ГЭЙЛ

ГЕЙЛ

Я зашёл в книжный магазин на улице Кирова, увидев у входа оживление и небольшую суету. Так бывает, когда привозят что-то новое. Была среда и для новинок тот самый день. В отделе художественной литературы новинки и впрямь были, но я фантастику уже не читаю и красиво изданный двухтомник с подборкой советских авторов достался кому-то другому. В классике было пусто, раздел прозы современников ничем не прельстил. Производственные драмы меня не трогали совершенно, а псевдонаучная полемика по поводу конца света тоже была за пределами восприятия. Скучновато оказалось и в разделе поэзии: ни Евтушенко, ни Ахмадулиной, ни Вознесенского, зато красовался переизданный Асеев и кто-то ещё из приближённых к кормушке Союза писателей. И стопа свежих, пахнущих краской поэтов-производственников. Хрущёв их поднимал на щит, а секретарь по идеологии Ильичёв всех неугодных и ершистых разделывал под орех. Того же Вознесенского с присной «Треугольной грушей». Её никто не читал, но ажиотаж в толстых журналах и «Известиях» уже зашкаливал. И в ход пошли ротапринтные копии, из-под полы и по бешеным ценам, их брали и цены не снижались.
Я увидел пару «жучков» чуть в сторонке, они якобы кого-то поджидали. Заглянув через плечо одного покупателя, я увидел машинописный вариант сборника Винокурова. Не моё это и отошёл в глубину магазина. Его открыли не так давно и размеры поражали книгочеев, привычных к тесной и уютной сутолоке старого магазина на углу Плещеева и Комиссаржевской. Чуть осмотревшись, я заметил толчею в отделе искусства и передвинулся туда. Там выложили новые альбомы про каких-то французов, то ли сюрреалистов, то ли ещё кого-то, в чём я не очень соображаю. Парочка продавщиц стервозного вида вертелась возле иностранцев и что-то предлагала. С ними не было привычного интуристовского сопровождения и вообще они выглядели чуть иначе, чем обычные в нашем старинном типично русском городе с кучей церквей и музеев.
С продавщицами общался в основном высокий и плотный мужик в простой рубашке с короткими рукавами, но при ярком галстуке в зеленовато-серебристую полоску с чуть спущенным небольшим узлом. И галстук и сам мужик являли некую гармонию и выглядели очень странно, то есть, он - без вкуса, а галстук - вынутым из одного места. Рядом стояли две женщины, в возрасте чуть за тридцать. Они были из другой оперы совершенно. Вернее, они из оперы, а он из балагана, где длинноногие красотки под музыку высоко поднимают ноги и заставляют мужиков присматриваться к тому, чего в природе нет.
Ну, и с женщинами тоже не так просто. Оперы у них разные. И представить их партнёршами затруднительно. Одна выглядела чуть не цыганкой, черноволосая с кольцами и серьгами и яркими карими глазами, тело у неё было упитанным, но с обычными женскими пропорциями, для русских мужиков очень привычными и желанными. Я бы без раздумий дал ей какую-нибудь партию в «Кармен» и в нашем театре всегда был бы мужской приоритет ценителей не только пива в буфете, но и всего остального, возможно, и вокала. И на оперу ходили бы крупные и уверенные мужики, а не нынешние заморыши с бабочками на худых шеях. Для главной она не подходила по комплекции, поскольку городские теноры и баритоны ей уступали в росте, но в остальном она, что надо и в жанре. Другая – тип француженки с утончёнными чертами и фигурой, укрытой замысловатыми рюшами и складками одежды. Может быть, под ними и обычное тело, но узнать этого не дано никому. Вот так!
Такое роскошество показывают в западных фильмах среди знатных и именитых гостей маркизы де Помпадур. Их героинь обязательно похищают или лишают наследства. Чуть прикинув, я назвал её Француженкой. Несмотря на лето¸ она была в чулках, я никогда не видел таких тонких и невероятно привлекательных чулок. Да и ноги, выглядывавшие из-под юбки, производили впечатление гармонии и совершенства. Парочка книголюбов уставилась на них и забыла, чем торгуют в этом отделе – вот она, волшебная сила искусства! Ну, и причёска из роскошных тёмно-каштановых волос была вполне по амплуа: изящной и романтичной и я тех, выпавших в осадок от нижней части картины, хорошо понимал.
Та, что выглядела Кармен, была ею в полной мере и, думаю, под шёлковой, в ярких крупных цветах, блузкой и свободной юбкой не носила ничего. Я это почему-то решил сразу, хотя видел её впервые и вот так плотно с иностранками не встречался. Может, потому, что хорошо знал зареченских цыганок. Среди моих соотечественниц со славянской родословной традиции одежды и манер были иными и часто мешали знакомству. А у этой всё было наружу. Но, несмотря на такую открытость и зазывную привлекательность, мне сразу же приглянулась родовитая и совершенно недоступная француженка. У меня даже сердце ёкнуло, когда она скользнула по мне взглядом. И я из этого отдела, который вниманием жаловал не часто, уходить не стал. По косвенным признакам стало ясно, что для пополнения домашней библиотеки сегодня нет ничего. Задержали меня не новинки, а дух, витавший рядышком, и обещавший нечто.
Гости разглядывали книги и переговаривались по-английски. Что-то я понимал, что-то нет, но вскоре их деликатную нерешительность уловил. Им нужно другое и настоящего качества. Продавщицы же напирали и пытались всучить дорогущие альбомы. Не знаю, как другие, но себе я такое ни за что бы не купил, даже, если бы хватило денег. Да и из обычных книгарей вряд ли кто решится на такие траты. Немножко поразмыслив и послушав их, я решил, что они не англичане. И спросил, чего им нужно. На корявом, но английском. И мужик тут же отозвался:
- Нам бы что-нибудь из приличного по вашему современному искусству. Модильяни и Лотрек есть и у нас, их издают лучшие типографии мира; шедевры Эрмитажа, Третьяковки и Пушкинского музея нас тоже не интересуют. Ваше, доморощенное, понимаете мою мысль? То, как выглядел мужик и что говорил, являло удивительный диссонанс: умная речь и ужасный вкус. Или это провокация интеллектуала? – Ну, да ладно, как одет, так и пойдёт, не маленький, чай. Я художников знал по обычным публикациям и в их течениях и гильдиях совершенно не разбирался. У нас в доме были классические альбомы Брюллова, Васнецова, Корина и немножко из коллекций столичных музеев. В основном, избранные сборники картин. Если про наших авангардистов и кубистов я ещё мог как-то судить, то о зарубежных – пустой звук. По тому, что говорил мужик, я увидел в нём хорошо продвинутого эстета, такие иногда попадались на наших вернисажах, куда меня силком водил дед. Но для меня их снобистские дискуссии были так же далеки, как какой-нибудь санскрит. Учёба в техническом ВУЗе на машиностроительном факультете заточку мозгов в другую сторону только подчёркивала. Но с пониманием чужих нужд у меня всё в порядке. Ну и дух, всё ещё витавший рядышком, подталкивал. Он дразнил и подзуживал: «Аванти!» Я уже понял, что гости из США. Американцы в городе бывали редко. Таких же, думаю, сюда занесло впервые.
- У нас есть другой магазинчик, возможно, там что-то найдётся, - сказал я и оценил реакцию гостей. Моё предложение было смелым и требовало ответной решимости. Гости как-то сразу насторожились. Да, исторически момент для похода куда-то и неизвестно с кем, был не очень подходящим. И о доверительности как бытовой, так и политической говорить не приходилось.
Нового президента США выбрали совсем недавно, взаимная вражда после инцидента со сбитым У-2 и громкого процесса по делу Пауэрса тоже не стихла. Хрущёва показывали всему миру с башмаком и перекошенным от гнева лицом и крупной бородавкой на щеке, а западных лидеров исключительно лощёными, с выписанными фотопортретами и киношными улыбками. И весь мир нас не любил! Даже самые дремучие русаки могли узнать об этом, включив радио и послушав вражьи «Голоса». Холодная война была в самом разгаре и молодой президент Кэннеди так сразу отменить её не мог. Хотя нравился не только американцам. Мы тоже заглядывались на него, сравнивая с нашими престарелыми, приземистыми, тучными и лысыми лидерами. Про кремлёвских жён и говорить нечего – их нам попросту не показывали, в то время как яркую Жаклин Кэннеди знал весь мир и обсуждал поведение первой леди, будто члена собственной семьи.
Всё шло своим чередом: мы опасались американцев, а они нас. И вот они в нашей стране и моём городе. Я таким образом и посмотрел на этого мужика: мол, пойдём в тот самый магазинчик у чёрта на рогах или побоимся происков русских медведей на улице? И сказал, где это примерно. Сказав ему, я улыбнулся женщинам, как бы предлагая мир, дружбу, фестиваль и вообще, мы с женщинами не воюем. И парочку слов добавил, чтобы они поняли, что меня не в картошке нашли и разницу между расизмом в Литл-Роке и социализмом в Китае я знаю хорошо. То есть, без реверансов, зато по делу.
Мужик вежливо проглотил мою тираду, похоже, всё уяснил, перекинулся парой фраз со спутницами и Француженка, старательно подбирая слова и следя за произношением, сказала по-русски:
- Вы очень любезны, а ваша откровенность делает вам и вашей стране честь. Получше узнать вас и ваше искусство и есть наша задача. Возможно, в магазине у чёрта на рогах лучший выбор, чем в этом. Фраза прозвучала, как небольшое адажио в балете, после него обычно следуют аплодисменты и дирижёр делает оркестрантам паузу в несколько тактов. А я даже не знал, отвечать ли.
- Вот и отлично, как пишут газеты: стороны пришли к взаимопониманию, - всё же ответил я после паузы и Француженка иронически улыбнулась. Именно иронически, а не насмешливо. Да, уровень у этой дамочки был запредельный, до классовой ненависти и презрения она не опускалась. Я тоже прикрутил фонтан и записных поджигателей войны и империалистов из них не воображал. Так, прохожие. И мы вышли на улицу. Взгляды продавщиц буквально прожигали мою спину: я увёл такую добычу и в их смену в магазин лучше не заходить – не будет ничего или подсунут типографский брак!
За нами никто не увязался и я немножко успокоился, хотя не однажды украдкой оглядывался и оценивал прохожих на предмет слежки: ну, не могли эти янки быть в нашем городе без надзора! Нам на военной кафедре о шпионах рассказывали каждый семестр и подписку о неразглашении военных тайн мы подновляли систематически. Контакты с иностранцами по этой бумаге тоже исключались. А если это делал кто-то из знакомых, то подписант обязан сообщить в органы. Так что я рисковал. Та же кобра из художественного отдела магазина вполне могла стукануть куда надо. Видно, что-то из моих нехитрых мыслей выбралось наружу и Француженка сказала:
- Вам не обязательно нас сопровождать, скажите, куда и мы найдём сами. И я буквально остановился: стыдно, когда ловят на идиотских страхах.
- Этот магазинчик знают немногие. Раз взялся, надо завершать, - с трудом проскрипел я по-английски. Я только сейчас осознал, куда вляпался.
Мы проходили дремучую липовую аллею в Центральном сквере, он у нас был особенным, но вполне приличным, однако мамаши с грудничками сюда не ходили, пенсионеры тоже, вроде место когда-то и кем-то заколдовано, хоть в трёх шагах от центра. Мои спутники озирались по сторонам, поражались громадным раскидистым деревьям и вкушали густой липовый дурман. Некоторые особо болезные горожане, бывало, спали здесь, тем самым как бы лечились от болячек с замысловатыми названиями. Туристов сюда водили часто и они вкушали и жмурились от восхищения.
Кармен без предупреждения и моей справки о целебности липы затормозила и стала принюхиваться к отдельным деревьям, издающим разные оттенки ароматов. Глядя на неё, стал озираться и мужик. И наш караван забуксовал. Ну, а в завершение всего из кустов выбралась компания из пяти человек. Один тут же прихватил Кармен за шею, а двое других за руки, четвёртый с длинной финкой в левой руке стал сзади группы с Кармен, а пятый, видно, вожак, пыжась и блистая фиксой в верхней челюсти, потребовал вытряхнуть карманы и снять с себя всё ценное.
- Иначе, вашей бабе хана! – добавил он и легонечко махнул финкой из самолётного клапана перед носом Кармен. Это был кто-то из зареченских, публика оттуда регулярно ходила в «зону» и назад, ненадолго задерживаясь на свободе. Склонность к ножам и финкам у зареченских была от неуверенности в себе, в городских драках им неизменно чистили носы, да и мелок был народ в Зареченке, потому и задирист. Ну, и по одному они в городе не ходили. Как и теперь. Видно, эти по нарам уже соскучились.
Я мысленно выругался – надо же так влипнуть в историю с ними, да ещё в таком обществе! И оторопь, владевшая мною с самого начала этой коллизии вдруг прошла – я увидел и почувствовал родное и до боли знакомое. В таких переделках я уже бывал и зареченцев колотил. Правда, не в такой компании. Интуристы притихли и прижались ко мне. Сначала мужик, а с ним и Француженка. И я понял, что помощи от них ждать не стоит. Надо самому. Ребята зареченские шустрые и управятся мигом, двое-трое из них наверняка стоят на атасе по обеим сторонам аллей. Так что надеяться на прохожих, дело гибельное. Сверкающие лезвия в суетливых руках – вещь впечатляющая и мои спутники онемели от страха. Если с зареченскими не заговорить и не остановить сразу, ребята поймают кураж и тогда добра не жди. Нормальная публика среди них не водилась совершенно.
- Ты что, Льва Шейнина не читал? – спросил я пятого, что у них за старшего и, не дожидаясь ответа, продолжил, - Там сказано, что за разбой в отношении иностранцев добавляют пятерик. А у вас групповуха, так что каждому впаяют не меньше червонца. Следаки найдут зачинщика и ему не меньше двенадцати лет топтать зоны необъятной Родины. А тех, что на атасе, ребята из МГБ изомнут в ливер, зачем им проблемы с начальством?
- На понт берёшь, кучерявый, - фальшиво осклабился пятый и я его перебил, уловив слабину.
- Ты что, не видишь, кто перед тобой? - Обувка, одежда, часы и прочее тоже не наше. - Империалисты! И за ними всегда хвост. Отстали ребятишки, пиво на углу пьют, – я указал в сторону южных ворот сквера и они невольно повернулись туда. Все пятеро. И я продолжил, - Тут совсем недалеко. Так что, линяйте отсюда, по добру по здорову. Пока я всё это говорил, мои глаза, будто чужие, сами по себе осмотрели всё вокруг и отметили кусок трубы. Недавно делали летний водопровод для аттракционов в глубине сквера и обрезок бросили в траву. Дюймовая труба, чуть больше метра длиной. К тому месту я приблизился по ходу своей тирады и с последней нотой схватил её обеими руками. Тот, что верховодил, дёрнулся в мою сторону, но опоздал, да и короткий нож трубе не соперник. Я вложился от души и он рухнул, как подкошенный. Так же добротно я добавил по хребту. Но это было уже для остальной четвёрки. Чтоб знали. И всё за три секунды. Каблуком я прижал горло фиксатого и чуточку этим поиграл на публику. Так надо для момента. Хрип из горла подельника – лучший аргумент в споре с зареченцами.
- А ты, мудак, - сказал я левше с финкой, - отпусти бабу, иначе из вашей фиксы будет труп. – Ну!? - Зареченская шелупонь опешила, такого они не ждали наверняка. Любого из них, попробуй кто-то дёрнуться, я бы урыл, как и фиксатого. Всё же теперь нас трое против четвёрки. Ну и я, не эти интеллигенты – это они просекли тут же. И Кармен отпустили. Пока они мельтешили, я свалил левшу и добавил между ног, чтобы не лыбился, когда откровенно лапал Кармен. Пару лет на девок он точно смотреть не будет, я к нему так приложился, что пятка аж зазвенела от стыка с промежностью зареченца. Теперь троица, сгрудившаяся вокруг фиксатого и левши, выглядела совсем не так впечатляюще.
- Забирайте своего и мигом отсюда, а потом и из города. Вечером вся Зареченка будет на ушах. И вас, мудаков, пришьют свои же! И они исчезли. Видно, уже учёные. Я посмотрел в обе стороны аллеи и убедился, что с обеих сторон «атасы» тоже слиняли, видно, был ещё кто-то, всё увидевший и понявший. Да, место и впрямь заколдованное.
- Труба – оружие пролетариата! – сказал я и вернул его на место. - Может, кому-то пригодится.
Теперь надо осмотреть Кармен, я это сделал автоматически. - Ничего серьёзного, только следы грубых пальцев на её чуткой коже. Скоро и их не будет видно. И только после этого оглянулся на рослого американца и Француженку. На них был написан страх и ещё что-то в этом роде, но не глубокое, поскольку всё мелькнуло и кончилось очень быстро. Пара-тройка минут, не больше.
Я опустился на скамейку и предложил гостям передохнуть, да и мне надо поразмыслить. Возбуждение, которое в таких стычках зашкаливало и заставляло сердце гонять кровь по кругу неимоверно быстро, спадало по мере размышлений над происшедшим. И вскоре мои движения стали плавными и размеренными, а глаза оттаяли. Мы с Генкой Шмелёвым как-то после танцев в историко-архивном попали в подобную переделку и я отметил, что у него во время стычки глаза буквально побелели, думаю, у меня было то же. И тогда и сейчас. Но теперь надо просто выйти из войны и припомнить всё, что было до неё. И вскоре мне это удалось. Оказалось, что толкнуло на эту экскурсию не худшее во мне начало.
Я решил, что затевать скандал не стоит. Надо просто сказать деду, а тот потолкует с кем надо и всё устроится самым удобным и несуетливым манером. Перелом левой ключицы у фиксатого и обширные гематомы и отёки у левши на хребте – вот поисковые признаки нападавших. Остальных они сами назовут. А про иностранцев ни слова. Обычные гости города, а я проходил мимо. Вот так будет в самый раз.
- Что ж, леди и джентльмены, - начал я беседу, - произошла небольшая аллюзия безнаказанности. Но у них не выгорело. И заявлять об этом не советую. Себе дороже. Вам понятна моя мысль? – в ответ было громкое молчание. Рано я стал говорить, рано.
И я выдержал паузу, пока мои империалисты не стали делать осмысленные движения, а женщины ронять слёзы. И всё повторил, слово в слово. Теперь они понимающе кивали и смотрели мне в рот. Взрослые люди и вот так по-детски. Бросить их в таком состоянии было нехорошо и я спросил:
- Вы ещё хотите в тот магазинчик? – и они от этой затеи отказались.
- Они не вернутся? – спросила Француженка.
- Ни под каким видом! – категорически и с апломбом заявил я, другого тона они бы не поняли, - двое долго будут ни на что неспособны, а остальные сами не захотят, как бы ни упрашивали, - подчеркнул я и улыбнулся. И, судя по повеселевшим империалистам, вышло натурально. Гости устроились вокруг меня и мужик сказал:
- Мы об этом постараемся забыть. Вы правы, формальности с полицией ни к чему. Спасибо за участие, мы вам благодарны. А теперь пора познакомиться и лично. Меня зовут Джордж Дарксайд, я профессор из университета Беркли, математик, а это Гэйл Сальен, - указал он на Француженку, - она доктор истории и философии из Висконсина, ну, и, - он указал на Кармен, - Долорес Ротариу – античная культура Средиземноморья, она из Бостона, - он чуть помедлил и добавил, - вы похожи на студента, я прав?
- Да, и зовут меня Мишей, для друзей Мишаня, - ответил я и ещё раз тщательно осмотрелся. На аллее никого не видно и по поводу инцидента я успокоился окончательно. Оставались проблемы общения. Я так и не решил, нужно ли оно? Английский у меня шёл со скрипом и я едва справлялся с обычными фразами. Ну, и произношения у них и у меня были несоразмерными. И гости, чуя момент и желая сохранить лицо представителей великой державы, стали меня развлекать анекдотами и байками из жизни университетов США. В переводе они теряли прозрачность и юмор, но предмет шуток и у них и у нас был одним и тем же. И вскоре всё выглядело так, будто ничего и не произошло. Я опять стал подумывать, как бы от этих гостей избавиться, раз они уже в норме, но те прибавили напора и я махнул рукой – будь что будет. Теперь публика из США выглядели исключительно и общение с ними стоило риска попасть в ещё одну историю.
- Наши студенты только внешне другие, а в сути своей студенчество и преподаватели везде и всегда одинаковы, - вполне по-свойски улыбнулась Долорес. Будто и не из США, а всего-то из-под Пензы! Она сильным движением откинула смоляные волосы и из-под блузки выглянули матовые шары. Всего на мгновенья, но как! - Я невольно облизнул губы, а Гэйл уловке Долорес улыбнулась. Будто отработанному приёму. И я смутился, хоть женщины были постарше, чем я, но вели себя так, будто мы равны и сидим за фирменным крюшоном Насти Веригиной в летнем павильоне напротив историко-архивного. Они мужика в роли математика, как бы и не замечали – у нас всё не так, у нас так не бывает! А тут ещё эти зареченские, сроду они в Центральный сквер не совались, ну, всё к одному! - Неужели шпионы и всё подстроено?
- Вас в ЦРУ научили, чтоб вышло вот так: и научная делегация, и культпоход в книжный, и ваше желание узнать местных художников? – решил я всё выяснить сразу. Такой ход мне показался выигрышным. При этом можно увидеть, как они станут выкручиваться, если и в самом деле что-то скрывают. Университетский апломб и фанаберию я знал хорошо и наносное в нём обнаружил бы в один момент, дискуссий на эту тему на факультете случалось много и я на них не отмалчивался. Я был уверен, что лукавство обнаружу. Ведь угадал же насчёт Кармен, то есть, Долорес.
- Думаю, Джордж, этот молодой человек достаточно сообразителен, чтобы его уважать и в крестики-нолики с ним не играть, - повела бровью Гэйл, - пока Долорес будет соблазнять всем, что имеет, мы с тобой его завербуем на службу ЦРУ. Он уже завяз по уши. Как считаешь, у нас это выйдет или разыграть следующий подвиг? – француженка говорила очень серьёзно и ни единая чёрточка не свидетельствовала о розыгрыше. И фраза была простой настолько, что я мог всё понять без толмача. Долорес кивнула соотечественникам и чуть коснулась блузки, я стиснул зубы и отвернулся. Повисла пауза, Долорес так руку оттуда и не убрала, а Гэйл и Джордж приготовились к акту вербовки. Джордж похлопал себя по карманам, довольно хмыкнул и заглянул в барсетку. Они с Гэйл переглянулись и Долорес вдруг достала помаду с зеркальцем и стала подправлять свои искусительные губы. Потом повела плечами, как бы готовясь к работе и отправила принадлежности в сумочку, но сразу не закрыла и что-то там переложила с места на место.
- И что мне после этого думать? Трое империалистов и все заодно. Хорошо сыграны и что-то замышляют. И хорошо экипированы. Что-то могло быть в мужской барсетке, что-то у Долорес, а уж про дамскую сумочку Гэйл и говорить нечего, в одном кино про шпионов в миниатюрной пудренице роскошной блондинки была рация и стрелялка со снотворным. И их трое, а вокруг тихо и безлюдно. Я сам это устроил. - Вот идиот!
Гости из-за океана, не стесняясь, разглядывали меня. Даже врачи на медкомиссии не так циничны. Так было одну минуту, потом и две и я забеспокоился. Не зареченский это вариант, не зареченский! От него трубой и дубиной не отобьёшься.
Видно, что-то во мне их остановило и они вдруг расхохотались. Откровенно и заливисто, особо неудержима была Долорес, у неё даже слёзы выкатились на глаза. Чуть посдержаннее смеялась Гэйл, но и у неё это было чисто и неподдельно. Ну и Джордж! - Тот вообще выглядел народным артистом и с прямой спиной и достоинством держал паузу, выжидая, пока публика не отдаст должное и ему, мэтру, на котором всё и держится. Да, такую подначку сыграть трудно, но они это сумели и через минуту я к ним присоединился. Подача её была хорошей и студенческой и я им поверил. - Они из наших!
- Прости, но ты выглядел таким идиотом, что я не удержалась, - уже отойдя ото всего, сказала Гэйл. Я не верил ни ушам, ни глазам – такая женщина и так со мной! Тон её был прост и искренен, а музыка голоса звучала так проникновенно, что я почувствовал доверие к ней сразу и во всём. Как-то при этом исчезло и заморское в её выговоре, а может, я уже этого и не замечал? – Ну, и её глаза – так на чужаков не смотрят! Я уставился на её губы и понял, что когда-то и где-то они уже со мной были. И в тот раз всё у нас вышло отлично. Не знаю, почему, но это во мне возникло особым состоянием. И профессорши в ней я уже не видел.
Вот тут-то я и припомнил что-то про дух, витавший в книжном и удержавший у художественного отдела. Да, он знал что-то наперёд, браво, святой дух!
- Ладно, - буркнул я, - что уж тут, влип, так влип. А у вас получилось отлично, будто тренировались.
- Мы познакомились в самолёте, места выпали рядом, - с профессорским апломбом, оттопырив губу, пояснил Джордж, забивая последний гвоздь в гроб моих сомнений, - и с того времени держимся вместе. Хотя из Висконсина есть парочка преподавателей, из Беркли и Бостона тоже.
- И они любят другие вещи, - добавила Долорес, любуясь своей работой - моим смущением. Обычно девушки после того, как станут объектом споров у парней, к победителям более благосклонны, независимо от прежних симпатий. В особом внимании Долорес проглядывало что-то похожее. Ей было всё равно, сколько мне лет и как я выгляжу, она лишь видела, что я за неё вступился. Я хорошо чуял её женское начало и в других обстоятельствах пошёл бы навстречу. Но здесь вдруг засветилась Гэйл и играть с Долорес я даже не пытался. Долорес это уловила, и только.
Началось знакомство и каждый что-то рассказал о себе. Коротенько, для общего представления. Мой монолог оказался самым кратким, но внимание к нему было неподдельным и про мои школьные годы они порасспросили достаточно. Я видел интерес и понимание, а это в мои годы очень важно. Ну, и я уяснил, что заокеанские гости интерес к моему языку и культуре имели настоящий, потому и выучили русский до уровня, намного превышающего мой английский. Особо в этом примечателен технократ Джордж, он в отличие от гуманитариев Гэйл и Долорес, которые знали ещё и французский с немецким в совершенстве, из иностранных взялся лишь за русский. А для Долорес испанский с португальским и итальянским были, как родные. И вообще: пять языков кроме родного – это фантастика! А я её про себя обозвал цыганкой, хорошо, что она этого не знала. И хобби Долорес шокировать мужиков двусмысленными жестами теперь казалось милой и простительной шалостью.
Чтобы там ни говорили политики, как бы ни строжились военные, но у интеллектуалов всегда было своё поле и собственный космос, где языковые различия лишь подчёркивали преимущества интеллектуального мира над другими. Гэйл говорила по-русски сносно, Долорес и Джордж похуже и на смеси двух языков мы эту истину уже усвоили. Попутно решился и второй вопрос: как говорить, на «ты» или на «вы». На «ты» вышло само собой. Я это понял по глазам Гэйл. Она в меня въехала сразу и я не мог понять, как это вышло. Потом перешли на культуру и здесь равных Долорес не оказалось. Гости расступились и с уважением выслушали её экспромт об античности.
Она очень зажигательно рассказывала об атлантической культуре, из которой, по её мнению и вышла западная цивилизация. И в том мире, который находился от нас на расстоянии нескольких тысячелетий, она отметила первые народности Европы, среди которых были предки всех современных этносов, славян в том числе. В мифах древних эллин и сказках и легендах славян были одни и те же вехи, имена и символы, божества у них и других европейцев и даже азиатов очень и очень сходны, будто из одного горнила всё это вышло.
- Но атланты исчезли с лица Земли, не оставив явных и неоспоримых следов. Неожиданно и почти мгновенно. А на их пепелищах поселились дикари, которые растаскивали по своим хижинам непонятные им вещи и любовались совершенными изделиями исчезнувших мастеров, - заключила свой экскурс в историю цивилизаций Долорес. Я почти всё понял и не сводил с неё глаз. В них было что-то колдовское, да и сама Долорес могла служить жрицей в храме таинственных атлантов. Я прикрыл глаза и представил Долорес в облачении жрицы и эта метаморфоза казалась очень реальной.
- На твои лекции ходят группы или потоки? – уточнил я их вузовские порядки. На наши гуманитарные науки студенты ходили неохотно и представить лектора вроде Долорес я не мог. Были лекторы хорошие и не очень, но подобных Долорес не водилось даже в историко-архивном с их член-кором АН СССР во главе кафедры современной истории.
- У меня очень дорогие лекции, - улыбнулась польщённая Долорес, - но я больше 70-80 студентов в свой поток не беру. Ведь потом с ними надо вести и семинары, а это 5-7 групп. Ко мне записываются за год. И я заранее знаю, кто придёт в следующем году. Обычно студенты с моими требованиями знакомятся заранее.
- Она очень богатая невеста, - подначил Джордж, - её ставка выше, чем у нас с Гэйл вместе взятых.
- Да, ладно тебе, завистник, - отмахнулась она, - запредельно это только на лекциях в других университетах. Например, в Йеле или Принстоне, ну, и за рубежом. А так, у меня, как и у многих. Может, чуточку самую больше, но это на косметику, мне ведь надо больше, чем Гэйл, - очень аккуратно уколола она соперницу. От жуткого обаяния Долорес спасения найти трудно и я буквально барахтался в клубах дыма от её индивидуальности. А она его поддавала всё больше и больше.
- Думаю, Долорес, в прежней жизни ты была в теле Марии Стюарт. Столь же ненасытна, насколько любвеобильна и чувственна! – очень мягко и на грани чувства и рассудка сказала Гэйл, - Вот только всех твоих дофинов постигла печальная участь. Не тех мужчин ты выбирала!
- Но ведь выбирала! – улыбнулась бывшая Кармен и шотландская королева. Теперь её полушария лишь чуть обозначались внутри блузки и уже не вводили в транс. Я не помнил подробностей про Стюарт, кроме её казни по указу королевы Англии Елизаветы, приходящейся жертве какой-то роднёй.
- Она, что, тоже была цыганкой? – не постеснялся я свой дремучести. Долорес взглянула на Гэйл и та ответила:
- Кто-то из испанских грандов в их родословной замешан и не однажды, так что, не исключено! Но эта её личина не так заметна в истории. Пик твоего могущества, дорогая, приходится на пять веков раньше, когда ты крутила мозгами и короной Генриха Ленивого будто собственными телесами. И про ту эпоху так и говорили – правление из алькова наложницы. Сама королева приползала к тебе на коленях и просила милости зачать светленького дофина от мужа-брюнета и выдать за своего: она была белокурой и анемичной. Увы, у неё ничего не вышло: сыновей рожала ты, а королева - исключительно дочек. Вот это была эпоха!
- И чем всё кончилось? – поинтересовалась собственной судьбой Долорес.
- Тебя утопили, короля изрубили, а на престол водрузили семилетнего мужа одной из малолетних дочек королевы. И от его имени правили до самой смерти. Это был Эдвин Святой. Он так и не дознался, что же от его имени творили со страной.
- Джордж, - задумчиво произнесла Долорес, - а как бы ты себя чувствовал в эпоху Генриха Ленивого? – тот вопросительно поднял голову и она уточнила: - В ранге придворного математика, положим. И математик из Беркли заскрипел мозгами, распахивая целину новой для себя темы. Дамы испытующе поглядывали, а он раскладывал всё по полочкам и брал интегралы.
- Думаю, миледи, мы бы с вами дружили, - наконец-то изрёк он, - Король недалёк и ленив и самому разбираться со своими ресурсами ему бы не захотелось, поэтому поясняющий всё-всё гороскоп на войну или государственную проблему крайне необходим. А это и есть моя придворная функция. Так что вам, миледи, приходилось ко мне обращаться не однажды, чтобы положение звёзд и ваши планы друг другу соответствовали.
- Вы бы это делали из-под палки или с удовольствием? – уточнила Долорес.
- Думаю, более вероятен второй вариант, - признался Джордж.
- Ещё бы, - фыркнула Долорес в роли миледи, - королю и в голову не приходило сомневаться, что среди моих сыновей не все королевской крови.
- Однако и с другим твоим поклонником вышла грустная история, - продолжила Гэйл, - ты помнишь себя роли Фотис при Ганнибале? Ведь это ты его толкнула соперничать с Римом. Завоевав всю Африку, он стал непобедимым на материке, вся торговля была в руках Карфагена. Но твоему тщеславию хотелось предстать перед сенатом Рима. И ты его обрекла. В итоге Ганнибал исчез, а от Карфагена остались одни головёшки! Навсегда.
- Нельзя мужчину удерживать возле юбки, - резонно заметила Долорес, - моя любовь не только повышала его потенцию, но и расширяла горизонты. Если бы он пошёл на поводу у своей африканской курии, то рано или поздно исчез бы в песках Сахары. И никто бы о нём сейчас не вспомнил. А так его узнал и признал Рим, ну, и не факт, что десант на полуостров был совсем безнадёжным. У нас там была пятая колонна. Но чуточку не сложилось и римские легионы взяли верх, хотя их флот мы порядком потрепали, своего почти не потеряв. И Фотис ждёт своего Шлимана, чтобы он о Карфагене рассказал то же, что и о Трое. Может быть, тогда ореол красоты Елены станет не таким ярким. Ведь она была только поводом для раздора. А Фотис лепили и рисовали не меньше, чем Аспазию или Исмену. И она говорила на всех наречиях Средиземноморья: и европейских, и африканских! Согласитесь, простой гетере такое не по силам!
- Да, ты права, - согласилась Гэйл, - и основным толмачом при Ганнибале была ты. Так что казни некоторых лазутчиков, которые говорили неудобные для тебя вещи, тоже на твоей совести. Ведь Ганнибал владел лишь греческим, римским и родными наречиями.
- Кстати, Долорес, - поинтересовался я, - можно спросить о личном?
- Тебе можно всё! – с широким жестом заявила Долорес и повернулась ко мне.
- Даже о любовниках среди студентов? – не удержался математик и она язвительно улыбнулась ему и ободряюще мне.
- Представь себя в роли Аспазии, - сказал я и она легко кивнула, будто уже там и находится, - и скажи, что бы ты сделала иначе в ключевых её поступках или высказываниях, которые сейчас цитируют и склоняют на все лады?
- Её называли гетерой, поскольку другого статуса у свободной женщины тогда не было. Но ей это не подходит, она гораздо выше даже современного представления о гетерах. И она более свободна и умна во многих отношениях, чем самые продвинутые в ту эпоху мужчины. Не зря же сам Перикл брал у неё уроки ораторского мастерства. И логики с риторикой тоже! И лепили и рисовали не столько её тело, а оно было совершенно, сколько душу и интеллект. И за право возлежать рядом с ней на каком-то симпосии в кругу избранных граждан Афин выкладывали неимоверные суммы. При этом у неё было пятеро детей от разных мужчин и дети знали своих отцов. И это не было поводом для семейных разногласий. Она успевала быть женой, матерью, подругой и советчицей, не теряя главного – умная, гордая и самодостаточная женщина. В теле Аспазии я бы только упивалась её мозгами. Нет женщины совершеннее и ярче Аспазии. Другие умницы-красавицы – это только легенды, а она реальная и всеми уважаемая современница Сократа и Софокла. Майкл, я тебя разочарую – в этом образе мне нечего менять!
Променад языков и мозгов прошёл на высоком градусе и вскоре стало ясно, что наша компания готова к самовыражению. До очередного мероприятия в плане группы университетских преподавателей США оставалось несколько часов.
- Прогуляемся? - предложила героиня часа Долорес и мы неспешно двинулись между лип и осин, часто и надолго останавливаясь. Дышалось легко и свободно. Пришли на берег пруда, там рыбаков не было и мы расположились под ветвями раскидистых ив. Джордж держался рядом с Долорес, но её прелестями не упивался, а чуточку посмеивался, заглядывая, но не касаясь. Что он ей шептал, не знаю, но в ответ Долорес вздыхала и немножко злилась.
- Он её заводит и уже давно, - пояснила Гэйл, - у неё два сына и нет мужа и это её чуточку напрягает. Сейчас им отец в доме был бы в самый раз. Но кто же осмелится взять её замуж? Ей и трёх мужей мало!
- У Джорджа тоже семья? – спросил я.
- Нет, он женат на математике. Думаю, студенток и аспиранток ему достаточно, - развела руками Гэйл и я пошёл дальше:
- А у тебя? – мне очень хотелось, чтобы она оказалась свободной и на меня не падал грех обладать чужим. Гэйл очень интересная женщина и внимание мужчин и женщин привлекала сразу и надолго.
- У меня дочери трёх и шести лет, я их родила от мужчины, которого любила. Но мы не были женаты и дня. Он из Чикаго и в Висконсине вёл семинар по новой политологии. Он чуточку темнокож и это его напрягает.
- А дочки? – спросил я, разглядывая лицо и глаза собеседницы. Яркие и выразительные. Они дополняли сказанное чем-то особым и этих добавок хотелось ещё и ещё
- Они в меня. Может, у их детей что-то и скажется от папочки, но об этом я узнаю не скоро, - отшутилась Гэйл.
- А папу своего они знают?
- Мы решили, что этого делать не стоит.
- Ты его и теперь любишь? – выпалил я, едва сдерживаясь от волнения. Гэйл внимательно посмотрела на меня и опустила глаза. Во мне что-то шевельнулось и заставило сменить тему. Так, чтобы она о дурацком вопросе забыла тут же.
- Как насчёт того, чтобы искупаться? – сказал я и стал стягивать с себя одежду. Оставшись в плавках, я посмотрел на янки и слегка поддразнил их теплолюбивые задницы. Джордж покачал пальцем в мою сторону и тоже снял с себя кое-что. Оставшись в чём-то, похожем на семейные трусы, он горделиво оглянулся на женщин и подошёл ко мне. Выглядело это по-нашему, по-мужски. Я прыгнул в воду и поплыл. Вода после жаркого лета уже чуточку остыла и медленно входить в неё не стоит. Джордж умел плавать вполне прилично и догнал меня у середины пруда. Только там я оглянулся на берег. Долорес стояла по колено в воде и визжала, разводя руками и поёживаясь. Для жительницы тропиков вода действительно холодновата.
- Ныряй сразу! – крикнул я и она послушно выполнила команду, окунувшись с головой. Вынырнув, она фыркнула и поплыла к нам. А мы с Джорджем смотрели, как Гэйл разоблачается и сколько всего на ней надето.
- Вот сука! – прохрипела Долорес по-английски, разглядывая это зрелище уже вместе с нами. Сама она была в костюме Евы и это её не смущало совершенно. Но стриптиз на берегу, устроенный Гэйл, вызвал у неё откровенную ревность. Джордж тоже на Гэйл засмотрелся. А что говорить обо мне?! Меня распирало от увиденного и эрекции не могла скрыть даже вода в пруду. Впрочем, у Джорджа тоже. Роскошная кустодиевская красотка нас совершенно не интересовала, а фигура Гэйл сводила с ума. Виновница торжества оценила впечатление, произведенное на нас, и медленно погрузилась в воду. Именно так надо сказать, а не «бултыхнулась» или «бухнулась». И вокруг неё даже чуточки волны не возникло, когда она поплыла. Уверенным брассом, я бы сказал - профессионально. Потом она перевернулась на спину и стала грести одними ногами. Руки Гэйл лежали на поверхности воды и только удерживали баланс.
- Она не историк, а профессиональная шлюха! – не удержалась Долорес, откровенно любуясь её грацией. Я не знал, кто любимый мужчина Гэйл, но мгновенно осознал то, что должен был почувствовать и он. Долорес всё видела на наших с Джорджем лицах и досады даже не пыталась скрыть. Если я ещё как-то пытался прогнуться под жгучими взглядами Долорес, то Джордж их попросту игнорировал. И эта троица говорит, что подружилась! – Мне такая дружба была непонятна в принципе.
Когда Гэйл приблизилась, Долорес сменила обличье и превратилась в купальщицу без претензий. И мы двинулись в неспешное плавание вдоль берега. Джордж особо к Гэйл не стремился и я оказался рядом. И это случилось само собой. Долорес маячила поодаль, но плыла в ту же сторону. Получалось так, что они нам с Гэйл давали шанс. Надо ли говорить, как это меня вдохновило.
- Ты горожанка? – спросил я, приблизившись, чтобы не повышать голос.
- Хочешь знать, не фермерская ли я дочь? – перевела она на привычный для себя круг понятий. И я кивнул. – Нет, мы жили в небольшом городке и речка у нас была недалеко. А ты местный уроженец?
- Да, и дед мой тоже отсюда, прадед, вроде, приехал с Волги, а дед с бабушкой тут и родились.
- А я своих предков почти не знаю, - сказала она по-русски. И прозвучало это с оттенком грусти, она мне чуточку завидовала. И выглядела в воде совсем другой, вместо взрослой женщины на меня смотрела девочка. Замысловатая причёска исчезла, волосы намокли и прилипли к голове, толстый жгут косы на затылке схвачен узкой лентой, следов помады в воде не заметить, да и от остальной взрослости не осталось и следа. А атрибуты и навыки тренированной пловчихи больше говорили о юности, чем о другом. Так мне показалось. То есть, у нас что-то могло быть особенное и общее. Не лёгкий интеллигентский трёп, а другое! - Где оно?
- Знаешь, Гэйл, я бы на многое не решился, не почуяв домашней поддержки. Придёшь домой, там всегда дед, по вечерам приходит мама, ну и отец не всё время в командировках. Вдохнёшь этого духа и все сомнения по боку.
- А часто они тревожат? – спросила она и я понял, что для неё это крупная проблема.
- Изредка и не очень долго, - ответил я и увидел, что её это задело.
- Это из-за девушек? – осторожно заглянула Гэйл на мою территорию.
- Нет, - пригласил я её поближе, - есть кое-что другое, а девушки особых сомнений не вызывают. Обычные и привычные – да, а вот так, чтобы с катушек – ни разу.
- Так бывает оттого, что не те девушки или сам такой особый? – она находилась во мне, разглядывала внутреннее содержание и мне это нравилось.
Парня, которого не так просто свалить, всегда окружают незаурядные девушки. Я чуял больше, чем слышал, да и она видела больше, чем могла в этом признаться. Насчёт свалить парня, это было на ней просто написано. Хоть она и постарше, но есть вещи, которых женщине от мужчины не скрыть, каким бы опытом она не обладала. К тому же, в её возрасте есть одна особенность: ничему не нужно учить. И понимать она умеет лучше, а круг желаний и интересов намного шире и глубже, чем у молоденьких красоток. Вот поэтому у нас так сразу и сложилось. И потихонечку росло и зрело. И чем больше я был рядышком, тем глубже увязал в её прелести. Но ведь и она шла навстречу. И тоже вопреки здравому смыслу и подсказкам рассудка.
- Хочешь правду? – после некоторой паузы спросил я и она взгляда не отвела:
- Да!
- Гэйл, ты первая, кто сшиб с катушек. И впервые я в себе засомневался.
- Ты меня охмуряешь? - улыбнулась она, черпнула воды рукой и плеснула в меня, чтобы снять напряжение и перевести всё в словесную игру, – Если так, это выглядит впечатляюще. Продолжай – мне нравится!
- В нынешнем состоянии я на фокусы соблазнителя не способен. Уцелеть бы! – она внимательно слушала и следила за мной. Я был, как на ладони и мы неспешно гребли, не теряя нити и купаясь в нюансах. Ну, и во мне она чувствовала себя комфортно, я это видел и чуял всем своим существом.
- Ты для меня слишком юный и чистый, - горько прошептала она оттуда и я оторопел. Не от смысла фразы, а от звучания. В нём было столько боли, что меня повело. Я долго не мог придти в себя и что-то ответить.
- Вот вам, мадам, моя рука, а вот старинный дом,
Царит в нём стылый дух пока, в углу конфликтов ком,
Но в вашей власти всё сменить и в мир иной ввести,
Любовь плодить, согласье пить и с суженным цвести! – наконец-то, припомнил я что-то из недавних журнальных стихов.
- Ты так хочешь стать отцом и мужем? – как бы засомневалась она, ожидая подтверждения.
- Для мужчины это естественное стремление. Всё остальное – подготовка к нему, захотел, значит созрел, - этот ответ пролился бальзамом на сердце Гэйл. И она буквально выдохнула, не смущаясь трепета и дрожи:
- Некоторые женщины созданы исключительно для семьи и дома. К сожалению, я не такая. И я сбавил напор: захватывать и завоёвывать – не моя удача.
- Ты просто другая! Богаче, сложнее, а потому и требовательная. Кстати, у тебя дом или квартира?
- Дом! – выпалила Гэйл и зажмурила глаза, уж очень по-девичьи. Представляю, как он ей достался. У них профессора совсем не то имеют в кассе.
- У меня тоже. Но он фамильный. Для собственного я ещё не готов.
- Что нужно, чтобы захотелось в собственный?
- А ты как думаешь? – спросил я и подъехал поближе, чтобы ощутить тепло, которым она буквально исходила. И смутил её, наконец-то. Я смотрел на неё, а она своих глаз не отводила. И так было сладко и приятно, что хотелось эти секунды и минуты продлить до бесконечности. А надо было и что-то отвечать. Теперь как раз её очередь.
- Не знаю, что и подумать! – наконец-то прошептала она, но не отодвинулась. Мы несколько минут вертелись на одном месте, заглядывая внутрь и упиваясь увиденным. Ей было что вытащить из моих тайников и она разошлась не на шутку, я тоже не очень скромничал. Когда я касался её тела, она замирала и парила в воде без дыхания и движения. Так прошла вечность, которая заполнила в нас все паузы и промежутки.
- Хочешь увидеть мой дом? – спросил я. И она кивнула. В гости она хотела без Долорес и Джорджа. Я это понял. С Гэйл выходило легко и просто почти всё. И мы вернулись к началу одной из нитей диалога. Теперь об этом в самый раз.
- У вас вот так без одежды принято? – спросил я, передавая свой пиетет от тела Гэйл. Ей хотелось и пиетета и простого обозрения. Это я почувствовал. И ещё: она хотела приобщить меня к своему миру. Хоть на чуточку, вот здесь, к примеру.
- В нашей компании - да, а у остальных по-разному. И в каждом университете или колледже свои заморочки. Святош и лицемеров достаточно и у нас. Тебя что-то смущает?
- Не знаю, что и сказать – непривычно многое. И, главное, это ты - женщина, которая достигла вершин, у нас такие дамы ведут себя иначе. Со мной, во всяком случае.
- Но тебя не это смутило? – улыбнулась она по-девичьи. Совсем просто и очаровательно. Я попросту опешил и отвернулся, чтобы не ляпнуть что-то не по делу. Со мной так бывало. К тому же всплыла в памяти реплика Джорджа насчёт студентов в копилке побед Долорес.
- У тебя есть девушка? – подступилась Гэйл с другой стороны и я кивнул. С Ленкой Галактионовой мы дружим давно - однако ничего подобного я с ней так и не ощутил. Ну, ни капельки! А с незнакомкой Гэйл в потоке тепла и понимания готов наслаждаться всю жизнь.
- И ты с ней близок во всём? – не отступалась Гэйл и я окончательно свихнулся. Она не успела и охнуть, как я поднырнул и она отреагировала, перевернувшись на живот и я его тут же тихонечко приголубил, а потом скользнул к бёдрам. Они в холодной воде ещё не остыли и производили фантастическое впечатление. Я будто запутался в роскошном бархате. И выбираться оттуда совсем не хотел. Это длилось целую вечность, пока она не вытащила меня наружу. И мне вполне хватило воздуха, чтобы не отрываться от неё.
- Ты меня испепелишь! – прошептала она и завертелась, как от щекотки.
- А так? – я оторвался от неё и демонстративно взял параллельный курс, чтобы ей было свободно. Хоть в чём, уплыть от меня, в том числе. Гэйл оценила мои манёвры и заговорщически улыбнулась. Видно, что-то придумала.
Она опять легла на спину и тихонечко поплыла вдоль берега. Едва шевеля телом и ногами, руки Гэйл лежали на поверхности и, как бы, защищали бёдра. Я плыл рядом и видел грудь женщины, у которой был любимый и двое девочек от него. Необыкновенная женщина и удивительные ощущения.
Ничего общего с Ленкой. Абсолютно! Хотя с ней было всё в любом количестве и в любое время: она училась в медицинском и имела свободный график. Мы встречались и у неё, и у меня дома. Дед нас не выдавал. Я его тоже и мы с ним часто проводили дни на речке, я читал и купался, а он откровенно квасил, поминая друзей, ушедших в другой мир. Бабушку, которая для него была светлым образом, я не помнил, у неё оказалась редкая и острая форма болезни крови, она умерла во время войны.
Джорджу надоела Долорес и он присоединился к нам.
- Не помешал? – осведомился он по-русски, как бы обозначая степень близости и обстановку. Мы знакомы пару часов. Кабы не Гэйл, не познакомились бы вообще.
- А ты как считаешь? – ответила Гэйл и математик заткнулся. Но остался с нами. Ясно, что и Долорес вскоре заохала рядышком, ссылаясь на холодную воду, какие-то болячки, в том числе и хондроз. Пожалуй, её капризы ничем пустым не объяснить, я видел её энергетику и в плаксу Долорес не верил изначально, да и цыганки были такими же – ни одной жалобы без основания. У деда тоже был хондроз. И я знал, как это лечить. Женщины о чём-то пошептались и Гэйл мгновенно стала взрослой женщиной. Я это почувствовал тут же.
- Надо завершать игры эскимосов, - сказала она и решительно направилась к берегу. Солнце было уже на скате, но тепло ощущалось везде, даром что сентябрь.
На берегу Долорес сначала просушила волосы, затем прикрылась роскошной юбкой и легла на траву, а Гэйл попыталась сделать ей массаж. Я видел, что это ей незнакомо и непривычно. И сказал:
- Давай я, нужно не так. В моей инициативе она увидела твёрдость и отступила. Немножко поспрашивав Долорес, а потом и испытав её реакцию на пробы в разных частях спины и поясницы, я поискал вокруг взглядом, нашёл крапиву и сорвал несколько веток. Остальное вышло легко и в охотку. Массаж крапивой в литературе не описан и вам лучше не знать и не слышать того, что издают больные во время такого лечения. После крапивы все хвори и капризы у женщин, как рукой снимает. Раскрасневшаяся и заведённая до крайности Долорес была такая же, как дамочки на картине Кустодиева после парной бани. Джордж аж закаменел, глядя на эту цыганку и слушая её пение. Исключительно по-испански, она, оказывается, язык своих предков держала на первом месте.
Теперь ревность была в глазах Гэйл. И холодная ярость тоже: я ей как бы изменил и всё это на глазах.
- Вам не передать, как я был счастлив! Кто она, Гэйл, и кто я, Мишаня - и она, несравненная Гэйл, ревнует! Хотя мне чуть за двадцать, а она старше на целую вечность и этот рубеж …
Однако мне казалось, что это не та преграда, которую не одолеть. Пока я возился с недугом Долорес, Гэйл оделась и только туфли держала в руках, готовая уйти. И уже одетый Джордж не против оставить меня с докучливой Долорес. Волнение Гэйл было настолько сильным, что, поспешно одеваясь на колкой траве за ивняком, она забыла вытереться и бельё к ней прилипло, сделав фигуру особо соблазнительной. И бёдра и грудь её казались вылепленными хорошим скульптором в укромной мастерской и теперь предстали на обозрение всем. Я облегчённо вздохнул, увидев спасение от неминуемой бури и краха надежд. Расстаться с Гэйл, уже казалось жизненной катастрофой. Хотя три часа назад о ней я даже не догадывался.
Я покачал головой, осмотрев Гэйл, и сказал Джорджу:
- У нас в городе за появление в таком виде заберут тут же. И не посмотрят, что из Америки. Ты посмотри на неё! - Она совершенно голая! А юбка и блузка – чистая фикция! Как ни странно, но со мной согласилась и Долорес. Под укоризненными взглядами соотечественников Гэйл успокоилась и стала снимать верхнюю одежду. Теперь завелась Долорес, но это не так страшно. Я развесил юбку и блузку Гэйл на ветерке, а в тени деревьев развёл небольшой костерок. Чтобы они согрелись. Не северяне и не эскимосы они, однако.
Долорес уже пришла в себя, но вместо ступора от хондроза в ней заиграла русская удаль и прочая зараза, вошедшая в тело вместе с крапивой. Яркие и нестандартные перлы так и сыпались из её уст. В частности, обнаружилось, что испанский гораздо интеллигентнее и тоньше английского. И вообще, все эти саксы, бритты и их потомки - дикари чистой воды. Джордж имел ирландские корни и попал в разряд пиратов, а Гэйл - вечно угнетаемых и порабощённый норманнов и галлов с генетическим комплексом неполноценности. А вот корни Долорес, это совсем другая планета: они терялись в веках и ранней античности, там был их фамильный кумир Айротис, которого знали и Анаксагор и Сократ. Джордж, шутя, коснулся её лба и покачал головой.
- Это от крапивы, - успокоил я их, - к вечеру пройдёт, а до этого лучше с ней не связывайтесь. И управы на неё не найти.
- Трава, которой ты её стегал, наркотик? – спросил Джордж и я кивнул. Гэйл могла исчезнуть из моей жизни и это волновало больше. Пока сохнет одежда, я должен что-то придумать. Но для начала нужно нейтрализовать главный калибр её вооружения, от одного вида Гэйл в белье и нижней юбке я терял рассудок. Я снял с себя рубашку и протянул ей. Она чуть помедлила и накинула на себя, прошлась по густой и мягкой траве и оставила всё, как есть. Ещё через пару минут она очень мило и как-то совсем уж необычно застегнула пуговицы. И оказалась как бы в платье с юбкой почти до колен. Я снял свой пояс, она приняла и это. Но без единой эмоции в глазах и на лице. Что-то мне подсказало, что я прощён. И оно же подтолкнуло перейти на следующую ступень откровенности:
- Ведь ты же не хотела выглядеть поддатой, как и Долорес? – сказал я, оказавшись рядышком с ней. Она держалась чуть отчуждённо, но уже не враждебно. В том, что с Долорес у неё сильные противоречия, я уже понял и пытался выбраться из тупика, куда попал по глупости. - А хондроз у неё настоящий. У меня дед с такой же болячкой и я знаю, что у здоровых реакция на крапиву другая. Ты не передумала его увидеть? – она подняла глаза и внимательно рассмотрела меня, будто видела впервые. Я отступил в сторонку, давая возможность оценить всё во весь рост. Гэйл взглянула на свои миниатюрные часики и, как ни в чём ни бывало, сказала:
- У нас мало времени, надо идти сейчас же. Вечером у нас встреча в Доме учёных и я там должна быть обязательно, в протоколе значится моя речь. Я накинул влажную блузку Гэйл на свои голые плечи и туда же пристроил юбку, получилось вроде ковбойки-распашонки. Меня осмотрели и выдумку одобрили, после осмотра Гэйл все только пожали плечами: она выглядела бы исключительно даже в рогожном мешке, не то что в моей рубашке. Она перекинулась парой фраз с Джорджем и мы, расставшись с экзотической парочкой, отправились на Лиговку, так назывался наш район. Оживлённых улиц мы избегали и без особых приключений попали к моему дому.
Дед сидел на веранде и мою спутницу увидел первым. Кроме Ленки в дом я никого не приводил и он слегка удивился.
- Привет, деда, это моя знакомая, её зовут Галя, она из Прибалтики. Дед солидно качнул головой и приподнялся из кресла. Гэйл и на него произвела впечатление.
- Чаю или обойдётесь? – поинтересовался он. Гэйл обернулась и сказала:
- Чаю и с вареньем, я остыла. Произнесла правильно, но акцент и прочее выдавали иностранку. Насчёт прибалтов я брякнул просто так, чтобы дед особо не растекался в вопросах. И он поднялся со своего престола, на котором проводил значительную часть дня. Сравнительно легко для своих 73 лет. Я увёл Гэйл в комнату и там растёр её тело сначала согревающим бальзамом, а потом насухо вытер махровым полотенцем. Юбка так и не просохла и я её повесил на солнышке, а блузка уже вполне годилась, чтобы надеть. Но мне хотелось другого и я взял утюг, чтобы прогладить с изнанки и эта вещица выглядела бы достойно своей хозяйки. Для гостьи достал семейные альбомы и бросил их на постель. Она днём становилась диваном. А на ночь подушки убирались и здесь можно спать хоть втроём. Ленке это место нравилось больше её собственной девичьей комнатушки с узкой кроватью.
- Хорошее местечко, - одобрила Гэйл мою комнату и устроилась на постели. За столом было бы не так удобно, поскольку там лежали конспекты и чертежи и особо не развернуться. Пока она разглядывала альбом, утюг согрелся и я отпарил её блузку, будто собственную китайскую рубашку из чистого хлопка. А в воду для отпаривания я добавлял душицы и ещё кое-что для аромата и вообще, чтобы он отбивал запах пота. Так что хотя бы на время Гэйл будет в моей ауре. Я гладил, а она разглядывала фотографии и изредка что-то спрашивала. Я отвлекался и отвечал, указывая и называя свою родню и место, где всё это происходило. Выгладив блузку, я вышел во двор и потрогал сохнущую юбку. Эта заморская штучка для сведения с ума мужиков уже готова для общения с утюгом. Я вошёл с ней в дом.
По пути попался дед, он спрашивал, где всё будет. Я пожал плечами, что придумает гостья, мне трудно даже представить. Но ему в этом не признался. Мучила другая проблема: как быть с юбкой? Если выгладить самому, тогда что делать со всеми этими складками, рюшами и прочими финтифлюшками. Моя сестра, которая ушла в дом мужа за речку, как-то раз показала мне секреты глажки, при которых можно достичь чего угодно. И всё это складками и клиньями. Подобной инженерной фантазии и пространственного мышления у женщин я не видывал. Хотя в моде сейчас узкие брюки, она показала, как можно выглядеть роскошно в обычных широких, сделав в них раскрывающиеся складки. Я поначалу не мог заставить себя надеть такое: это было нечто, в чём могут щеголять только женщины – так это ярко и прекрасно! Но она таки соблазнила моего приятеля, с которым мы собирались на танцы, и он сказал, что сестра в этом соображает лучше меня. Пришлось поступиться принципами и изделия моей сестры устроили фурор. Так что и про юбки я кое-что знал.
- Гэйл, дед спрашивает про чай, где бы ты хотела и с кем. Она подняла глаза и ответила:
- Ты ведь хозяин и в твоих руках всё. Я могу это запомнить на всю жизнь, а могу и забыть, выйдя из этого дома. Чего ты хочешь, Майкл? – она впервые так назвала меня. И прозвучало это неким признанием. Я выскочил из комнаты и сказал деду, чтобы тот надел китель с орденами. Чай будем пить в гостиной и все вместе. Ну и старинную люстру из свечей надо опустить, а шторы прикрыть. Он было раскрыл рот, но я остановил:
- Понимаешь, деда, так надо! Всё потом. Как-нибудь потом расскажу.
- Ладно, - ответил дед и вышел к себе. Надеть китель было минутным делом и он эту процедуру любил. Особо, если просил кто-то.
- Гэйл, сейчас мы с тобой будем на приёме у красного командира, который раздолбал самого Каппеля под Омском. Омск – это город в Сибири, а Каппель - генерал у беляков. Мой дед в то время был командиром дивизии. Ты про Чапаева слыхала? – она отрицательно качнула головой и я пояснил,- Командир такой был у красных, беляки боялись одного его имени. Но он погиб и про него сняли фильм, а мой дед уцелел и его знают только родные и однополчане. Теперь ясно, о ком я?!
Женщине соответствовать предложенной роли было легко и приятно. А я в очередной раз поразился бесконечности женских образов, заключённых в одной душе. Гэйл мне их являла один за другим и происходило это без видимого напряжения. Вот тут-то я и подумал, что ради такой можно даже из института вылететь. И что-то из этой мысли выдал для Гэйл. Не всё, конечно, я помнил её желание свалить меня. Она благодарно опустила глаза и последовала за мной в гостиную. Деда ещё не было и я быстренько приготовил всё для семейной пирушки. Чай для Гэйл, а остальное для нас. До прихода матери все следы мы сообща быстро ликвидируем, так что можно на всю катушку и не стесняясь. Гэйл всё же что-то заподозрила и спросила:
- Это не просто чай? – про крапиву она уже знала и могла предположить, что загадочные русаки способны извлекать адреналин и из берёзового полена. Я немножко потянул время, как бы выискивая достойный ответ, но тут вошёл дед в красных командирских штанах и кителе Красной армии времён Гражданской. И Гэйл забыла о подозрениях. Я стоял рядышком, я гордился сходством с дедом, а уж дед из-за этого мне прощал почти всё. Но в детстве именно он воспитывал во мне мужской характер и твёрдую руку его я хорошо помнил.
Водку деду нельзя и мы начали с кедровой настойки. Горькой и полезной до жути. А гостье налили чаю с малиной. Ну и сластей домашних, мать их готовила по выходным и обычно этого хватало на неделю, если гостей не так много.
- Как зовут твоих дочек? – спросил я и гостья подняла глаза, соображая, куда это меня понесло.
- Хелен и Марта, - ответила она после небольшой паузы. И дед выдал свою часть нашего дуэта:
- Чтоб у твоих дочек, Хелен и Марты, были такие же достойные мужики, как и мой Мишаня! – Вот за это и выпьем, - сказал он и поднял стопку, мол, ты как знаешь, а у нас свои понятия о жизни. Я к нему присоединился и Гэйл покачала головой: за такое чай не пьют.
- Но ведь тебе на приём, - напомнил я и она отмахнулась, - я немножко и чисто символически. Пришлось налить и ей, она поморщилась и выпила всё.
- Пожалуй, я теперь согрелась окончательно. И мы включили деда на воспроизведение воспоминаний. С фотографиями и прочим. Думаю, она поняла большую часть его воспоминаний. Иногда она останавливала его фонтан и уточняла подробности. И при этом говорила: сэр. Но дед к этому отнёсся по-житейски и на господские манеры не обиделся. Гостья была явно из другого мира и он это чуял отлично. Когда подошло время сворачиваться, Гэйл с сожалением поднялась и вышла в мою комнату. А дед чуть кивнул и уже ни с места. Теперь он вздремнёт полчасика.
Осталась юбка, утюг и средство для распаривания. Гэйл спокойно ждала моих действий и совершенно не напрягала. А это было особым бальзамом на душу. Я включил музыку и усадил гостью на постель. Передо мной были её голые колени и остальное, что не могла скрыть моя рубашка. Сама Гэйл и процесс общения с её юбкой на глазах у хозяйки – есть ли что более пикантное для мужчины? – Думаю, до такого ещё никто не додумался!
Она будет командовать, а я гладить. Она должна это запомнить.
Гэйл вздохнула и согласилась.
Разглаживая складочки, фитюльки и финтифлюшки, я как бы касался тела, где эти штучки прилегали к Гэйл, и вместе с ней чуял её дрожь и трепет. Когда мы добрались до пояска, она без сил откинулась на подушки и манипуляций с застёжками уже не видела. И зря! Она открыла глаза и я увидел доверчивого ребёнка, неспособного к противлению и готового положиться на меня во всём. Да, такой женщине свалить меня, чтоб утвердиться, и в голову не придёт!
- Ну, вот, - сказал я и аккуратно опустил эту штучку на постель. Гэйл повертела её, разглядывая и поворачивая, глубоко вдыхая колдовской бальзам. И было в нём не меньше волшебства, чем у крапивы, ставшей предметом маленького конфликта. Женщина не торопилась и я всё больше и больше погружался в её мир, следя за искорками глаз и движениями уголков губ. И руки – они были вроде птиц, которые кружили вокруг Гэйл и извещали о том, что творится в этом мире. В том, как они это делали, была особая музыка и пластика. Я прежде и не знал, что такое возможно. Её пальчики касались складочек и как бы приобщались к колдовству, которое придумали для проникновение в душу желанного человека. Когда она осмотрела всё, я понял, что вложенное моими руками и фантазией, перетекло в душу Гэйл. И облегчённо вздохнул – так свободно я себя никогда не чувствовал. Я даже не знал, где нахожусь и что со мной. А женщина, что была в моей комнате, казалась ниспосланной владыкой небесным.
Волнение передалось гостье и стало ясно, что я угадал, а она очарована. Меня не тянуло обнять её или просто коснуться. Того, что она рядом и дышит моим духом, достаточно. И с любым решением Гэйл я согласился бы безропотно.
- Ты можешь это и надеть, - предложила Гэйл и я кивнул, хотя прежде только снимал.
Не буду описывать, что я чувствовал. Выходила Гэйл из нашего дома чистенькой и выглаженной, пахнущей кедровой настойкой, малиновым вареньем, ну, и домашним средством для глажки. Мы расстались недалеко от гостиницы и договорились о встрече у Дома учёных.
Я вернулся домой, тщательно прошёлся по комнатам и убрал всё-всё. Потом разбудил деда и пошёл с ним на прогулку. Иногда он ходил про улицам этаким неспешным кавалерийским циркулем, выпятив грудь, держа руки за спиной и перебирая ими, будто в руках нагайка. На этот раз он шёл обычным шагом и ни о чём не спрашивал и в поучения не пускался. И только, когда мы устроились на скамеечке в сквере против памятника городской «жанне дарк», он спросил:
- Она американка? – я кивнул и он с сожалением вздохнул, - А жаль, такая девка и не наша. Я не стал поддерживать эту тему, полагая, что ничего хорошего не выйдет. И чужая, и неровня, и старше, и… знакомы всего-ничего. – Хорошая девка, - между тем зацепился за неё дед, - если бы такая была у беляков, я бы непременно отбил. И убедил в победе мировой революции. Такой откровенности и напора у него я прежде не видел. Видно, Гэйл подействовала. Мы же одной крови. После этого рассказал и про зареченцев. Тут мы с ним редко бывали в разногласиях.
- Говоришь, женщину лапали и на ножах держали? – уточнил он и я кивнул, - Уроды! Мало ты им выдал! Ладно, только больше никому об этом, а я поговорю кое с кем.
Домой мы вернулись, полностью очистившись от крамолы и криминала. Мать уже возилась на кухне, удивлённая чистотой и порядком. Про место базирования кедровой настойки она не знала и это нас с дедом спасало.
Я едва дождался времени, когда нужно идти к Дому учёных. Чтобы унять волнение, засел за чертежи и это на время отвлекло от бича молодых парней из провинции. Я вышел из дома и отправился по Красноармейской в сторону Дома учёных. Улица эта не очень широка и всех прохожих видно на обеих сторонах проезжей части. Я дошёл до самого Дома, так и не встретив ни Гэйл, ни кого-то другого из их группы. Пришлось устроиться на скамеечке напротив входа и поджидать окончания приёма. Я ждал, а он никак не заканчивался.
Прошёл час. Потом ещё полчаса и я забеспокоился, может и не здесь это или что-то поменялось и Гэйл вот так же беспокоится и смотрит на ночную улицу незнакомого города.
Присмотревшись к зданию внимательнее, я понял, что паниковал зря. Во-первых, вокруг здания прохаживались дяденьки в штатском со спортивной выправкой, что для этого заведения нонсенс, ну, и где-то в глубине видна суета и мелькающие контуры людей. Не толпы, а так, около трёх-четырёх десятков человек. И не в главном зале, а в небольшом, для заседаний учёного совета и прочей верхушки. Периодически на крыльцо бокового входа выходили покурить и я отправился по скверу вокруг здания, чтобы оказаться напротив. И вскоре увидел Джорджа. С ним было несколько человек. Я приблизился по освещённой аллее и оказался на виду у Джорджа. Он меня увидел, но виду не подал. Я это понял. И со скучающим видом продолжил движение по аллее.
Вскоре математик с пустой пачкой вышел туда же, где прогуливался я. Те, что вышагивали вдоль периметра Дома учёных, находились в эту минуту с другой стороны и нас не видели. Джордж окликнул меня по-английски и показал на пустую пачку. Я подошёл и он спросил про сигареты. У нас с прошлого года началась большая дружба с Кубой и сигареты с их символикой покупали все. Я тоже брал изредка, хотя и не курил. Приятно иметь хоть такую связь с островом Свободы. Кубинцы учились и в нашем Политехе. И многие девочки от них были без ума, естественно, наметились и парочки. Пока весь этот интернационал обходился без обычных драк за девичью благосклонность.
Джордж был уже хорошо поддатым, однако держался на ногах прочно и речь лишь слегка выдавала его состояние. Он сказал, что Гэйл тоже беспокоится и попросила его о помощи.
- Она может сбежать оттуда? – спросил я и он покачал головой.
- Даже, если приём затянется до утра?
- А что, возможно и такое? – поморщился математик из Беркли.
- Тут недавно были французы из Сорбонны и гуляли до утра, а потом продолжили до ужина и в машины их грузили полуживыми: никто не хотел уступать!
- Надо подумать, - сказал он и я подбросил тему насчёт Кубы. Математик улыбнулся и сделал пальцы колечком. Я уже тогда понимал разницу между наукой и желающими попользоваться ею за «бесплатно». И кроме классовой сущности видел людскую. Вот и дед мне сегодня по этому делу дал очередной урок. Послезавтра вечером поезд увезёт их в Москву и поздней ночью вылет в Нью-Йорк. Джордж мне ничем обязан, тем не менее, я сказал:
- Сделай так, чтобы она оттуда выбралась уже вскоре! – он кивнул и забрал мою непочатую пачку «Партагас»», крепких до ломоты в зубах. А я исчез в глуби сквера. Появились те самые спортивные мужички, их ритм был ровным и неторопливым, видно, они страдали от головокружения и держались от Дома учёных на расстоянии, чтобы круги вышли подлиннее, а их туры вокруг - подольше. Через несколько таких кругов в глубине Дома учёных я увидел троицу, что вмешалась в мою жизнь. До появления штатского патруля оставалось около минуты и я замахал, чтоб поторопились. Долорес держала под руку Джорджа и как бы управляла его передвижением. Гэйл шла рядом и помогала подруге, для русаков картина привычная и их никто не остановил. У меня сердце буквально остановилось и я перестал жить, когда к ним подошёл кто-то из их группы. Гэйл что-то длинно ответила, сопровождая слова интернациональной жестикуляцией женщины, математик пытался удержать равновесие, а Долорес буквально подставилась под его могучие плечи. На них махнули рукой и троица вышла на свежий воздух. Только после этого я смог вдохнуть вечернего воздуха. До подхода охранников оставалось 8 секунд!
Вскоре мы оказались в тени сквера и я перевёл дыхание. Гости тоже прониклись минутой и я им показал на спортивные фигуры охранников. Они напротив входа появились с точностью корабельного хронометра. Гэйл взяла меня под руку и в таком виде мы не отличались от других парочек. Ощущать её руку у себя на локте было несказанным счастьем и я в своих эмоциях слегка перебрал. Гэйл сделала движение, как бы сообщая, что её рука нам ещё пригодится и я ослабил хватку.
Мы свернули на проспект Мира и медленно отправились по направлению к набережной. Гейл немножко рассказала о себе, в том числе и об отце своих девочек. Его звали Эдди. Потом мы переключились на литературу и фильмы. Из того, что она называла, я видел лишь отдельные вещи. С литературой было не так печально, но и здесь круг интересов и табель о рангах сильно различались. Отлично я себя чувствовал, когда она рассказывала о дочерях. Я будто видел их лукавые личика, когда они что-то вытворяли.
- Искупаемся? – предложил Джордж, когда мы оказались на набережной. Я посмотрел на Гэйл и она отказалась, не хотелось и Долорес. – Тогда я один, - сказал математик из Беркли и стал раздеваться. В сентябре и ночью русаки редко купаются, разве что кому-то приспичит. И к этому все относились с пониманием. Не удивились и на этот раз. Немножко поплавав, Джордж остыл и пришёл в игривое состояние. Его не качало совершенно. И Долорес уже не казалась такой дремучей. Мы направились к гостинице, там их поджидали. Я приметил и тех, что прогуливались вокруг Дома учёных, значит, приём закончен.
- Где твой номер? – спросил я и Гэйл указала балкон на втором этаже. Я прикинул свои возможности и решил, что попасть туда смогу. Лишь бы она захотела.
- Я оставлю свет в глубине номера, а в комнате с балконом погашу. Если свет в этой комнате горит, значит, сюда нельзя, - сняла мои сомнения Гэйл. – я буду ждать тебя, Майкл! Они ушли, а я остался в тени деревьев, ожидая сигнала. Вскоре свет в комнате с балконом погас и я было сделал пару шагов к зданию, но тут же остановился: тот самый патруль спортивных мужичков расположился на скамеечке против балконов и уходить не собирался. У них была литровая банка жареных семечек и это говорило о многом.
Я припомнил контуры здания и сообразил, что с другой стороны тоже не подобраться. Оставалась крыша и чердак примыкающего к нему здания и надежда на то, что там не висят замки. Ну, и пришлось запомнить расположение окон и дверей, чтобы не постучать в чужую.
Мне повезло и на этот раз, через чердачные переходы соседнего здания я попал на крышу гостиницы, затем на чердак и спустился по лестнице на второй этаж, никого не встретив. Горничные и дежурные сидели с другой стороны длинного коридора. Вернее, уже не сидели, а лежали на диванчике и читали книжки. Или изображали чтение с закрытыми глазами. Я постучал и дверь тут же открылась. На меня смотрела Гэйл. Я вошёл и она прижалась ко мне. Её сердце готово выпрыгнуть из груди. И я обнял её, впервые так остро почувствовав, как она мне дорога. Она стала мягкой и покойной. С этим пришла и моя уверенность в себе.
- Долорес у Джорджа и до утра не придёт, - сказала она и теперь уже защемило у меня. Я помнил слова деда о том, что он бы сделал, встретив в своей жизни Гэйл. Но он, не я и у нас разные биографии. Я боялся. Это был страх неизвестности и он не шёл ни в какое сравнение с тем, что вызывали зареченцы. И она это почувствовала. Мы немножко постояли вот так, прижавшись друг к другу, а потом она взяла мою руку и повела за собой. Мы миновали комнату с балконом и вошли в спальню. Здесь была одна постель и она разобрана. Гэйл опустилась туда и освободила мою руку. Я осмотрелся и увидел тумбочку с настольной лампой. Там же лежала книга. Я взял её. Ни название, ни автор мне не были знакомы. Перелистал и понял, что это научная работа с библиографией и прочим.
- Ты это читаешь в поездке по чужой стране? – удивился я.
- Это методика составления исторических работ, очень новая по духу и хорошо написанная, - улыбнулась Гэйл, - я же историк в некотором роде.
- Не могу себе этого представить, - признался я.
- А какую меня ты представить можешь? – спросила она и сняла ту самую блузку. Я учуял наш семейный букет, он всё так же царил и распоряжался. И тот самый приём с тесным общением и танцами, подвыпившими мужчинами и женщинаами к нему даже не прилипли. И я пришёл в себя.
- Постой! – Давай всё с начала. Я взял блузку и велел надеть. И Гэйл почуяла перемену. Когда мы всё проделали до самого конца и осталось приступить к самому интимному, раздался стук в дверь. Так стучат к себе домой. Осторожно и нетерпеливо. Чтобы никого не разбудить и не попасться на глаза чужому. Гэйл набросила халат и пошла к двери. Услышав голос Долорес, она впустила её.
- Я извиняюсь, - виновато произнесла Долорес, - но мы с ним крупно повздорили. И оставаться там я уже не могла, – она тяжело вздохнула и повторила, больше для себя, чем для меня и Гэйл, - с ним даже интегральная функция не выдержит больше часа. Я не знал, как себя вести и что делать. И Гэйл в который раз всё устроила мановением руки:
- Мы ещё не спим и, возможно, до этого не дойдёт. Так что присоединяйся, - и добавила, - в той комнате, там есть всё. И я понял, что она сама перетащила её постель вместе с кроватью из общей спальни. Как будто чувствовала.
Мы остались наедине. Что-то говорили, что-то делали, прислушивались друг к другу и всё больше и больше погружались в общую вселенную. Того, чем я занимался с Ленкой наедине, мы даже пробовать не стали. Хотелось другого и мы это сделали. К утру я о ней знал достаточно, чтобы угадывать и жесты, и слова. Думаю, с ней было то же.
Следующий день у них был заполнен плотно и только к вечеру выпадало время для нас. Она так и сказала: - Для нас с тобой, Майкл! А потом добавила, увидев, как я поскучнел от услышанного: - Как тебя найти, если что-то изменится? Я даже секунды не сомневался: - Дома, где же ещё! И дед - не Долорес, докучать не станет!
Я вернулся домой и тихо устроился в своей постели. Дед меня учуял, но шуметь не стал. А мать, уставшая за день в своём прядильном цехе, спала глубоко и беспробудно и поднималась строго по будильнику. Завтрак готовил дед. Потом будил меня и провожал в институт. И впадал в анабиоз воспоминаний до моего прихода.
Я проснулся от того, что почудилось знакомое дыхание. И по запаху узнал Гэйл. Я понял, что она сбежала от своих, чуточку расспросил обо всём произошедшем с ней и понял, что девчонкой она была смелой. Потом повторил вчерашнее раздевание и затащил в постель. И она чуточку вздремнула. А перед этим она призналась:
- Я так и не уснула. И лежала с раскрытыми глазами, будто шестнадцатилетняя девочка. И снова и снова пересматривала и переживала то, что делала с тобой. И я ответил:
- Спи, сколько сможешь, а я посторожу твой сон. Я никогда не видел женщину во сне так близко.
- И ты дашь уснуть? – улыбнулась она, лукаво поглядывая на меня. Что я мог сказать? Я покопался в себе, но так ничего и не нашёл.
- Я же обещал. И она легко прикрыла ресницы. Дыхание погружённой в сон женщины я уловил тут же, отметил расправившиеся чёрточки на лице и почувствовал доверие во всей её сути.
А где-то в глубине дома ходил дед и я чуял его вздохи и размеренное спокойное дыхание после глубоких раздумий, когда он находил решение наших проблем. Он тоже волновался и беспокоился. У нас осталось не так много времени, но мы уже никуда не торопились. Я впервые почувствовал настоящую женщину и был безмерно счастлив от осознания близости с ней.
Она раскрыла глаза примерно через час и потянулась ко мне. Доверчиво и мягко. Ничего похожего на Ленку. Та в такие минуты бывала требовательна и ненасытна. Я хотел, чтобы Гэйл помнила обо мне всю оставшуюся жизнь. И не обманул её надежд, приглядываясь к реакции вдохов, подрагиванию ресниц, трепету пальчиков и особому поведению тела. С ним у нас сразу возникло нечто взаимное и я легко угадывал желанное для него. Было и ещё кое-что – это диалог ароматов, которыми мы обменивались. Вот тут уже всё было без иллюзий. Иногда она что-то спрашивала или советовала, но так бывало редко. Большая часть общения была бессловесной и летучей. Щедрость Гэйл порождала во мне ненасытность, я упивался ею и не мог остановиться, а она благодарно плакала и тихонечко стонала от приятной боли. Я знал, почему она плачет и отчего боль так желанна и доставлял своей женщине желаемое в невиданных количествах. Я не подозревал, что во мне есть и понимание, и умение воздать. Она прислонилась ко мне и прикрыла глаза. Я видел, что ей хочется ещё, но было и другое, к чему мы так и не приступили.
И тут она что-то сказала по-французски. И оценила, пойму ли. Я прокрутил в памяти звучание фразы и наклонился к её груди. Мне показалось, что она сравнивала меня со своим дитя. Его сделали мы с ней. Я окунулся в ложбинку между грудей и замер. По тому, как она это приняла, стало ясно - угадал. И она опять заплакала и эти слёзы для меня были лучшей наградой.
- Ты со своей подружкой в мужа и жену не играл? – спросила она, после того, как я высушил её слёзки, все до капельки.
- Нет, а что?
- Интересно, какой из тебя выйдет муж.
- Наверное, обычный, что во мне особого?
- Ну, милый, не скажи! Я бы с тобой поиграла с удовольствием.
- А если по-настоящему? – остановил я её легкомысленное порхание.
- Думаю, и это нам по силам, как думаешь? – и я согласился. Чуял и понимал я её легко, а кастрюли и нестиранное бельё меня не напрягали. Я и сам всё умею. А её словечки про дочек меня заводили так, будто они наши с ней. Я со своими племянницами играл легко и с охотой, проникаясь их серьёзностью в кукольных проблемах. Марта и Хелен отличались от них тоном волос и цветом глаз. Дочки Гэйл тёмные шатенки. А игривы, как и ржановолосые Светка с Томкой.
- Мы будем вставать? – спросила она.
- А ты хочешь? – и она замотала головой, на которой искрами лучились два бирюзовых брильянта. Я поднялся и прислушался к звукам на кухне. Дед что-то уж очень надолго притих. Я вошёл туда и увидел, что он режет овощи для салата. Для нас с Гэйл. Он оглянулся и заговорщически подмигнул. Я вернулся и увидел вопрос на её лице. И ответил:
- Гэйл, ты прекрасна! – она приподнялась на постели и ждала продолжения. Я подошёл и откинул простыню. Она подставилась взгляду и всё нужное для себя нашла во мне без единого словечка. Потом выбрала в шкафу рубашку и перетянула талию галстуком. Вышло очень импозантно. Туфли и тут пришлись в гармонию и в таком виде она показалась деду. Как бы приобщая к своему миру и доверяя всё наше. Дед на глазах сбросил груз лет и старался соответствовать. Даже обнаружил понимание духа мод и новых течений в искусстве.
Полдник прошёл легко и непринуждённо. О таком, что затронула Гэйл, мы прежде не говорили. О жизни и любви. Я припомнил что-то из своего и почитал для Гэйл. Это была фотография моего настроя после институтского вечера, где я разочаровался в факультетской красавице. Грусть и разочарование были главными и их я передал в полной мере. Для Гэйл главным было другое – слова из моего прошлого звучали свидетельством её значимости сейчас. Ни грусти, ни тоски мы с ней не ощущали, хотя где-то за порогом поджидало нечто более серьёзное. Но это потом, а сейчас у нас всё ладилось и это видно всем. Дед немножко рассказал о нравах своей юности и правилах, заставлявших парней и девушек подчиняться им. Не так всё было благостно и лучезарно, как пишут и говорят проповедники. Гэйл держала меня за руку и черпала мою силу и уверенность. Как-то она прислонилась ко мне и шепнула:
- А кто тебе больше нравится: Хелен или Марта? – и добавила, - Умру, если не ответишь! – я взглянул на неё, прокрутил в памяти мелодику вопроса и понял, что Марта ей чуточку ближе и мысли о ней её задевают глубже и больнее.
- Мы сделаем так: ты будешь чуть больше выделять Марту, а я Хелен. А потом родим Серёжку. И это её успокоило.
Потом мы с Гэйл приготовили ужин для матери и поболтали с дедом. Очарования гостьей он не скрывал и ей это пришлось по душе. Мы не знали, как сложится на этот раз и о ночи не заговаривали. О риске попасться речи уже не шло, не говорили мы и о предстоящем и жутком. Будто его может и не быть.
- Если не ошибаюсь, - начал дед, покопавшись в своих блокнотах с выцветшими от времени страничками, - у Анны Максимовны Капраловой сегодня день рождения. Шестьдесят исполняется, а она ещё работает. Крепкая дамочка! Но без подарка твоя мать к ней не пойдёт. И я понял остальное. И насчёт подарка и насчёт того, что на ночь глядя домой ей тащиться нет смысла, раз фабрика рядом. А подарок должен прийтись по душе сначала матери. И я обратился к Гэйл.
Она отнеслась к делу серьёзно и вскоре мы смотрели фотографии маминых подруг, где среди прочих была и Анна Максимовна. Про мамины предпочтения мы с дедом знали достаточно, чтобы не очень верить в идею угадать тип подарка с первого раза. Гэйл откинулась на спинку дивана и прикрыла глаза. Мы притихли, понимая сложность самого процесса для незнакомки в незнакомой стране.
- Ей нужна книжка типа «Библии» или «Евангелия», - осторожно сказала Гэйл и заглянула в мои глаза. Я эту женщину видел несколько раз и вот так сразу оценить находку Гэйл не мог. Дед Капраловых знал давно, я спросил у него, верующая ли эта дамочка с крепкими ногами и здоровьем. И он утвердительно кивнул.
- А «Библия» у неё есть? – продолжил я. Он немножко подумал и покачал головой.
- И, если она у неё появится, возражений не последует? – и опять то же самое. Но не совсем:
- Вот бы ещё и «Библию» эту где-то взять! – резонно заметил дед. Но это уже другое дело. И я поручил ему взять на себя маму, его родную дочь.
Дед тут же засел за телефон и вскоре его родная дочь сокрушалась по поводу своей забывчивости. Дед немного поскрипел и сказал, что подарок берёт на себя, раз она такая распустёха. И чтоб коню в зубы не заглядывала и сцен у фонтана не устраивала. Мамочка проглотила и это. Дед опустил трубку на рычаг и взглянул на нас.
Думаю, одобрения в глазах Гэйл он искал больше, чем моего. Но на этом аттракцион не закончился. Из той же записной книжки он перезвонил нескольким знакомым и узнал насчёт «Библии» всё. Вскоре мы с Гэйл отправились по адресу и через час были дома с драгоценным подарком. О том, что эта редкостная штуковина есть в каждом номере американского захудалого мотеля, мы ему не сказали.
Вскоре мама позвонила домой и попросила принести ей на фабрику подарок и праздничное платье, что недавно подарил папа, вернувшись из очередной командировки в Сибирь. Он работал в тресте Гидроспецстрой ведущим инженером и дома бывал не более трёх-четырёх месяцев в году. Я оставил деда с Гэйл и помчался на фабрику. Мама была рада, что у неё такие заботливые родные и чуточку расслабилась. Глядя на неё, мне стала понятна и та частица Гэйл, которую я слегка опасался.
Вернувшись домой, я увидел, что Гэйл с дедом собирают ужин. Дед собирал, а Гэйл всё это расставляла и оформляла, будто хозяйка дома. И я к ним присоединился. Мне достались свечи и прочее старинное хозяйство, которое мы применяли, когда выключался свет и с газом тоже сильный напряг. Самовар, керогаз, подсвечники и остальное. Когда приготовления почти завершились, дед незаметно исчез и, пока мы с Гэйл пикировались по поводу темы для семейного ужина, он появился в новом костюме. Мы подарили его на семидесятилетие. Галстук и новые штиблеты он тоже надел. И это нас с Гэйл заставило внутренне подобраться.
Свечи зажжены, люстра опущена и ладанка с домашним бальзамом уже курилась сизым дымком. Кедровая настойка поджидала нашего внимания и я, разливая содержимое по стопкам и глядя на хрустальный графинчик, даже предположить не мог, куда нас уведёт выдумка деда. Раз он начал с такого фокуса, то последует и продолжение. Уж очень он важен и серьёзен. Гэйл взяла меня за руку и я понял, что она сюрприз тоже предчувствует.
- Вот, что я надумал, - сказал он, - ты, Гэйл, уже немножко нас узнала. И, похоже, мы приглянулись друг другу. Мы из разных миров и многое нас разделяет. Очень многое. И я припомнил свою молодость.
То было в империалистическую, я воевал в Галиции, был уже унтером и командир батальона Пряжников Никита Ильич взял меня к себе в помощники. До этого я в роте был унтером. После одной войсковой операции дали мне отпуск на родину и мой командир попросил заехать к семье с гостинцами. Его дом был недалеко отсюда, в Твери. Встретили меня, как родного: и жена его, Анна Александровна, и дочки, Верочка и Татьяна. Чистенькие, ухоженные, со светлыми лицами, приветливые и со вниманием в глазах. Эти девочки смотрели на меня с интересом и пониманием. Я это видел и чуял – они считали, что я не простой сослуживец их папеньке, а близкий человек.
Так оно и было, в окопах многое видится иначе, чем вдали от них. Но Пряжников за разговорами и расспросами о моей жизни не забывал делиться радостями своей, дети и жена для него были самым святым и остальное стояло гораздо ниже. И бог, и царь в том числе. А это для той эпохи была настоящая крамола. Я видел фотографии его семьи и чувства своего командира разделял и всё это без зависти. Ни белой, ни чёрной. Поэтому и легко согласился сделать крюк и пару дней отнять от отпуска в свой дом, хотя у меня была и своя семья с двумя детьми. Про них Пряжников тоже знал и передавал гостинцы дочке и сыну, твоему отцу.
Я только потом понял, что Анна в моём лице вообразила ангела-хранителя своего мужа и вела себя сообразно придуманной фантазии. Иначе природы её радушия и цветения не понять. Анна была ещё молода и очень хороша. Они оставили меня на день и устроили настоящий праздник. Я будто в раю побывал. Девочки легко говорили по-французски, тогда мода такая была, играли на рояле и вместе с мамой устроили для меня концерт. Мне это было в диковину и не всё ясно, но тогда я взял грех на душу и подумал, что хочу вот такую же жену и чтоб она родила и воспитала таких же дочек, ну, а сыновей я и сам подниму. Девушки и женщины моего круга: Маши и Малаши, Пелагеи и Прасковьи тоже хотели лучшей жизни, но она была не той, чего вдруг захотелось мне. Про эту они и не догадывались. Не знала об этом, Мишаня, и моя жена, твоя бабушка.
И в революцию я пошёл, чтобы у нас была такая же жизнь, а в ней семья вроде той, что у штабс-капитана Пряжникова. Многие из красноармейцев мечтали об этом, дворянские и офицерские дочки не одному мне грезились во сне. И победили мы весь мир, что навалился на нас, именно поэтому. Мы сражались за светлое будущее, а беляки за гнилое прошлое. Пряжников ушёл к Корнилову и сгинул в бою под Питером, он был честным солдатом.
Я потом заехал в Тверь и видел Анну Александровну с дочками. Без отца им не выжить и она попросила меня сделать в память о муже последнюю услугу для неё: перевести через границу. В Париже обосновалась родня и их ждали. Просьбу я выполнил. Даже на поезд в Риге посадил. Но в душе у меня было худо: из страны уходили те, кто мог её украсить и обиходить. Для меня Пряжниковы были светлым лучиком и мечтой. А они вдруг оказались лишними. Я не понимал, почему. Что-то в нашей революции не сложилось, раз мы такую красоту выставили за ворота. Может, и следующей войны не было бы, если б уехавшие пришлись ко двору и свою душу не терзали на чужбине, а остались на Родине и обогатили её сердцем и ещё чем-то от лучших наших кровинок. Не там мы границу провели, не баре и злыдни виной всему, а что-то другое. Теперь-то я вижу, не с теми мы воевали, не с теми! И Пряжников был честный человек и настоящий офицер. Не велика заслуга, убить такого!
Ладно, об этом вы уже поняли. А теперь о главном. Мне показалось, что ты, Гэйл, вот из того самого мира, о котором мечтал я и мои однополчане. И внешне ты очень похожа на Анну Пряжникову. И годами такая же. Сделай милость, стань женой моему внуку. На один день всего! Я вижу, он тебе люб и у вас это получится. Я буду рядом и это вроде семьи. Мишка твой муж, я твой дед! – Как вам такое?
Я ждал чего угодно, но не такого. Гэйл тоже не была готова и предложение деда её попросту потрясло. Её растерянность я видел, но не знал, что делать. И всё же она пришла в себя раньше меня. Что-то придумалось и ей.
- Мы устроим венчание! – загорелась она и в доме стало светло и празднично. Где-то мы нашли фату, сообразили и с остальным и дед стал нам одновременно и батюшкой и отцом невесты. В его памяти многое из прошлой жизни отложилось и не испарилось и мы это использовали: я и Гэйл.
Дед был за батюшку, старинный канделябр за икону, а вместо алилуйи мы заверяли друг друга в истинной любви. И по очереди клялись в этом ему, целуя наш канделябр. Святая вода нашлась настоящая и наши буйные головы он оросил из большого флакона с притёртой пробкой. Откуда она взялась, я не знал.
Не знаю, что творилось в душе Гэйл, но я был на седьмом небе. Я не выпускал её руки ни на минуту и не сомневался, что и её увлекло, не меньше меня. И рассказ, и придумка деда ей пришлись по душе и она говорила об этом своим чистым горением.
После венчания мы не уединились, как это бывает, а остались с дедом и были мужем и женой. Он не поучал, а только присматривался и поднимал брови. А мы учились супружеству и всему, что с ним связано. Время летело, а мы торопились успеть всё.
Где-то около полуночи зазвонил телефон, это был кто-то из знакомых деда. После краткого обмена репликами дед сказал:
- Ладно, приезжай, мы дома и ты всё увидишь сам. – Это один мой ученик, - пояснил дед, - он сейчас подъедет и ненадолго отвлечёт от торжества. А мы с Гэйл в это время решали, как быть с её работой, девочек в садик и школу уже определили, осталась только она. Когда и это утряслось и мы перешли к проекту дома, приехал знакомый деда и мы ненадолго вернулись ко дню вчерашнему. Он выложил фото и на них я опознал тех самых зареченских. Все отсидели за поножовщину, теперь же обнаружились и другие дела, которые после эпизода в сквере сложились в ясную картину. На кухню, где мы с ним разбирались, заглянула Гэйл. Вот тут-то гость и сообразил, почему я в таком праздничном настрое и рубашке с галстуком, несмотря на ночь. И он возмутился:
- Трофимыч, у тебя в доме свадьба, а ты молчишь! – дед подбоченился и ответил:
- Хороша невеста?
- Бесподобна! – аж зажмурился гость и Гэйл прикрыла глаза от удовольствия. Гость понял, что все уже разошлись и вопросов не задавал, но на посошок свою порцию принял. Уходя, он ещё раз взглянул на невесту и покачал головой – хороша!
Проект дома мы придумывали вместе, Гэйл выдавала идеи, я их переводил в картинку, а дед комментировал и говорил, как это будет в натуре. Я переделывал картинку и они с Гэйл вносили новые замечания, а я их воплощал в картинку и так несколько раз. Последняя версия проекта понравилась всем и Гэйл убрала её в сумочку. В нём была комната, где дед будет отдыхать, придя к нам и навозившись с внуками. И туда никто без спроса не вхож.
- Может, ты и командирский мундир к нам перенесёшь? – спросила Гэйл, впервые забыв сказать: сэр. Дед это уловил тут же. И понял больше, чем я.
- Может быть, дочка, может быть! – ответил он неспешно и негромко. Было у нас ещё многое, требующее решения и мы только к утру почувствовали сонливость. Дед ушёл к себе, а мы с Гэйл вернулись в мою комнату. Чтобы женщина всегда светилась и была счастлива, она должна выспаться и я уложил её рядом с собой. На этот раз не сомкнул глаз я. Даже, если закрывал, перед ними стояла Гэйл, дед и всё наше. Где-то не так далеко маячили Долорес и Джордж. И совсем на горизонте Ленка и однокурсники. За спиной сидела мама и шила нашим девчонкам модные наряды, а сестра делала выкройки для платьев Гэйл.
Утром и не очень рано мы с дедом приготовили для Гэйл всё необходимое и только после этого разбудили. Гэйл с припухшими от сна ресницами была очаровательна и свежа. Дед прибавил себе сил неимоверно, увидев это вот так воочию и совсем рядом. Когда я прикладывался к ней и что-то вытирал или подчищал, он ревниво отворачивался и поджимал губы.
Семейный завтрак был бы обычным, если бы не Гэйл и отсутствие мамы. Теперь я подумал, что зря мы отправили её на тот юбилей. Она бы с помощью деда всё поняла. Хотя то, что будет потом, ей вряд ли пережить. Нет, лучше ей про нас с Гэйл не знать ничего.
Потом Гэйл отметилась в гостинице и остаток дня до отъезда провела с нами. Мы сидели возле дома на беседке, качались на качелях, болтали ни о чём, готовили обед и пререкались с дедом о мелочах нашего с Гэйл дома. Он считал, что без собаки он настоящим домом не станет, не та страна и люди. Мы с Гэйл думали иначе и он нас вразумлял. Первой согласилась Гэйл и убедила меня. Но в какую-то минуту нашей идиллии я ощутил нестерпимую боль и зажмурил глаза. Что-то во мне сжалось и не отпускало. Я не мог понять, что это? Подчинившись неясному порыву, я схватил Гэйл и унёс в дом. И растерзал её. Потом, исцарапанный её ногтями, я привалился к Гэйл и сказал:
- Я люблю тебя, Галчонок мой ненаглядный!
- Мишка, ты что с ума сходишь, я ведь твоя жена! - ответила она, расправляя кожу на моей спине возле шрамов от своих ногтей. Моего лица в минуты сражения она касалась нежно и кончиками пальчиков.
- Потому и схожу, - ответил я, нежась от её рук.
- Мы только что зачали сына, - улыбнулась она, - как тебе это?
- И у нас будет трое, - едва сдерживаясь, чтобы не растерзать её снова, ответил я.
- А после Серёжки будет Настя, имя нашей дочки тебе по душе?
- Настасья Михайловна, - произнёс я на вкус и пробу, звучало хорошо, - но насчёт работы я бы советовал её сменить, столько детей няньками и бабками не воспитать.
- Я тоже хочу, чтобы они были обихоженными, - успокоила Гэйл, - мы это ещё обсудим и решим. Постучал дед, Гэйл поднялась и впустила его. На ней был лишь халат и тот внакидку.
- Заскучал без вас, - смущённо объяснился он, едва удерживаясь от соблазна разглядеть внучку получше.
- Присаживайся, - сказала она и устроилась рядышком. Она немножко помолчала и спросила: - Можно тебя обнять, я не знаю, что чувствуют, когда обнимают отца или дедушку. Дед был мужчиной и сам обнял внучку, а та ему только ответила и зажмурила глаза, из которых ручьём хлынули слёзы.
- Ничего, Галочка, ничего, - приговаривал он, поглаживая её спину и трогая растрепавшиеся волосы, - всё образуется, всё наладится, ты только верь и терпи. Он даже мне не говорил так мягко и проникновенно. И она успокоилась. Но от деда так и не отлипла. Прошла целая вечность, пока она не сообразила, что я тоже рядом и мне она тоже родная.
- Хватит слёзы лить, - проскрипел дед и поднялся, - пошли, что ли, прогуляемся! Пусть и люди на нас глянут, такое счастье грех прятать. Гэйл к этому отнеслась, как светскому делу и мигом привела себя в порядок. Дед шествовал посередине, он вышагивал своим циркульным шагом, будто был на плацу и устраивал смотр своей дивизии, а мы его сопровождали. Нас останавливали, мы раскланивались и продолжали свой ход. На любимой скамейке деда напротив «жанны дарк» устроились втроём и дед сказал:
- Вот бы ещё с внуками сюда, тогда в самый раз было бы. Лучше бы он промолчал, до отъезда Гэйл осталось меньше часа. И её прорвало. Мы едва-едва её успокоили. Хотя понимали лукавость слов и жестов, да и она тоже. И всё-таки она вздохнула, стряхнула оторопь и стала приходить в себя. Моя жена и его внучка. До окончания игры времени почти не осталось и мы изо всех сил противились неминуемому.
- Я хочу купаться! – вдруг заявила Гэйл. Это хорошая идея. Вот так, в чём есть и как было позавчера в Центральном сквере. Дед в этом ничего особого не увидел и мы отправились на дальние пруды, где в это время никто не бывал. Мы с Гэйл быстро разделись и вошли в воду, а дед остался на скамейке. Мы плавали недолго, но и этого хватило для зарядки и упаковки недавних воспоминаний. Вода отрезвила и охладила. Но только обрамление страсти. Остальное же расцвело ещё пышнее. И мы с ней уже ничего не говорили, только поглядывали и изредка касались друг друга. В прозрачной воде видно всё и мы этим пользовались в полной мере. За эти два дня тело Гэйл стало просто изумительным и теперь на нём не было ни единого признака прошлой жизни. Я это видел и понимал, Гэйл смотрела на меня и узнавала про себя. И ту, что была в моих глазах, она любила так же, как и я. И с каждой минуткой и движением она его совершенствовала, а я буквально сходил с ума от этого чуда с именем Гэйл. Мы изредка поглядывали на деда и нам было хорошо от его присутствия. Метроном отсчитывал секунды и неумолимо приближал тот самый миг.
Минут через пятнадцать-двадцать мы выбрались на берег. Я просушил и растёр тело Гэйл, пока оно не зарделось. Теперь можно и за одежду приниматься.
- Таких мужей не бывает, - сказала она, любуясь своим телом и моей работой, - но ты есть и я счастлива.
- Зато ты жена настоящая, - заметил дед. Свою внучку он видел в самом чистом виде и хорошо понимал мои чувства. Я одел Гэйл, уже зная в ней всё. И мы тихо направились к месту, где игра завершится. Надо ли говорить, что чувствовали игроки? – Мы все в одной связке.
Провожать Гэйл до гостиницы отправился дед. Я просто лежал на постели, где недавно был с ней, и старался ни о чём не думать: так пусто и горько выглядело всё. Дед, весь мрачный и погружённый в себя, пришёл через час и уселся в кресло, ничего не сказав и не объяснив. Мать только что вернулась с работы и с удивлением смотрела на это, она не понимала, что с нами. Уже поздно ночью он пришёл ко мне и врезал оплеуху. И я понял, за что. Потом мы эту тему не обсуждали.