Reallusion. Отшельник

Человек сидел на балконе, опершись локтем на хлипкий столик, и механически курил. Он смотрел на сигарету, следил за пеплом, сбрасывая его в банку из-под кофе, но ни на миг не взглянул на ясный день в огромном окне и на того, кто сидел перед ним.
— Мне просто нужно время, — с усилием произнёс он.
Сидящий напротив усмехнулся, с силой втягивая в себя дым. Он сидел на вершине горы и глядел, как облака несутся по-над ним. Сила текла сквозь Шута, и сейчас он видел, как не видел больше никто. Ломаным движением давя окурок, Шут усмехнулся:
— Это уже было, глупый. В тот раз я не хотел пугать тебя, но теперь скажу, — щелчок зажигалки – новая сигарета. — И этот разговор будет повторяться для тебя до тех пор, пока ты не усвоишь. Постарайся сосредоточиться, путник.
Они на минуту встретились взглядами и Шут дымно рассмеялся, страшный, добрый и непонятный. Наконец человек сдался, отвёл глаза, стыдясь себя, своей ошалелости, своих воспоминаний, всего себя.
— Ты думаешь, что увидел меня впервые? — слова шли с трудом, но это было настолько важно, что само небо давало Шуту голос. — Ты видишь меня каждый чёртов день. Ты смотришь в зеркало и почти никогда не видишь там себя, потому что всё это придумал и сделал только я.
Человек смотрел на Шута, как на обличителя. Он едва ли понимал смысл сказанного, но стыд и страх в его глазах лишь подстëгивали говорить. Громче, увереннее.
— Что, ты боишься? Ты же знаешь, что ничего необъяснимого не произошло. Ты просто стал собой.
Шут не отрывал взгляд, его тëмные, лихорадочно блестящие глаза и его смех заставляли человека отворачиваться, но притягивали. Их обоих трясло уже не первый час, и один отражал напряжение другого.
— У тебя глаза…
— Колдуна, — Шут затянулся с силой, выдохнул клубы серого дыма. — И ты знаешь, я говорю с тобой только потому, что желаю лучшего.
— Ты очень сильный.
Шут усмехнулся, страшнее его усмешки для человека сейчас ничего не существовало.
— Знаешь, ты не он, — Шут показал одну фалангу пальца, — даже настолько не он. Ты боишься. А он знает, что это необходимое зло.
Наступило молчание. На вершине горы усилился ветер, гнавший сквозь Шута огромный поток силы, огромная волна осознания возвышалась сейчас от него к человеку. Через миг волна рухнет на него, и тогда…
— Да, я знаю. Мне надо сходить в церковь, — человек дëрнул губой, поднял голову, глядя на собеседника, пытаясь скрыть замешательство за жалкой рисовкой. — Моя вина…
Шут засмеялся, зашипел сквозь зубы. Его клыки выделялись в оскале, точно медвежьи.
— Ты не понял. Слишком рано или, может, я уже опоздал. Но ты должен запомнить, что я скажу. Подумай об этом, когда придёшь в себя: то, чего ты так испугался – это ты сам.
— Нет, — человек чуть качнул головой. — Я не хочу быть таким, это всё из-за…
— Это никогда не делает тебя кем-то другим. Мне жаль тебя. Ты слаб, — Шут криво улыбнулся. Пытаясь облечь в слова то, чему нет имени, он старался избегать слишком явных сравнений. — Ты закрыл в подвале нас обоих и превратил свою жизнь в крысиные бега. Я должен был однажды выбраться, я выбрался, а теперь ты делаешь вид, что меня нет.
— Нет, этого не должно быть. Больше никогда, — в голосе человека с каждым словом усиливался монотонный гул – оползень в русло реки, камни, закрывающие путь воде. — Надо завязывать.
Шут хотел было рассмеяться. Но то, что он видел, всё меньше располагало к веселью. Тьма, сень бессмертного Леса, под которой ссутуленный седой псоглавец скулит и поджимает хвост, возвышалась над ними, над этим балконом, над горой, над всем миром, но из них двоих эта тень была домом только Шуту.
— Тогда беги, — беззвучно произнëс он, снова заглядывая в глаза человеку. — Ты останешься на месте, раз так уж этого хочешь. И вспомнишь мои слова тогда, когда уже не сможешь ничего сделать. Ты вспомнишь, и пожалеешь, как пожалели уже многие. И тогда всё начнётся заново.
Эти слова звучали как проклятие, человек так их и воспринял, однако это было всего только предсказание. Такое же точное, как полёт выпущенной стрелы, такое же сильное, как горный ветер. Шут встал, его шатнуло на этом ветру, но оставаться он больше не желал. Кинул окурок в банку и направился к двери.
— Я ухожу. Лучше бы тебе не встречаться со мной, Отшельник, до тех пор, пока не поймëшь.
— Иди, в себе я не уверен, — просто ответил человек и встал, как бы желая убедиться, что его покинет это видение, но больше его заботило только то, чтобы двери оставались закрытыми. Поскольку замкам он верил больше, чем себе.

Уже на пороге Шут обернулся. Слишком много было в нём, слишком много он не высказал, и слишком многое не могло быть облечено в слова. Он взглянул на седого псоглавца с поджатым хвостом и отмахнулся. «Рано или поздно мы снова встретимся», — подумал он, — «или ему объяснят другие».

Со двора Шут в последний раз посмотрел на окна. Но Лес остался с ним и шёл только за ним. И был впереди Круг, и было Знание, которое покуда не с кем было здесь разделить. Хозяин Леса положил руку Шуту на плечо.
— Он вернётся домой. Но другим. Мы верим.
— Мы верим, — вздохнул Шут, и пошёл своим путём.