Отпуск на Волге

Окончив колледж, я вышла на свою первую в жизни работу, так и не отдохнув летом из-за того, что вакантные места на дороге не валяются, и надо было хватать, не раздумывая, если уж подвернулось. Отработав, как проклятая, очень тяжёлый из-за адаптации к новым условиям, год, была усталая и злая, как собака. Свой первый отпуск решила провести в глуши, тишине, но на большой реке, так как в те годы ещё обожала подолгу бултыхаться. Одну меня категорически не отпускали родители, и разрешили поехать только вместе с толковой и рассудительной подругой детства, переехавшей в Питер. Вдвоём не так опасно. Нам было тогда всего по девятнадцать лет, да ещё и наивной я была просто до безобразия. Подруга моя училась в Питерском университете, завалила физику, и везла с собой книги, тетрадки, что бы основательно подготовиться к переэкзаменовке. И вот, мы с ней по совету её знакомых (как оказалось впоследствии, отнюдь не друзей, а людей весьма скользких), списались с хозяйкой и поехали в деревню под Тутаевым, где собирались пожить в избе с печкой и удобствами на дворе, зато у самой Волги. И вот, в субботу вечером сели в поезд на Ярославском вокзале и часам к девяти утра были уже на месте. Нас с поезда встречал колченогий мужичонка лет пятидесяти и явно слабоумный. Это был один из сыновей Битюговой, у которой мы собирались жить. Он погрузил наши рюкзаки на какую-то тележку и повёл нас по окрестностям. Шли мы долго, заходили и в местный магазинчик, и в сельский клуб, недавно восстановленный после пожара, случившегося аж лет 10 тому назад, в библиотеку и на почту. При этом наш провожатый по имени Миша, громко и приветливо здороваясь со всеми, кого мы встречали на пути, обо всём этом подробно нам рассказывал с педантичностью не вполне нормального человека. Он был настоящим краеведом тех мест и явно гордился своей информированностью.
Денёк был чудесный, светило ласковое солнышко, но меня не покидало ощущение тревоги. Было не спокойно, и место это виделось мне каким-то зловещим «оазисом» среди Волжских просторов. Я списывала это на свои расшатанные нервы и то, что плохо переношу поездки. В селе Б…во, через которое мы шли до нашей деревни, хирела церковка, где служил, пошатываясь и шамкая, пожилой батюшка в, косо сидящих на носу, очках. Внутри стояло несколько древних старух, такие же старухи пели на клиросе.
В соседней деревне, название которой звучало настолько неприлично, что мне совестно его повторить, и где нам предстояло пожить в доме у Марьи Семёновны Битюговой, расположился большой молельный дом каких-то евангельских христиан седьмого дня. Названия точно не помню, но как-то так. И туда валил достаточно молодой народ, приехавший из других мест. Там был какой-то странный пастор с белозубой улыбкой во весь рот и обширной лысиной.
Сама деревенька поразила нас своей мрачной таинственностью. Все дома были за очень глухими заборами, и слышалось позвякивание цепей и недовольное собачье ворчание при звуках наших шагов.
Когда мы, наконец, дошли до нужного дома и приблизились к калитке, к нам навстречу с бешеным лаем выскочила страшенная собака, смесь дворняги с боксёром. Тут же послышалась матерная ругань басовитого голоса, целая тирада разнообразных слов, наиболее приличными из которых были: «Захлопни пасть, скотина!», и в собаку полетело полено. Ушибленное животное с визгом унеслось прочь. На крыльце стояла хозяйка, Битюгова Марья Семёновна, баба Маня или Манюня, как её называли. Это была здоровенная, толстая бабка лет восьмидесяти, но ещё крепкая, с лицом пьяницы, сизым носом, усами, почти без зубов и говорящая сиплым басом. Единственное, что диссонировало с карикатурным образом сельской жительницы, любившей принять на грудь, так это её глаза. Они у неё, почему-то, были какого-то странного салатного цвета, и от этих глаз невозможно было оторваться. «Вот бы мне такие!» - думала я, рассматривая страшенную старую бабу с необычными глазами. Таких глаз я ни разу в жизни не видела ни до, ни после встречи с Манюней. Шутник Господь, однако, раз подарил такие необычные глаза этому чудовищу!
За старухой на крыльцо вышла кряжистая женщина с неприятным выражением круглого красного лица. Как потом выяснилось, это была супруга одного из сыновей хозяйки. Посмотрев на нас, она исчезла в доме. Они при виде нас стали перебираться в летний домик, похожий на сарай и выносили вещи. Затем появилась внучка бабки, дочь её старшего сына, молодая, но широкая в кости, с мощными руками и толстой шеей, а за ней вышел мужик, младший сын бабы Мани. Оба они, дядя и племянница, смотрели на нас с недобрым любопытством и, забыв с нами поздороваться, стояли да переглядывались, как невоспитанные дети. И вот, едва мы успели вещи снять с тележки Миши и положить на какую-то лавочку, как баба Маня нам, эфирным созданиям с тонкими ручками, суёт здоровенные железные вёдра и посылает нас за водой, что меня, мягко говоря, поразило. Мы же ей деньги платим! Но отказать старому человеку было как-то неудобно. И тут внучка сказала ей: «Бабуль, да ладно тебе!», но та отмахнулась от неё. Та хихикнула, сверкнув золотым зубом, и ушла в хату, мужик тоже заржал и со словами: «Ну, мать!», удалился вслед за племянницей. А бабка подруге дала широкое ведро, литров на 20-ть, мне - поменьше, «зато» целых два! И, ухмыляясь, говорит: «Ну, девки, идите за водой, колодец - вон!» И толстым, как сосиска, заскорузлым пальцем тычет куда-то вдаль. И мы пошли по указанному направлению под гору, надо сказать, довольно-таки высокую. Колодец находился в самом конце улицы, круто спускающейся к реке, и был таким, что нужно было крутить специальную ручку, и тогда ведро с водой оттуда поднималось на цепи, и мы из него переливали воду в наши вёдра. Мы крутили ручку по очереди, затем заполняли вёдра, а потом, обливаясь потом, на подкашивающихся ногах, тащились в гору. И я тогда думала, что конца этому пути не будет. Я была просто в ужасе от всего этого и тут же сказала подруге, что это - первый и последний раз, потому что я уезжаю отсюда к чёртовой матери. А сама представляю себе, что, если бы мы там остались, то к концу нашего там пребывания стали бы вдвое шире, как внучка старухи, с мощными икрами. От этих мыслей мне стало тошно. Как мы дошли, не помню. Приходим, ставим вёдра у ног старухи. На нас с диким рыком и громовым лаем выскакивает ужасная собака и собирается укусить, но в неё летит очередное полено, попадает в голову, и с визгом враг бежит с поля боя под победные раскаты матерной брани. Выходит бабка, а с ней её сын, тот, что стоял вместе с её внучкой на крыльце. Сыновей у неё было несколько, как мы потом узнали. Старшему был шестой десяток, младшему - под сорок. Он был такой здоровенный амбал, «ряху в три приёма не обдрищешь». Так вот, этот детина берёт огромный ковш, черпает воду из моего ведра и аж половину его содержимого за раз выхлёбывает. Вытер рот, ухмыляется. Бабка рядом стоит и нагло ржёт, ну, дескать, девки, вам опять воду нести, он щас всё выпьет! Уже понимая, что это издевательство (дескать, «вот вам, городские цацы!»), вещи свои подхватываю и ухожу, негодуя и, одновременно, радуясь тому, что ещё не заселилась да деньги им не дала, а то хрен бы потом вытащила! «И весь отпуск был бы насмарку!» - думала, улепётывая оттуда прочь, ещё не догадываясь о том, что будет дальше. Подружка за мной бежит, останавливать меня пытается, а я только кулаком по голове себе постучала (кстати, больно получилось). «Хочешь - оставайся у этих уродов, - ору, - а у меня отпуск всего 25 дней! И я ни дня здесь не останусь! Ни часу! Мне этих вёдер на всю жизнь хватит!»
Иду оттуда и думаю: «Если они так ненавидят людей, то какого чёрта сдают им помещение на лето? Специально, что бы людям отпуска портить? Интересно же они время проводят! И деньги берут с людей, и развлекаются!», а вокруг шумели деревья, солнце приветливо грело, настроение постепенно выравнивалось. Я стала думать, в какой дом стучаться, чтобы там провести отпуск, и стала поглядывать за заборы домов, но везде гремели цепями собаки, и раздавалось зловещее рычание. Если были видны хозяева, то они тоже никакой симпатии у меня не вызывали, и я шла дальше. Лишь в одном доме не было слышно собаки, и калитку нам открыла приветливая хозяйка, лет 70-ти на вид, сухонькая, опрятно одетая. И она мне сказала, что здесь никто нас не возьмёт на постой, так как Битюговых все боятся, и никто не рискнёт у них жильцов переманивать.
Тогда я решила выйти из населённого пункта и провести отпуск дикарём в прибрежном лесу, соорудив там шалаш, и питаться только ягодами, грибами и пойманной рыбой. Рыбачить я умела, хотя и не любила. Для меня рыбалка – только средство добычи рыбы, а так, для удовольствия, с тем, чтобы выпускать рыбу - ну нет! Этого я не понимаю. Однако, страх не дал мне на это решимости, и я решила уехать домой, а на прощание прокатиться на Метеоре по Волге до Ярославля, где посетить в музеи перед тем, как сесть в поезд. Повернувшись, пошла, было, к пристани, но призадумалась. «А что потом? Отпуск же короткий, и дорог каждый час! Хочу на природу, к реке, купаться, плавать, в тени деревьев читать под шум листьев! А все дачи уже сняты, все мало-мальски бюджетные санатории переполнены, и пока я буду, неизвестно где, искать место отдыха, мой отпуск закончится!» Дальше я шла назад, по направлению к дому Битюговых, что бы узнать, как там Рита, и с ней, как с более умной, посоветоваться. В конце концов, решила попробовать пожить-таки в чаще леса и, взвешивая все «за» и «против», борясь со страхом и уговаривая себя, что «волков бояться – в лес не ходить!», шла снова в обратную сторону, уже к реке и лесу.
Вскоре меня нагнала Рита, как звали мою подругу, и, запыхаясь, сказала:
- Представляешь? Я чуть там не осталась! Пошла в туалет, а они мне: «Теперь парашу неси на компост!» И этот двинутый Миша, на пару с младшим, тащат из-за нужника пластиковый бачок, наполненный понятно, чем, вперемешку с травой, землёй и прочим. От растерянности я оцепенела, повела взглядом и вижу: стоит колодец прямо рядом с домом, а от него шланг от насоса тянется в хоз. блок, а там у них нагреватель стоит!… Я им: «А это что?! Ну, знаете!», а они как заржут! Еле тебя догнала! Куда же ты ломанулась так быстро, как будто подстреленная курица? Меня бы подождала, я бы вышла к тебе, перетёрли бы дальнейшие планы…
Я отвечала ей, что когда я, мягко говоря, не в настроении, то думать спокойно не в состоянии, а сразу же куда-то быстро бегу со всех ног. Мы присели передохнуть на какие-то брёвна, лежащие вдоль дороги, и каждая задумалась о своём под шорох листвы на деревьях и доносящиеся до нас сельские звуки - посвистывание птиц, блеянье коз, мычание коров, скрип колодца, кудахтанье кур и гогот гусей.
Но тут-то нас и догнал Миша. За ним шли ещё двое сыновей Манюни - самый старший и самый младший. Сама Битюгова-старшая ковыляла следом, не сильно от них отстав. Неужели бить будут? Я вся напружинилась и приготовилась заорать во всю глотку «Полиция!!!», вскочить с брёвен и, подхватив рюкзак, припустить, что было сил, но бить нас никто не стал. Приближаясь к нам, ещё издали они принялись выкрикивать извинения за то, что они просто неудачно над нами пошутили, и мы решили их выслушать. Они сказали нам, что любят подобные шутки. И заразительно смеются… поросячьи физиономии. Я ценю юмор, пусть даже и своеобразный, поэтому, посовещавшись с Ритой, мы решили-таки остаться. Но я строго и резко сказала хозяевам о том, что останусь на том условии, что не будет больше неуважения и жестоких розыгрышей. «Мы сюда приехали отдыхать! Отпуск слишком короткий, и меня не хватает ни на какое общение!» Эту, последнюю, фразу я выделила интонацией, не терпящей возражения. Мне показалось, что они нас поняли, и мы, нехотя поддавшись на уговоры, усталые так, что очень хотелось лечь, пошли-таки заселяться. Хозяева пообещали мне, что меня больше никто не побеспокоит, и мы на свой страх и риск остались. Часть денег отдали им, остальное припрятали, на всякий случай. Не доверяла я этим своеобразным людям.
Я - человек требовательный. Сейчас-то у меня есть дача на отшибе садового товарищества, и я живу там очень обособленно, никого нет поблизости, и мне это нравится. Но тогда дачи у меня ещё не было, вот я и поддалась на уговоры подруги, втянувшей меня в эту авантюру.
Когда мы вошли в дом, то увидели, что там очень уютно, чисто прибрано, деревянный пол покрашен масляной краской типа охры, вызывающей несколько неприличную ассоциацию. Я прошлась по комнатам и вдруг увидела, что на кровати кто-то спит. От неожиданности я даже подпрыгнула? Это кто здесь ещё?!!! Мы так не договаривались!!! Оказалось, Битюговы держали ещё одну жиличку, «не пропадать же комнате!», а нас в известность не поставили. Не ожидала я того, что в доме мы будем не одни, а с посторонним человеком! Я снова стала порываться уходить, ругаться из-за того, что «так дела не делаются, и это будет не отдых!». Однако, каким-то образом, им удалось уговорить меня, объяснив, что постоялица нас не побеспокоит, а если что, то её увезут. На эту странную фразу я тогда как-то не отреагировала. Вероятно, потому, что отдохнуть уже очень хотелось. Мы устали с дороги и потом, этот стресс…
Остаток дня мы, перед тем, как, наконец, улечься, под руководством Манюни, осваивались в доме, на участке и учились пользоваться пудр-клозетом. Это - великое изобретение, когда есть компост, но нет запаха. У них там была и обычная выгребная яма, а также, биотуалет и прочие прибамбасы, но пудр-клозет - предпочтительнее. И вот, наконец, позади всё ознакомление с домом, и мы вытянулись на своих кроватях.
Сквозь сон я услышала: «Мамочки!» - это кричала Рита. Я вбежала к ней и сама чуть не заорала дранной кошкой. Рита сжалась в комочек, а над её кроватью стояло какое-то чудовище с длинными, чёрными нечесаными волосами, наполовину седыми. Присмотревшись, поняла, что это просто женщина лет сорока пяти, в ночной рубашке и с всклокоченной гривой. Но вида она была странного. Патологически костлява и с какими-то гипертрофированными чертами лица. Это проснулась наша соседка по дому. То, что у неё не всё в порядке с головой, мы поняли сразу. Удовлетворив её любопытство, мы сказали ей, кто мы такие и предложили ей выпить с нами чаю, но она пила только кофе и произнесла странную фразу о том, что её время ещё не подошло. Слава Богу, она нас особенно не стеснила. Продукты наши она не брала, хотя мы так и не поняли, чем она там питалась. Она допоздна сидела, а ночью долго не ложилась, и мы не сразу привыкли к этим её особенностям.
Первым же утром, сразу же, как встали и позавтракали, мы с Ритой пошли на берег Волги, прихватив с собой всё необходимое. Рита взяла всё для подготовки к переэкзаменовке. Мы купались, загорали, пили чай из термоса, жевали бутерброды, наслаждаясь хорошим днём… но первые капли дождя после обеда, вынудили нас всё проворно собрать и быстро бежать домой. Мы бежали, а дождь становился всё сильнее и вскоре превратился в ливень. А мы, как назло, заблудились. За стеной дождя мы плохо ориентировались и забыли, куда нам надо было идти. Благо, работал магазин, и мы туда заскочили и пережидали там грозу. Лишь когда закончился ливень, продавщица показала нам дорогу к Битюговым, и мы, наконец, добрались до вожделенных кроватей, где тут же заснули.
Следующий день тоже был не спокойным. Погуляв по окрестностям, мы решили на кукурузном поле стырить немножко молочных початков. Сказано - сделано, Мы принялись набивать свои рюкзачки початками и, конечно же, увлёкшись, не заметили того, что вокруг нас плотной стеной растёт кукуруза, а куда идти, чтобы выбраться, совершенно непонятно. Мы с Ритой умудрились заблудиться в кукурузе. Это, конечно, может быть, очень смешно, но выбраться из кукурузного «леса» гораздо труднее, чем из леса настоящего. В высоченных, выше человеческого роста, кукурузных стеблях совершенно невозможно ориентироваться. Конечно же, мы запаниковали: в каком направлении теперь нам двигаться? Не подумав о последствиях, мы начали кричать в надежде на то, что кто-то будет идти мимо поля и подаст голос в ответ, но вместо этого в нас вдруг полетели камни, мы, заметавшись, побежали прочь, от летящих в нас камней, и не зная ещё, где же выход из этой чащобы. Вероятно, какие-то хулиганы, мальчишки, наверное. Но это было ещё не всё, так как вдруг раздался мат грубым мужским голосом, и… оглушительный ружейный выстрел. «Если у него двустволка, то сейчас он снова выстрелит!» - шепнула я Рите, и велела прижаться к земле и пытаться ползти. Действительно, выстрел прогремел тут же, и над нами просвистело. «А теперь бежим!» - велела я Рите. Пока он перезаряжает, нужно было убежать, как можно дальше, пока он снова не начал палить в нас из ружья. Мы уже не метались, а мчались прочь от той стороны, откуда стреляли. Никогда в жизни я не бегала с такой скоростью! Мы бежали со всех ног, наугад, но, похоже, правильно, так как услышали басовитый гудок электровоза. И мы выскочили прямо к железнодорожным путям, а за нами уже был слышен собачий лай, и это было очень страшно, так как от собак не убежать - они бегают быстрее человека. За нами со зверским лаем неслись две огромные собаки, и мы перескочили пути прямо перед самым локомотивом товарного состава и влетели в лес, по которому ещё, какое-то время, неслись, что есть духу. Жеребячья резвость, прыть, увёртливость, неутомимость и выносливость, пожалуй, единственные преимущества безмозглой молодости перед, уже что-то соображающей, зрелостью. Слава Богу, нам удалось спастись. Больше к кукурузному полю мы уже и не пытались приблизиться. Но на этом наши злоключения сегодня не закончились. Оказавшись в незнакомом лесу, мы, конечно же, опять заблудились, причём проплутали по лесу очень долго. Изрядно устав, сбив ноги, доев все собранные нами в поле, початки и мучаясь от жажды, мы, наконец, выбрались из леса уже ночью. Темнело в тот период не рано, поэтому, увидев в просвете среди деревьев, остатки зарева от захода солнца, мы пошли на него и вышли, как мне показалось, к шоссе. Не слушая предостережений, пытающейся меня остановить, Риты, я радостно выскочила на широкую «дорогу», над которой клубился какой-то белый пар, образуя туман. «Вероятно, пыль от только что проехавшей машины…» - думала я, городская девочка. Тем более, вдали слышался удаляющийся гул чьего-то мотора. Но это была не дорога. Это оказалась река. В неё я и плюхнулась со всей дури, подняв целый фонтан брызг. Вынырнув, услышала звонкий смех подруги. Чертыхаясь, я вышла на берег, вся мокрая и ушибленная в нескольких местах. Но по берегу реки-то мы и дошли до деревни, где тихонько вернулись в дом, где уснули, как убитые. Хорошо, что бешеная собака крепко спала из-за того, что кто-то из тех, кто там праздновал какой-то вечный праздник, подлил ей алкоголя, и собака тоже любила выпить, как и её хозяева. Поняв это, я купила водку, добавляла её в собачий корм и кидала его собаке, когда она бежала ко мне, не привязанная, с самыми опасными для меня, намереньями.
Абсолютного покоя мне там, конечно же, не было, так как выяснилось то, что наша соседка по дому была совершенно сумасшедшей женщиной. Слава Богу, она была не буйная, а, довольно-таки, тихая. Мало общалась, а днём, в основном, спала. Она была не только очень тощая, но и бледная, как покойница, так как почти не бывала на дворе при дневном свете. Ходила она всегда с распущенными волосами, которые она почти не расчёсывала, и в ночной рубашке. Спала, в основном, днём, а по ночам разговаривала с инопланетянами, называя себя контактёршей. И, если, конечно, не раскладывала бесконечные пасьянсы, то была на связи с пришельцами. А говорила она так: «Вы не знаете, актриса есть такая… ну… моего возраста!» Мы задумались, стали перечислять: Добровольская? Лютаева? Голуб? Но всё было мимо, моложе надо было искать. И вдруг она хлопнула себя костлявой ладонью по лбу: «Вспомнила! Арнтгольц!» Изо всех сил стараясь по-хамски не заржать, сдвигая брови и кусая губы, что бы спрятать весьма неделикатную в этой ситуации, улыбку, осторожно у неё спрашиваем: «Точно ли?» (так как в те годы сёстры Арнтгольц были совсем юными девочками), а она отвечает: «Ну, конечно же! Они же близняшки, Ольга и Татьяна, и на меня очень похожи, просто одно лицо!» и поворачивалась к нам в профиль, демонстрируя нос Гоголя, губы Пушкина и массивный подбородок. Среди ночи мы иногда просыпались от каких-то странных звуков, похожих на вой или стоны. Так наша соседка общалась с пришельцами.
Кроме этой незаурядной дамы, был ещё один абориген, а, точнее, одна личность, нарушающая наш покой. Это была коза по имени Фира. Желтоглазая и наглая, умная и хитрая, как чёрт, скотина, которая вставала на задние ноги и воровала то, что мы забывали на окне - сушки, хлеб… И это ещё не всё. Она проникала и в дом, рогом открывала холодильник и влезала туда! Кроме козы был ещё и кот, который воровал со стола, как только люди теряли бдительность, но обижать кота никто не смел. Он был крысоловом, а не все кошки умеют ловить крыс. Хозяева стращали, разводя руки, как это делают хвастливые рыбаки: «Вот такие огромные крысы разведутся, если кот их ловить перестанет! Кота мне не нервировать! Он шибко обидчивый!»
Наши хозяева тоже имели свои представления о том, как надо «не беспокоить». И казались они мне, поэтому, просто невыносимыми людьми, так как меня вымотала работа, да и человек я замкнутый, нелюдимый настолько, что по утрам мне не охота ни с кем здороваться, я вообще не люблю, когда утром говорят. Хозяева же с утра были уже на огороде, что-то постоянно пропалывали, окучивали да поливали, и громогласно здоровались, на что моя подруга отвечала приветливо своим чистым голоском, а я им хмуро отвечала: «бр-бр-бр», по типу, «доброе утро» сказала, а затем шла на реку. Не знаю, как подругу, но меня они очень раздражали. Рита ко всему относилась с юмором. Она - экстраверт, а я, интроверт, и у меня было одно желание – отдохнуть перед сложным рабочим годом. Я считала себя обиженной тем, что была вынуждена выйти на работу сразу же после получения диплома, а долгожданный летний отпуск такой короткий. Хотелось гулять всё лето или, хотя бы, два месяца, как было во время учёбы. И поэтому меня бесило всё, и я заводилась с пол оборота из-за любой ерунды, тем более, мне казалось, что эти люди надо мной постоянно смеялись и издевались, при этом хорошо относясь к приветливой Рите. Знаю, что обаяния во мне маловато, и я многим не нравлюсь, но и мне тоже не все граждане нравятся. Только у меня хватает воспитания этого не показывать, а наши граждане могут и побить не похожего на них, человека, а уж гадость сказать ему ни с того, ни с сего для них ничего не стоит. Я там со стороны семьи Битюговых, не раз слышала смешки в спину и мне даже показалось, что они меня как-то гнусно обозвали. Поэтому я стремилась поскорее от них уйти, как можно дальше, что бы, как только возможно меньше попадаться на глаза этим людям, а лучше, не видеть бы их вообще.
Я надолго уходила к Волге и проводила на песчаном берегу целые дни, где отдыхала душой и телом, купаясь или читая. Очень любила я собирать грибы и ягоды в лесу, а потом Рита варила варенье и отправляла его посылкой домой по почте или пекла ягодные пироги. Особенно я любила черничные пирожки из печки. Кроме того, она потрясающе вкусно готовила грибы с молодой картошкой, купленной Ритой у наших хозяев. Кроме картошки, она покупала у них яйца, только что из-под курицы, а у соседей брала восхитительное парное молоко прямо из-под коровки. Что бы я без неё делала! Сама-то я лишний раз не приблизилась бы там ни к кому…
Меня могут покритиковать за то, что «интеллигентная снобка» осуждает народ, трудовой, работящий, а сама «хорошо устроилась». Ну и ладно. Пусть меня ругают. Я себя не оправдываю, сама была юная глупышка, да ещё после стресса адаптации к работе. Поэтому, не стесняясь своего характера, расскажу всё до конца.
Особенно невзлюбила я там двоих, одного из средних сыновей, владельца пса, о котором ещё упомяну, и старшего сына Манюни. Это был тощий мужик с хитрой лисьей мордочкой, у которого был какой-то зуд всеми руководить, и надоел он мне до зубовного скрежета. Если вовремя не успеешь сбежать от него, то будет стоять над душой и поучать, тому, что мы, по его мнению, «должны» прочесть и как, по его представлению, «должны» одеваться и проводить свободное время. Рита в ответ на эти вторжения в личное пространство только отшучивалась, а я злилась. Особенно мне «нравились» его расклады про «замуж». Дескать, годы-то идут, часики тикают, и пора бы уж замуж и рожать, а мужа надо выбирать такого-то и там-то, а бразды правления в семье надо брать так то, и так-то. Никаких намёков на: «соблаговолите выйти вон» он старательно не хотел понимать. На мои уже прямые напоминания о том, что они обещали меня не беспокоить, и моя частная жизнь не является предметом обсуждения, он никак не реагировал. Поэтому приходилось, подхватив свои вещи, от него куда-нибудь быстро убегать, так как, если помедлить, то он догонит или разыщет, придя на берег реки, где был импровизированный пляж, например, и, расстелив рядом свою подстилку, тоже соизволит искупаться. Кроме того, принесёт с собой пиво и приведёт остальных - внучек, глухого сына-подростка, братьев… а уж если он ещё и выпьет, то вообще пиши: «пропало» и туши свет! Не даст покоя. Хоть со всех ног в лес удирай. Радовало то, что он бывал там не часто, приезжая лишь в выходные.
Сейчас, конечно же, я бы так драматизировать не стала, а просто посмеялась бы над их своеобразными взглядами на жизнь, отношением к людям, предпочтениями в еде и досугом, как делаю теперь, уже «задним числом», как говорится.
Пока дом сдавался отдыхающим, вся многочисленная семья хозяев летом жила в какой-то тесной хибаре, которую я сначала приняла за туалет. Спали они там вповалку на двухъярусных нарах. Старуха, средние сыновья: больной Миша, хозяин пса с, женой и дочерью, похожей на юную проститутку, младший сын, старший Битюгов с женой, глухим сыном, разведённой дочерью и её двумя дочками, помещались в этой хибаре. При этом, мира между ними не было, да и не любили те люди тишину. Когда семья «дружно» копалась в огороде, как правило, стояла ругань. Старший сын бабки переругивался с женой, женщиной, вроде бы, приличной, но со странностями. Внучка Манюни ругала не трезвого, как правило, сожителя, пришедшего помочь. Но особенно громко кричала, ругая, на чём свет стоит, своих мужа и дочь, супруга среднего сына Манюни, хозяина злого пса. Остервенело работая лопатой или тяпкой и выкрикивая ругательства, она не заметила того, что халат у неё расстегнулся, вывалились огромные груди, стали болтаться снаружи, а она продолжала что-то там орать, и при этом не прекращала усердно трудиться.
У них там, кроме упомянутого сожителя Манюниной внучки, были и другие друзья. Все они жили в соседних домах, были постоянно под мухой и грязно ругались. Прозвища в этой милой компании были такими: «Крыса», «Гнида», «Жаба», «Моль», «Гниль», «Свищ» и «Хряк». Когда они собирались вместе, надо было подальше спрятаться, а то, того гляди, спьяну перепутают с шашлыком и сожрут.
Второй по хронологии сын Манюни был «большим человеком», заместителем министра или просто каким-то крупным начальником. Он приезжал к матери на машине с мигалкой, но крайне редко и всего на пару часов. Мы его однажды увидели. Он был крупным мужчиной в джинсовом костюме и ухоженной седовласой головой. Ступал важно, начальственной поступью, на нас и не взглянул. За ним шёл шофёр или охранник, который нёс в руке сумку со всякими гостинцами. Оба прошли в хибару к Манюне. Почаёвничал в беседке (для него специально ставили самовар), побеседовал с притихшей роднёй и был таков.
Семья Манюни жила у неё не постоянно, на летние отпуска и в выходные дни сыновья с семьями приезжали к ней погостить. Старуха жила там круглый год, в свободное время она глядела сериалы у своей соседки в гостях и переживала за их героев так, как будто бы они были членами её семьи, как она сама нам говорила, и, вероятно, в постоянном подпитии действительно принимала их за родню.
Иду из туалета, вижу, сидит Манюня на низкой скамеечке и обирает куст смородины. Из вежливости ей кивнула, а она мне вдруг говорит: «Слышь, девка?..» - (она всегда звала нас только так - «девки») - «Машкин-то сын поспал с девочкой!» Я пытаюсь вспомнить, кто такая Машка и кто у неё сын. Оказывается, Манюня каждый вечер ходила к приятельнице, и они вместе смотрели мексиканский сериал, где у всех были имена почти как в России: «Мария», «Виктор», «Александр», например. Тех же героев, чьи имена были «Хосе», «Артуро» или «Сильвия», она звала «не русскими», как будто бы все остальные там были «русскими».
У самой Манюни в избе телевизора не было. Сыновья не расстарались, и не купили матери дорогую, но вожделенную игрушку. Даже тот, что «важная шишка», не подумал об этом. Вероятно, они считали, что она, его продаст, а деньги пропьёт. Да она и не просила у них телевизор. У неё там не было и часов, те, что были, давно сломались и встали, а новых ей так и не привезли - «Зачем? Она и так всё время будет в огороде копаться, свиней кормить, коз пасти, курятник чистить да по хозяйству бегать. Стемнеет - уснёт, светло будет - встанет…» Радиоточка, правда, у неё была. Причём, она работала даже тогда, когда была выключена не только кнопкой, но и даже из розетки, правда очень тихо. Как это возможно, я не понимала, и мы до сих пор никаким образом не можем этот феномен объяснить. Там вообще было много аномальных явлений. О необычных способностях Манюни расскажу далее.
А вообще, все они там только и делали, что утром торчали, pardon, раком на огороде, а после обеда бухали. При этом они постоянно лезли к нам, так как им было дело до всего! И что читаю, и куда иду… жизни от них не было, и я постоянно порывалась уехать. А эти оголтелые детсадовские девчонки, правнучки Манюни, мало того, что таскали у нас мою любимую пастилу, купленную мной к чаю, они ещё и нам прохода не давали. Я детей тогда не то, что не любила, а просто терпеть их не могла, они меня раздражали, и я не умела с ними общаться. Рита же была очень добрая, девчонок этих приваживала, зачем-то, и я ей часто по этому поводу довольно-таки резко выражала своё недовольство. Она с этими девчонками и разговаривала, конфетами их угощала, и учила их уму-разуму, что меня удивляло: «Делать тебе, что ли, нечего, как с этими сопливыми возиться!», а она отвечала мне, что ей «жалко детишек», так как им воспитания нормального не дадут, и вырастут они, неизвестно, кем, если с ними не заниматься. «Смотри, - говорила мне Рита, - здесь же целыми днями бухает вся улица! Что они видят? А что слышат?»
Действительно. Если Битюговы не торчали на грядках или не заготавливали корм для свиней, то были пьяны. Хорошо, если в лёгком подпитии, а то, ведь, могли допиться до абсолютно скотского состояния, и я много раз ругала себя за то, что дала согласие там остаться.
Особенно опасалась я собаки, которую они иногда, зачем-то отвязывали, а снова привязать забывали. Это было какое-то ненормальное, жутко агрессивное животное, скалящие на нас страшенные зубищи и бегущее прочь лишь тогда, когда ей в голову летело полено, запущенное меткой рукой Манюни. Или я кидала ей ком собачьего корма, пропитанный водкой, на который, приученное гостями и хозяевами к алкоголю, животное кидалось с урчанием, а сожрав его, уходило храпеть в свою будку.
Однажды, когда один из средних сыновей, мрачный тип, непосредственный хозяин этой гадкой псины, увидел то, как я сунула его собаке пропитанный водкой, корм, обложил меня матом и обещал убить, если с его собакой что-нибудь случится, на что я ему ответила: «Гони назад мои деньги! За такой «приём» вы должны мне платить, и втрое больше! И мы немедленно съезжаем!» - «Ах ты!..» - взревел он и ринулся на меня. Я схватила, подвернувшиеся под руку, вилы и, направив их на него, зловеще зашипела: «Только посмей подойти!..» И столько во мне было ненависти и агрессии, что этот тип, сплюнув на землю, ушёл. Да я и сама была уверена в том, что кишки ему выпущу. К тому же, Манюня торопливо приближалась к нам, опираясь на свою толстенную, сучковатую палку. Я ушла в дом, а мои руки тряслись от выброса адреналина. Меня тогда еле удержали от очередного порыва уехать, однако, как забывали собаку привязывать, так и продолжали забывать о ней, а тот бандит так передо мной и не извинился. Они, видите ли, считали свою собаку вполне «доброй» и совершенно безобидной, говоря: «И что, если гавкает? Не укусит! Не кусается!» Вот нам и приходилось постоянно носить с собой проспиртованный собачий корм в случае нападения зловредной твари.
Интеллигентная соседка, к которой я заглянула в первый день и у которой мы пересиживали постоянные «праздники» Битюговых, если забаррикадироваться в доме не успевали, рассказывала нам с Ритой о том, что пока жив был их дед, Битюгов старший, всё у них было, вроде бы, ничего. Старуха ещё так сильно не пила, занималась сбором лечебных трав, лечила всех местных и приезжих, кто к ней приходил, народными средствами и заговорами. Принимала роды, заговаривала зубы, делала привороты, отвороты и прочие мракобесия. Про неё поговаривали, что, будто бы, она - колдунья или ведьма. Все знали, что она вылечила от экземы ребёнка, дав ему подержать печень свиньи в ладонях, а потом она ту печень в лесу зарыла. На переезде, где часто случались серьёзные аварии и трагические происшествия, она насыпала пшена, и после этого аварии прекратились. Как отрезало. Но это ещё не всё.
Однажды, когда внучка Манюни была совсем молодая и пошла в сельский дом культуры, её остановила бабушка и велела надеть старинную, проеденную молью накидку из кружева, сказав, что это очень важно. Та, нехотя, надела её и пошла. На недоумение встреченных ею подруг, объяснила им: «Да бабка на меня нацепила! А когда она вкрученная в кашу, то с ней лучше не спорить…» В этом сельском клубе она встретила будущего отца своих дочерей, молодые люди, почувствовав симпатию друг к другу, решили незаметно уйти оттуда и побродить по окрестностям. Когда же они вышли на улицу, в этом клубе начался пожар, были жертвы и пострадавшие, вообще, мало, кто спасся, так что внучке Манюни крупно повезло. Потом, правда, она развелась с мужем и больше замуж не выходила, но зато тогда, когда пожар был в клубе, осталась жива и потом двух дочек вырастила.
В местном евангелическом молельном доме был до безобразия наглый пастор, и он повадился заходить к манюниной внучке-разведёнке пожрать да выпить на халяву и поточить лясы. Как потом выяснилось, он был не вполне достоин своего духовного звания, и этой колдуньи панически боялся, а из-за неё перестал к ним заходить. Так Манюня отвадила его от дома. И в этом она оказалась права. Это был какой-то ничтожный, неприятный человечек, ставший лидером христианской общины явно по недоразумению. Речь его была отвратительная. К незнакомой даме он обращался: «Женьшна!», впрочем, так, по биометрическим параметрам, в России обращается к людям большинство, что крайне неприятно и просто отравляет людям жизнь.
Мне довелось этого горе-проповедника наблюдать в неформальной обстановке. Когда сидела на берегу Волги и читала, стали приходить один за другим люди, дети начали шуметь, и я собралась уже уйти в более тихое место, как вдруг услышала то, как мальчишки шепчут: «Гляди, вон фальшивый поп из секты! Гляди, орехи лопает!», и я увидела уже ранее виденного мной около молельного дома, некрасивого лысого человека в белой рубашке, чёрных брюках, которые он подвернул, сидящим в шезлонге, под зонтом и щёлкающим орехи специальными щипцами. Он открывал рот, забрасывал в него орехи, и как только не промахивался!
Эта же соседка, да и Манюня, кстати, тоже, рассказывали о том, что этот пастор всегда не к месту затевал застольное пение. Начинал фальшиво орать, как драный кот, всегда неожиданно, когда люди ещё не прожевали первого куска, только сели за стол, нависли над тарелками, как вдруг раздаётся козлиное блеяние, а это значит, что петь надо. И вот, его адепты вынуждены с куском во рту ему подпевать. Хотя и ребёнок малый знает о том, что поют, обычно, в конце застолья, когда изрядно наклюкаются, а на трезвую голову, мягко говоря, не до пенья. Именно так Манюня и говорила: не «пение», а «пеньё»!
Но его невоспитанность и нелепое поведение - не все его недостатки. Вообще, его молельный дом в народе называли «ядовитый гриб» и писали во все инстанции, что бы убрали его от них или, лучше бы, вообще закрыли. Пастора в деревне не любили, скорее всего, справедливо, считая жуликом и пройдохой. Поговаривали, что с одной девушкой, с умственной отсталостью, когда она осиротела, он обошёлся просто бесчеловечно. Сначала, взяв её под опеку на правах духовного лидера, а значит, уважаемого человека, принял на работу уборщицей и одновременно певчей в свой молельный дом. Домогался её, потом чуть ли не насильно стал с ней жить, а она боялась его и не противилась. Когда ей исполнилось 30 лет, он стал искать себе другую пассию и повадился ходить к Манюниной внучке, молодой матери, недавно разошедшейся с мужем, но, встретив отпор «ведьмы» Манюни, отступился и нашёл себе другую сожительницу, а прежнюю бросил, ещё и уволив с работы. Она получала пенсию по инвалидности, но пенсия была маленькая. Питаться приходилось с огородика. Но вскоре эта несчастная женщина пропала. Труп её позже выловили из реки. Короче, тёмная история. Не знаю, верить ли, нет ли, но, как в народе говорят, «нет дыма без огня». Вот, от такого человека Манюня вовремя оградила свою внучку.
Средний сын бабки, хозяин пса-выродка, был тогда молодым, весёлым парнем. Но когда дед, бывший военный, помер, то в семье этой всё пошло вкривь да вкось, как будто бы из её механизма вынули важную деталь, типа стержня. Если при старшем Битюгове был в семье относительный порядок, то после его отхода в мир иной, все там сразу стали много пить. Вскоре у них появился щенок, который был, вроде бы, не злым, хотя и бегал гадить на участки соседей, пролезая под заборами. Щенок рос и вдруг превратился в уродливую собаку, явно больную бешенством. Страшно злая, она, с грозным лаем и рычанием рвалась с цепи при виде прохожих. А как только соседи пытались воззвать к совести хозяев, те их оскорбляли и матом, и по-всякому. К этому времени уже стала изрядно выпивать бабка, а сын стал настоящим бандитом. Одного пожилого человека, ветерана войны, он избил так, что тот попал в больницу, после чего так и не оправился и вскоре умер. Почему-то его родственники не стали на них заявлять. Вероятно, боялись эту семейку, так как этот бандит мог и дом спалить вместе с хозяевами. Битюговы держали в страхе всю деревню, и местные предпочитали с ними не связываться, а обходить их стороной. Манюнины же навыки и способности стали со временем угасать, и люди перестали к ней ходить за помощью.
Старуха всю жизнь была если не «научной атеисткой», как, в большинстве своём, воспитывалось её поколение, то совершенно равнодушной к православию и христианству вообще и, скорее, даже, язычницей, чем советской безбожницей. Когда же, в 90-е годы, повсюду восстанавливали и строили церкви, а люди начали в них ходить и помогать приходам, она тоже решила приобщиться ко всеобщему поветрию. Оборудовала красные углы в избе и на полочки поставила образа. Стала ходить в ближайшее село Б..во, где тоже стали медленно восстанавливать храм из руин, познакомилась с приходом, а дома принялась перед своими иконами громко молиться о заблудших своих детях и внуках. И несколько лет она так молилась. Но однажды предыдущая жиличка, образованная женщина, сказала ей о том, что Иисус Христос, Богоматерь и апостолы - все были евреями. И бабка крепко задумалась. Всю осень, зиму и весну провела она в раздумьях по этому поводу. В связи со своим бытовым антисемитизмом, эту новость она никак не могла переварить, и вот, она задала мне вопрос: «А Христос кто был по национальности?». Я ей ответила правду, а тогда она спросила: «И что, они там все, что ли были евреями?». И я снова ответила ей правду, прочтя целую лекцию о том, что почти все, первые христианские святые были, в основном, евреями, но и греками были тоже, например, Николай Мир Ликийских Чудотворец, он же Николай Угодник, он же Санта-Клаус, он же и дед Мороз (если сочетать с языческим Морозко). Манюня внимательно меня выслушала и, показывая мне иконы, о каждой спрашивала: «И этот еврей? А тот тоже еврей? А это кто?», после чего мы увидели, что в комнатах икон стало совсем мало, так как Манюня поснимала отовсюду иконы с «евреями» и велела Мише отнести их в церковь. И он уже погрузил, было, их на свою тележку, как одну икону, старинную и хорошо написанную, я у них выпросила. Только Николу «Угодничка» Манюня оставила на самом лучшем месте и теперь молилась только ему. Похоже, он заменил ей Бога, так как её правнучки, между собой говорили: «Я Бога видела! - Где?! - У бабы Мани висит, в большой комнате, он такой, белый, в чёрную клеточку!» (На облачении святителя Николая вышиты чёрные кресты, которые дети и приняли за клетку.) Были у Манюни ещё и Святой Георгий, Фёдор Стратилат, святые мученицы Варвара, Екатерина и ещё кто-то. Из русских только Серафим Саровский да Анна Кашинская.
Манюня любила разговаривать с нами, особенно, умной и общительной Ритой. Часто она задавала нам вопросы, а мы ей на них отвечали. Про непорочное зачатье Богоматери она спрашивала: «Как это она, бывши честной, родила? Не может такого быть! Ребёнка ей подложили. Я так думаю!» - говорила она, а мы отвечали ей, что для Господа всё возможно, он способен творить чудеса, поэтому Дева и родила Спасителя. И Манюня погружалась в глубокую задумчивость, переваривая информацию.
Однажды под вечер бабка по-хозяйски вошла в свой дом, отданный на лето жильцам, с мешком конфет всяких, пряников и прочего к чаю, поставила чайник на газ и говорит: «Эй, девки! Мне одной скучно чай пить, идите-ка сюда!..» Мы подошли и ждали того, что будет. Думала, что чайку попью с шанишками да жамочками… а она указывает толстым своим пальцем на лавочку у двери да говорит: «Сядьте-ка сюда, расскажите чего-нибудь!», и стала пить чай одна, а нам не предложила разделить с ней трапезу. Она посадила нас поодаль, что бы разговаривать, а угощать нас тем, что с собой принесла, она не собиралась. Мы, впрочем, и не голодали. Использовала она нас в качестве радио или проигрывателя. Рита принялась ей что-то рассказывать, а я под благовидным предлогом куда-то отползла и там пережидала неожиданное вторжение Манюни. Слышно было, как Рита своим ангельским голоском ей что-то рассказывает. Но вдруг я насторожилась от неожиданности, так как бабка совсем другим, каким-то трезвым голосом, без деревенского сленга, сказала: «Как подумаю, что мы на земле, как микробы на стекляшке, а Бог за нами сверху наблюдает и, если что не так, то сразу лезет, то как-то кисло становится!» Я даже выглянула в кухню, не пришёл ли кто ещё к нам. Но нет. Старуха с зелёными глазами, задумчиво глядела в пустоту. Напившись чаю, Манюня удалилась восвояси, я вышла к Рите, и мы сели пить чай со своими скромными сладостями, которые мне удалось спрятать от хозяйских детей. И хорошо, что бабка относительно трезвая приходила, а то бы не ушла, а завалилась тут же и храпела бы, как трактор всю ночь…
Манюня, если была не сильно пьяна, то ещё ничего, но если она очень сильно напивалась, то страшно буянила, иногда бегая по деревне, почти голая. Бывало, падая, ломала себе что-нибудь или просто допивалась до чёртиков, и её не раз увозили в карете скорой помощи в районную больницу. При нас ничего подобного с ней не происходило, мы узнали об этом от местных жителей. Жизнь семьи Битюговых была местным реалити-шоу. Когда нас встречали на реке или в магазине, то, показывая на нас, говорили: «Эти у Битюговых живут!» и либо ржали, либо, охая, качали головами, дескать, «Во, девчонки-то попали!»
Тот средний сын, что опасный бандит и хозяин бешеной собаки, тоже, когда напивался, то частенько поколачивал свою мать, хотя и сам тоже изрядно получал от могучей старухи поленьями по лбу. У них друг друга лупить было принято.
В такие вечера, когда детей уводили к соседке, а приходил сожитель внучки Манюни, а так же подгребали Хряк, Свищ, Жаба, Гнида, Гниль, Крыса, Моль и другие члены этой гоп-компании, мы понимали то, что на сей раз бухать будут не по-детски. Тогда мы с Ритой баррикадировались мебелью в доме, закрывшись на железный засов и заперев ставни, сделанные ещё покойным стариком Битюговым. Туалетом нам служило вёдро. Так мы пересиживали их попойки. Если же запереться не успевали, а приходили туда с реки уже в разгар пьянки с мордобоем, то в калитку уже не заходили, а шли к соседке. Не той, которая брала детей, а к той, дальней, милой пожилой женщине, которая рассказывала нам много всего об этой весёлой семейке.
К концу отпуска мы, более-менее адаптировались ко всему, что происходило в деревне. Мы привыкли ночью, сквозь сон слышать завывания нашей «контактёрши» и не пугаться «призрака» в саду - её же, идущей в туалет, когда она была с неизменно распущенными волосами и в своей длинной белой ночной рубашке. Её тощие руки висели, как плети, взгляд был отрешён, и она что-то бормотала. Мы уже знали, что утром она заснёт и проспит почти целый день, выползет лишь под вечер и будет пить кофе и раскладывать очередной пасьянс. А утром надо будет в туалет взять с собой, на всякий случай, пакет с пьяным кормом для зверюги, чтобы спокойно умыться, затем позавтракать, пока похмельные Битюговы не выползли на огород. В выходные надо было быть особенно осторожными, так как могла начаться попойка, и лучше было пересидеть у соседки.
Так мы прожили месяц в доме у Волги. Загорели, наплавались, наелись грибов, черники и малины, напились парного молока от соседской коровы, и наконец-то, я почувствовала прилив новых сил. И это радовало. Несмотря ни на что, в целом, поездка мне понравилась, но впредь уже туда, конечно же, ни ногой. Зато через интеллигентную соседку, которая была верующей, мы познакомились с обитателями соседнего села Б…во, которые были членами общины при храме, и они предложили нам в следующее лето совершенно бесплатно, но за небольшую помощь по хозяйству храму, там пожить в гостевом доме с настоящей русской печью. Рита с готовностью согласилась. Я сказала, что подумаю, так как с опаской восприняла упоминание о «помощи храму по хозяйству». И мы, обменявшись адресами с этой милой дамой, стали с ней иногда переписываться. В письмах она рассказывала нам о том, как тяжело идёт восстановление хиреющей церкви, о том, как идут дела у них, рассказывала и про весёлую семейку господ Битюговых.
И вот, зимой мы узнали о том, что тот самый пожилой священник в кривых очках, которого мы видели в день приезда, сгорел в своём доме, якобы, пьяный. Он не проснулся, когда начался пожар, но поговаривали о том, что был поджёг. Грешили на сектантов или Битюгова, хозяина пса-ублюдка, так как этот бандит терроризировал всех вокруг, в том числе и православную общину в Б…во.
И вот, мы узнаём о том, что этот тип избил Манюню то ли поленом, то ли ещё чем, так сильно, что несчастная старуха попала в больницу и там скончалась. На него никто не заявил. Опять побоялись, но раздражение в людях всё росло. И как только похоронили Марью Семёновну и на поминках так бушевали, что чуть не спалили избу, их ненормальная собака вдруг взбесилась окончательно и порвала всю эту «весёлую семейку» и их гоп-компанию, на всех бросаясь. Особенно серьёзно пострадали именно её хозяин и его супруга. Оба попали в больницу и там долго лежали. Тогда эту собаку кто-то из соседей или сыновей Манюни убил лопатой или её застрелили полицейские. В этом мнения жителей деревни расходились. Оставалось радоваться тому, что пёс не изувечил чьего-нибудь ребёнка! Искалеченный хозяин пса после этого происшествия, вроде бы, немного поутих и в деревне почти не показывался. Вероятно, стыдно стало, так как допетрил своей тупой башкой, наконец-таки, что бывает возмездие свыше за все художества. Впрочем, таким людям, обычно, чужды муки совести.
В церковь прислали другого священника, очень деятельного и ещё молодого. Он привёз с собой попадью с детьми, своего старосту и своих же художников. Началось активное восстановление. Зашевелился муравейник.
Молельный дом с народным названием «ядовитый гриб», наконец-то, закрыли, сделав там общественную баню. Говорят, не без содействия этого, нового, настоятеля храма, а лидер местной общины евангелистов этих или как их там звать, оставил свою сожительницу с детьми и куда-то исчез. Поговаривали, что его, всё-таки, посадили.