольшие треугольники, незатейливые свидетельства фронтового быта, Татьяна Ивановна, тогда просто Татьяна, хранила в красочной картонной коробке из-под конфет. И до сокровища своего не давала дотронуться никому. Но зимой сорок пятого, когда разворачивались ожесточенные бои под Кенигсбергом, письма перестали приходить. Вот тогда-то и прилетело из дальних краев в их дом скорбное известие. Мать Татьяны осунулась и сразу состарилась на несколько лет. В черных гладких волосах, убранных со лба гребенкой, появились серебряные пряди. Тогда же Татьяна впервые услышала, как мать не плачет, а воет в подушку. Одного не могла понять: куда делась похоронка? Ее мать не показала дочери. Только сухо произнесла, как отрезала: «Нет больше отца». И горько зарыдала, не сумев скрыть всю горечь безутешной вдовьей доли. Но время неумолимо. Пришла долгожданная Победа, а вместе с ней и надежды на лучшую жизнь. Страна залечивала полученные раны, молодежь подрастала. И тут Татьяна объявила матери, что намерена уехать в Ленинград, чтобы выучиться на инженера. Поплакала мать, но дочку в дальнюю дорогу собрала. Не неучем же век коротать! А в далеком большом городе, глядишь, и найдет свою судьбу, более удачливую, чем у вымотанной тяжелой работой матери. Последнее, что положила Татьяна в небольшой чемоданчик, была коробка с письмами отца.
Шли годы. Татьяна окончила институт, вышла замуж. Работала на большом заводе. Получили с мужем квартиру в новостройке. Подрастали сын и дочь. Как-то за ежедневными заботами забыла Татьяна о письмах отца, а при переезде в новую, более просторную квартиру коробка и вовсе потерялась. Жалко было, но что поделаешь. Появились другие письма, молчаливые свидетельства налаженной, хотя и не очень богатой жизни. Ее старенькая мать по-прежнему коротала дни в родном городе. И лишь изредка тревожила покой дочери известиями о своих болячках. Раз в год Татьяна сама приезжала на родину в отпуск, гостила в отчем доме, но ее безудержно влекло в теплые края, к солнцу, которого в Ленинграде всегда так мало. Мать все понимала. Поэтому, поплакав украдкой, провожала без упреков к ласковому морю птичку залетную, взрослую дочь. Так и жили: виделись раз в год, иногда перезванивались, но чаще слали друг другу письма, где сообщали, что у них все хорошо и беспокоится не о чем.
Смерть – хоть и нежелательный, но неизбежный спутник земного бытия. Получила Татьяна телеграмму, в которой сообщалось о скоропостижной кончине матери. Вначале словно оцепенела, не желала верить в постигшее ее горе. Как же так? Ведь недавно мать в письме сообщала, что чувствует себя хорошо. Знать, скрывала от дочери плохое самочувствие, не хотела ее беспокоить. Купила Татьяна билет на самолет. Всю дальнюю дорогу смотрела в иллюминатор, украдкой вытирала набегающие на глаза слезы. На пороге родного дома встретила ее соседка.
– Где мать хоронить будешь? – спросила она заплаканную Татьяну.
– Пока не знаю, думаю, к бабушке положить. Там место есть.
– Не узнала, где Иван, батька твой, похоронен? Сейчас многие запросы пишут. Я и матери твоей говорила: сделай запрос в комиссариат, напиши в Калининград. Ни в какую. Сердилась. Говорила: нечего, мол, память ворошить. Что изменится оттого, что узнает. Здоровья-то все равно нет лететь через всю страну. Где тот Калининград? У черта на куличках!
– Нет, не узнавала. Хотя надо бы. Как-то не думала об этом, – Татьяна сама удивилась, почему до сих пор не постаралась узнать, где захоронен прах погибшего отца. Где-то под Кенигсбергом, и все.
– Что с вещами делать будешь? Покойная хоть и небогато жила, но не бедствовала.
– Вещи мне не нужны. Пусть соседи разбирают. Возьму только фото, ну и еще что-нибудь на память. Вы извините, у меня много дел.
После похорон пришло некоторое облегчение. Спал груз беспокойства, все это время валуном-камнем давивший на душу. Выплакалась, успокоилась, смирилась с тяжелой утратой. Накануне отъезда Татьяна решила собрать вещи, которые намеревалась увезти с собой в Ленинград. Она долго перебирала старые фото, понимала, что со смертью матери оборвалась последняя нить, связывающая ее с родительским домом. Потому так дороги были ей воспоминания, навеянные выцветшими от времени кусочками картона. В комоде, среди белья, она нашла перевязанную черной лентой пачку старых писем. Это не были ее письма. Развязала ленту. И остолбенела. На конвертах с адресом она узнала бисерный почерк отца. Дрожащими руками открыла надорванный конверт. Письмо оказалось не с фронта. Датировано оно было июлем сорок пятого года. Татьяна еле дошла до дивана, села. Положила письма рядом с собой. Открывая конверты, стала торопливо читать. Весь вечер она читала и перечитывала старые письма. Из них следовало, что отец, которым она всегда гордилась как героем, еще в Кенигсберге познакомился с молоденькой радисткой из штаба, дочерью боевого генерала. Симпатия была взаимной. Война – она ведь обостряет чувства. Никогда не знаешь, что будет в последний раз: котелок каши или поцелуй украдкой. Он так и написал жене, что встретил любовь всей своей жизни. Просил не осуждать его, слезно молил о прощении. Обещал помогать бывшей семье. В письмах вспоминал о дочери, сожалел, что его кровинка будет расти без отца. Теперь поняла Татьяна, почему мать не показала ей похоронку. Сказала неправду. Берегла до последнего вздоха чувства дочери, светлый образ отца-фронтовика. Каково бы девочке было расти, узнай, что жив отец. Но не хочет возвращаться домой, в далекий сибирский край, где остались жена и дочь. Украдкой получала у почтальона письма, прятала в нижний ящик комода. Вся трагедия некогда счастливой семьи предстала перед Татьяной в самом неприглядном виде. Вначале отец писал, что постоянно думает о доме и о тех, кого вынужденно оставил, уходя на долгую войну. Сожалел, что все так получилось. Затем, видимо, не получив ответа, стал упрекать бывшую жену в равнодушии; он тут, среди развалин, полуголодный, а она там, в далеком и сытом тылу, дурью мается. Упреки были несправедливыми и жестокими. Мать из последних сил, сама зачастую оставаясь голодной, растила дочь, старалась, чтобы та ни в чем не нуждалась. Письма, судя по датам, стали приходить все реже. Из них следовало, что, не получая ответа от бывшей жены, отец снимает с себя всякую, в том числе и материальную, ответственность за оставленную семью. Сообщал: после мобилизации, по всей видимости, останется жить в ставшей советской Восточной Пруссии. А в сорок седьмом году письма и вовсе перестали приходить. На что он надеялся, описывая свои настоящие и мнимые страдания, Татьяне было непонятно. Возможно, еще надеялся на возврат к прошлому, памятуя об отходчивом и мягком нраве подло и без сожаления преданной жены.
В ту ночь свет в осиротевшем отчем доме так и не погас. Сидела Татьяна неподвижно, разбросав вокруг себя, словно оборванные лепестки гигантского цветка, старые письма. Облик орденоносного героя, сложившего голову в чужих краях, рухнул со своего пьедестала. Она вспомнила подруг, чьи отцы, пропахшие порохом и махоркой, приходили с войны. Вспомнила безногого весельчака дядю Колю, чудом выжившего на Курской дуге. Своих соседок, так и не дождавшихся ушедших на фронт мужей. И тетю Фросю, которая, как рассказывали, лично уничтожила из снайперской винтовки десятки фашистов. Она понимала свою мать, сохранившую для дочери героический образ отца. Но искренне недоумевала, зачем та всю жизнь берегла свидетельства разбитой вдребезги бабьей судьбы. Наверное, несмотря ни на что, продолжала его любить. Теперь, думая о тех утерянных письмах, Татьяна старалась припомнить их содержание. И приходила к выводу, что казавшиеся ей героическими, там были просто описаны ужасные в своей простоте военные будни. С их радостями и трагедиями, победами и зияющими яминами выкопанных могил.
Вернувшись в Ленинград, Татьяна сделала запрос в надежде разыскать отца. Ждала долго. Наконец пришел ответ: Егоров Иван Данилович, 1908 года рождения, в настоящее время проживает в городе Калининграде. Далее указывался адрес. Не выдержала, купила билет на поезд и поехала. Плутала по незнакомому городу в поисках нужной улицы. Затем долго стояла у подъезда серого пятиэтажного дома. Набралась смелости. Поднялась на третий этаж. От волнения дрожали руки, когда, убедившись, что звонок не работает, громко постучала в дверь. Отца, постаревшего, обрюзгшего, совсем не похожего на усатого красавца с кудрявым чубом, Татьяна не узнала. Засомневалась в правильности своего приезда. Вдруг однофамилец? Надо было, прежде чем ехать, письмо написать.
– Вам кого? — спросил ее открывший дверь хозяин квартиры.
– Егоров Иван Данилович здесь проживает?
– Здесь, а с кем имею честь беседовать?
– Я Егорова Татьяна Ивановна. Вы меня не узнаете?
– Нет.
Дрогнул предательски голос. Мелькнула искорка догадки в холодных карих глазах.
– Моя мама – Егорова Анастасия Владимировна. Это имя вам ни о чем не говорит?
Заметила Татьяна, что при упоминании имени матери изменился в лице хозяин квартиры. Помолчал с минуту. Тонкие губы его и небритый подбородок, заросший седой щетиной, подрагивали от волнения.
– Вы ошиблись адресом, — сказал резко и захлопнул дверь, громыхнув изнутри дверной цепочкой.
Вернувшись из Калининграда домой, Татьяна сожгла не только старые письма отца, сохраненные матерью, но и его немногочисленные фотографии. Смотрела без сожаления, как огонь жадно лижет, уничтожая, клочки пожелтевшей от времени бумаги. Затем вытряхнула пепел в унитаз и нажала на кнопку смывного бачка.

Рассказ 3

О вреде суеверий

Но не только грустные или поучительные истории удается услышать от своих попутчиков. Юмора также хватает. Ведь смех и слезы – равно неизменные спутники человеческой жизни. Зашел в нашем купе разговор о суевериях. Как люди относятся к различным приметам. Оказалось – по-разному. Чаще с осторожностью. Не то чтобы верят, но чем черт не шутит! И тогда соседкой по купе, назовем ее Галиной, была рассказана эта, в общем-то, бесхитростная, но довольно смешная история.
– Должна сказать, что раньше я была очень суеверной. Причем настолько, что не дай-то бог рассыпать соль, чашку разбить или встретить на улице черного кота. Все, удачи не будет. Настроение портилось на целый день. Теперь нет. Не верю. После одного случая, который показал, что виноваты не приметы, а наше глупое к ним отношение.
Галина улыбнулась, вспомнив декабрьский вечер, который раз и навсегда поставил крест на ее суевериях.
– Однажды, дело было зимой, я возвращалась с работы домой. По пути
зашла в магазин. Поэтому сумка с продуктами была полной. Следует сказать, что днем была оттепель, а к вечеру стало подмораживать. Поэтому ходьба по обледенелому тротуару требовала особой осторожности. Шла я медленно, ползла черепахой, до той поры, пока не увидела черного, без единого белого пятнышка, кота, который нахально собирался перейти тротуар перпендикулярно моему маршруту. Я на секунду остановилась и громко шикнула на представителя семейства кошачьих. С его стороны не последовало никакой реакции. Тогда я ускорила шаг, почти побежала, чтобы пересечь дорогу раньше наглой животины. Я видела, что навстречу мне, оживленно беседуя, идут два молодых человека. Им совершенно не было дела ни до черного кота, ни до меня, скользящей на каблуках по ледяной корке тротуара. И тут случилось непредвиденное. Вернее, вполне даже предсказуемое. Я поскользнулась, пару секунд помахала беспомощно в воздухе руками и со всей силы, не успев даже ойкнуть, рухнула на дорогу. Сумка с продуктами отлетела в сторону, прямо под ноги одному из парней. Тот от неожиданности оступился и, к изумлению своего спутника, сел прямо на мою сумку. А там был пакет с молоком и яйца. На черные брюки его товарища брызнул белый фонтан молока. Послышался отборный мат.
Вместо того чтобы помочь нам встать, второй молодой человек вначале растерялся, затем расхохотался и, подавшись вперед, схватился руками за живот. Сидевшего на моей сумке парня недружественный жест товарища разозлил не на шутку. Матерясь, он вскочил. Между молодыми людьми возникла потасовка. Выяснив отношения, парни помогли мне встать: с вывихнутой ногой самостоятельно было не подняться. При этом каждый нелицеприятно высказался в мой адрес. Чего я от них только не услышала! Самым безобидным словом было «растяпа».
А кот-паразит с испуга дал тягу. Доковыляв до дома с сумкой, в которой в сплошное месиво превратились хлеб, яйца и печенье, помню, я тогда с горечью подумала: а ведь если бы кот спокойно перешел дорогу, ничего этого со мной не случилось.
С тех пор ни коты, ни соль, ни битая посуда не заставляют меня выйти из равновесия. Пришел конец нелепым предрассудкам, которые сильно портили жизнь уже тем, что заставляли думать, будто успех в делах зависит от случайно опрокинутой солонки или вышедшего на прогулку кота.