Музыкальная история.

Музыкальная история.


Я тогда учился на втором курсе института искусств. И так уж получилось, что два дня подряд, возвращаясь с занятий и ожидая лифт, слышал, как кто-то в квартире на первом этаже бился над пассажем из первой части Второго скрипичного концерта Венявского. В наших крупнопанельных домах отлично слышно, что где делается. Пришел на третий день - и опять слышу - бедняга бьется, и у него ничего не получается. Я уже прикинул, в чем у скрипача загвоздка. И тут у меня мелькнула мысль: « А не помочь ли парню?». Долго размышлять я не люблю – нажал звонок – дверь открыла женщина приятной наружности, конечно, на лице удивление и даже возмущение, но наверное, увидев у меня скрипичный футляр в руке, вроде бы, подобрела.
- Что скажете, молодой человек?- спросила она.
А я почему-то растерялся, стал мямлить, никак не мог толком объяснить, что мне нужно.
Выслушав мою сбивчивую речь, женщина спросила:
- А вы кто, откуда?
- Виталий Горюнов, с шестого этажа, - пояснил я, - я – студент института искусств.
И тут мне показалось, что женщина стала опять смотреть на меня подозрительно. Тогда я стало отрабатывать задний:
- Вы извините меня за беспокойство...
Но в это время из глубины квартиры послышался девичий голос:
- Мама, кот это там, это не ко мне?
Тогда женщина распахнула дверь и сказала:
- Заходите, раздевайтесь, я вас познакомлю со своей дочерью. Это она играет на скрипке...
«Вот это фокус, - подумал я и, даже, немного растерялся, - оказывается это не парень, а девчонка». Но что поделаешь? Сам напросился - надо идти.
Я быстро разделся и пошел за женщиной. В самой маленькой комнате трехкомнатной квартиры, залитой светом заходящего солнца, сидела девушка, и сидела она в инвалидной коляске. Но эта коляска почему-то на меня особого впечатления не произвела, наверное, потому, что привлекла все внимание девушка, сидящая в ней, почти девчонка, довольно симпатичная. Я не стал ни во что вникать, поскольку решил побыстрее сделать свое дело и удалиться.
- Настя, этот молодой человек услышал, как ты мучаешься с этим Венявским, и решил тебе помочь, - сказала мама.
- Вот здорово! – воскликнула девушка, - проходите, садитесь, вы слышали, что меня зовут Настя, а как зовут вас?
Я назвал свое имя.
- А отчество?- спросила Настя.
- Да что вы, - запротестовал я, - я не преподаватель, я учусь на втором курсе.
- Ну хорошо, я буду звать вас Виталий. Вы живете в этом доме?
- Да. На шестом этаже.
- Там, наверное, далеко все видно, хотя и от нас неплохой обзор. Раньше мы жили на Сипягина, там из окон ничего не видно... Это очень здорово, что вы пришли. Я уже готова была заплакать, Этот пассаж - единственное место в первой части, которое у меня не идет, а так не хочется бросать концерт из-за пустяка.
Не раздумывая, я стало объяснять Насте, в чем ее ошибка, она сразу же поняла, и дело пошло на лад, нужно только поработать.
- Как хорошо вы объясняете, - восхитилась Настя,- вы, наверное, уже играли этот концерт?
Я ответил, что отыграл его недавно, он шел у мня в первом полугодии.
- Значит, я взялась за программу института искусств? – удивилась Настя. - Послушайте, что я вам скажу. Моя учительница по скрипке - Светлана Петровна, может, вы знаете? - Светлану Петровну я знал по училищу. - Так вот, она уехала на время, и надавала множество всяческих заданий, я их выполнила и решила подготовить ей сюрприз...
На мой вопрос, почему она взяла столь сложный концерт, она ответила, что очень любит его, часто слушает в грамзаписи и многие места до того, как стала работать над концертом, знала наизусть
Разговаривая с Настей, я рассматривал ее. И чем больше рассматривал, тем больше она мне нравилась. Она была худенькая, но руки ее были красивые, пальцы длинные, сильные, какие нужны скрипачу. Особенно понравилось мне ее лицо. Овальное, несколько удлиненное, с тонкими чертами, очень подвижное. Во время разговора у нее двигались брови, она то щурилась, то раскрывала серые глаза. Очень изящны линии носа, а вот губы мне показались тонковатыми, но они складывались в милую улыбку, которую дополняли смешинки, так и сыпавшиеся из ее глаз.
Извинившись, Настя спросила меня еще об одном месте в концерте, я взял скрипку - она оказалась очень неплохая, и показал, как я его играю. Тогда Настя показала еще одно место, я понял, что концерт в записи она слушала не зря, и уже владеет способностью грамотно подходить к произведению, над которым работает. Прослушав еще несколько мест, которые я ей сыграл, Настя приуныла.
- Нет, наверное, мне не сыграть этот концерт как нужно...
- Почему же? Сыграете, у вас все данные есть, нужно только поработать.
-Трудностей я не боюсь, работать буду. Я осилю эти прыгающие шестнадцатые, я поняла, что вы показали, а еще какие места есть, на которые нужно обратить внимание?
Я показал, она очень внимательно наблюдала, делала пометки в нотах. А когда закончил, она заговорила:
- Я прямо не знаю, кто вас ко мне прислал. И как вас только благодарить?
Я запротестовал против благодарности. Больше того, у меня с языка сорвалось обещание зайти еще раз через некоторое время и послушать, как у нее идут дела.
- Конечно, если можно, - спохватился я, поняв, что напрашиваться на следующее посещение без приглашения не очень тактично.
Что вы, что вы, конечно же можно! Заходите в любое время, как сможете, - поспешила рассеять мое сомнение Настя. - Дня чрез три я думаю продвинуться… Мама! Ты угостишь нас кофе?
Я начал отказываться, но Настя так приглашала, что устоять было невозможно.
-Кофе уже готов, - откликнулась мама и появилась в комнате с китайским столиком на колесиках. Пока разливала кофе, она сказала мне:
- Меня зовут Валентина Сергеевна, фамилия наша – Дубравины. Это для знакомства. Я вижу, вы нашли с Настей общий язык, заходите к нам в любое время. Настя гостей любит.
Пока мы пили кофе, Настя расспрашивала меня об институте, причем, очень подробно, я и позабыл, что мы только познакомились с этой почти девочкой, рассказывал ей об институтской жизни, как мог рассказывать давнему другу. Наконец я спохватился, что задерживаюсь в гостях слишком долго, и поспешил домой.
Дома у нас еще никого не было, и я принялся выполнять задание по общему фортепиано, но не мог сразу включиться в работу. Из головы не входила эта девушка. Я вспомнил наш разговор с ней. Меня удивили ее достижения в музыке: техника ее была значительно выше, нежели у обучающихся у домашних учителей. К тому же я знал ее учительницу как весьма посредственную. Звук у нее, можно сказать, соответствовал высоким требованиям, по крайней мере, не всякий выпускник института может похвалиться таким звуком. И лишь в последнюю очередь мне вспомнилось, что она инвалид, без ног. В моем представлении такие люди должны быть мрачными, несчастными, а Настя была жизнерадостной, в ней проскальзывало еще что-то детское в сочетании с вдумчивостью взрослого человека. «Видимо, эти качества заставили меня забыть о недостатке Насти» - подумал я.
Вечером после ужина по установившемуся обычаю мы, то есть папа, мама и я обсуждали события дня; я рассказал о посещении Дубравиных.
- Да, бедная девочка - калека, - сказала мама, - к ней, наверное, учителя на дом приходят. А отец ее большой чин, его «Волга» возит.
- Но Настя очень жизнерадостная, я и забыл, что у нее нет ног.
- Ноги у нее есть, - пояснила мама, - но они у нее отнялись. Я слышала от женщин, что в детстве она болела какой-то редкостной болезнью. В результате осложнения она стала калекой. Очень жаль таких детей.
Через несколько дней, возвращаясь с занятий, я увидел Настю возле дома на коляске. Возле нее стояли три девочки, они все весло смеялись. Увидев меня, Настя сказала:
- Здравствуйте, Виталий, какой прекрасный день! Скоро весна.
И действительно, день был хорош. Светило солнце и не дул противный ветер, который зимой особо досаждал нашей улице, протянувшейся по гребню сопки.
- Я девочек защищала, - засмеялась Настя, им Димка играть мешал, так я пошла на таран, он испугался и убежал.
Девочки смеялись и рассказали подробности их схватки с Димкой А я подумал: « Еще совсем девчонка».
Поговорив с Настей и девочками, я направился к подъезду. Она расспрашивала меня, как я сдал последнее задание, над чем я буду работать в ближайшее время. В дверях подъезда она сказала:
- Позвоните маме, пусть она выйдет, поможет мне. Эти противные три ступеньки я не преодолею без нее.
Я хотел было пойти и выполнить Настину просьбу, но мне в голову пришла другая мысль.
- Не нужно звонить, я сам помогу тебе.
- Спасибо… А вы хорошо сделали, что назвали меня на «ты». Так и всегда зовите.
- И меня зови на «ты», - сказал я.
- Мама рассердится, но я попробую.
Переправить коляску Насти через три ступеньки, которые вели на площадку, не составило труда. Я нажал кнопку дверного звонка.
- Ты эксплуатируешь Виталия, - строго сказала мама, и, поздоровавшись со мной,. пригласила войти.
- Мама, у меня же урок, ты забыла? Я попрошу Виталия зайти завтра, ты прости, Виталий, но сегодня я не могу заниматься скрипкой, вернее буду, но позже.
- Настя, что это еще за «ты»?- возмутилась Валентина Сергеевна.
- Мамочка, мы договорились, что будем называть друг друга на «ты», - сказала Настя, и я поддержал ее.
- Ох уж эта молодежь, - улыбнулась Валентина Сергеевна.
Я по возможности бывал у Насти. Она с огромной энергией и настойчивостью работала над концертом. Но помимо занятий музыкой мы много беседовали. Я забывал, что передо мной семнадцатилетняя девушка. Кругозор Насти был, к моему удивлению, большой. Она любила задавать вопросы. Без всякой подготовки вдруг спрашивала меня, что я знаю о «Большом взрыве», в результате которого возникла Вселенная. Или вдруг начинала рассказывать о квантовой физике, о последних достижениях астрофизики, которую она особенно любила, причем, о незнакомых мне вещах она говорила очень доходчиво. Знания эти она получила из научно-популярных книг, которые во множестве стояли на книжной полке. Валентина Сергеевна смеялась, что молодые люди зачитываются модными романами, а она может ночь напролет читать что-нибудь научное.
Когда приехала учительница Светлана Петровна и узнала, что Настя подготовила Второй концерт Венявского, то пригласила пианистку и, прослушав Настино исполнение, пришла в восторг. Кроме того, она сказала, что ставит мне пятерку по педагогической практике.
Весной Настю увезли в школу-интернат, где она должна сдавать экзамен на аттестат зрелости. Без нее мне стало пусто. Хорошо, что много скучать было некогда: наступила сессия. Мой преподаватель сказал, что если я сдам сессию на пятерки, то он будет готовить меня на исполнителя.
Однажды я осмелился зайти к Дубравиным. Открыла мне Валентина Сергеевна, пригласила меня зайти, я дальше прихожей не пошел, сославшись на занятость, спросил как дела у Насти. Валентина Сергеевна сказала, что у Насти дела идут хорошо, в учебе у нее никогда не было трудностей. Она еще успевает давать концерты друзьям и подругам, поскольку взяла скрипку с собой. Я рассказал о своих успехах. А скоро я встретил Валентину Сергеевну в подъезде, и она назвала дату возвращения Насти домой.
В тот день я сдал последний экзамен на пятерку, как и предыдущие, и, возвращаясь домой, думал: идти к Насте или нет. В конце концов, я понял, что не идти не могу. Меня встретили, как обычно, Валентина Сергеевна и Настя.
- Вот здорово, что ты пришел, сейчас придет папа, и мы будем отмечать мое окончание средней школы.
Я попытался сослаться на занятость, но она и слушать не хотела.
- Человек получает аттестат зрелости раз в жизни, и нет никаких причин, позволяющих не присутствовать на таком торжестве.
Скоро пришел отец Насти. Я его несколько раз видел мельком, а сейчас я рассмотрел его хорошо. В лице у Насти были его черточки. Пришла Светлана Петровна, и скоро Валентина Сергеевна пригласила нас за стол, накрытый в гостиной. Когда отец принес шампанское, Настя закричала:
- Ура! Шампанское!
Валентина Сергеевна рассмеялась:
- Можно подумать, что ты такая пьяница...
Было весело. Все шутили, смеялись, а я к тому же любовался Настей, ее жизнерадостностью, энергией, так и клокочущей в ней. Геннадий Саввич, так звали отца Насти, предложил включить музыку, но Настя попросила разрешения прежде всего сыграть ей, и, к моему великому удивлению, сыграла « Алеманду» из сонаты Баха для скрипки соло. Признаться, я был очень удивлен, как она сумела вникнуть в это сложное произведение, ведь сюиты и сонаты Баха для скрипки соло очень сложны для исполнения и восприятия. И у Насти получилось то, что нужно. Мы со Светланой Петровной наговорили ей множество комплиментов, проча ей музыкальную карьеру, но она сказала:
- Я буду исправлять жизненный путь папы. Все с удивлением посмотрели на нее, а она пояснила:
Папа в молодости почти закончил физмат, а потом пошел на юридический. По-моему из него получился бы хороший математик, я сужу по тому, как он занимался со мной математикой. Вот я и мечтаю о физико-математическом факультете.
Все стали протестовать, а Настя засмеялась:
- Великий Эйнштейн играл на скрипке, может, из него и вышел бы музыкант, но в душе он был физиком. Вот и я также.
Тогда Геннадий Савич принес еще бутылку шампанского и сказал, что нужно выпить за будущего Эйнштейна.
К моему великому сожалению, летом нам с Настей видеться не пришлось. После сессии я уехал с концертной бригадой обслуживать селян, а когда вернулся, меня встретила Настина записка, которую она передала маме с соседской девочкой. В ней она сообщала, что она с мамой и братом уезжает на Седанку, адреса она не сообщила, но я и не попал бы туда, поскольку мама взяла отпуск, и мы уехали с ней в Хороль к дедушке и бабушке. Вернулся я за день до начала учебного года, и буквально на следующий день загремел в колхоз на уборку урожая и вернулся я в начале октября.
- Я тебя совсем заждалась, - такими словами встретила меня Настя.
Она рассказала, как провела лето: усиленно занималась на скрипке и английским языком. Ее помощником был Геннадий Саввич, работавший юристом в пароходстве и хорошо владевший английским языком.
- У нас с папой были английские дни, когда мы с ним общались на английском языке,- смеясь, рассказывала Настя, - а с мамой объяснялись на пальцах. А что я наиграла на скрипке, скоро покажу.
Потянулись дни учебы, я по возможности захаживал к Насте. И чем чаще я ее видел, тем больше мне хотелось ее видеть. Она усиленно занималась на скрипке и пианино, к ней приходила учительница английского языка. Перед новым годом она похвалилась, что решила все задачи из сборника для поступающих в высшие учебные заведения.
А зимой начались мои разногласия с мамой… Она однажды спросила меня:
- Чего это ты стал так часто бегать к Дубравиным? Я смотрю, из-за этой калеки ты и друзей своих растерял...
Я стал оправдываться, говоря, что у меня лишь профессиональный интерес, педагогическая практика. Но мама не согласилась.
- Настя уже взрослая девушка, и о тебе может невесть что подумать. Ты человек вольный – повернулся и ушел на все четыре стороны, а она калека. К тому ж, я смотрю, у нее никого из молодежи не бывает, кроме тебя. А дело молодое – всякое может быть.
Я возразил ей, сказав, что ее друзья остались там, где она жила раньше, также, как и мои. Мы просто беседуем о музыке, я ей даю консультации по скрипке.
- Она и без тебя обойдется, у нее есть учительница, - не унималась мама, - ты уже взрослый, и знаешь, хотя бы из книжек, что любовь приходит незванной и нежданной, и не всем она приносит счастье. Ты с этой девицей не ровня, и любовь эта тебе не нужна. Она ничего хорошего, кроме переживаний, никому из вас не принесет. Ты пойми – она и без того несчастна.
Я постарался заверить маму, что никакой любви у нас нет, и не может быть, но она с досадой спросила:
- Как же ты можешь ручаться за других?
Этот разговор расстроил меня. Сначала я подумал: «И действительно, Настя прикована к коляске, она хоть и развитая девушка, но возможности ее ограничены...» А эта мысль вроде бы помогла мне утвердиться, в том, что у нас с Настей всего лишь дружеские отношения. Но уже на следующий день почувствовал, как меня тянет к ней, и неожиданно, невесть откуда, пришло новое суждение: «Ведь калек много на свете, и большинство из них живут нормально. Трудятся по мере своих возможностей, у многих есть и семьи и дети. А Настя очень способная, она сумеет найти свое место в жизни и обузой никому нем будет». И мне стали припоминаться качества моей подруги. Она даже может быть хорошей хозяйкой. Мы несколько раз пили кофе с очень вкусным, приготовленным ей, печеньем. Валентина Сергеевна рассказывала, что многие блюда у Насти получаются вкуснее, чем у нее. Впоследствии я убедился в этом. Однажды я зашел к ней в воскресенье, Валентин Сергеевны дома не было - она уехала в Уссурийск, где в высшем автомобильном училище учился брат Насти, и Настя заставила меня попробовать обед, который она приготовила сама. Обед был прекрасный.
Видя мое стремление почаще посещать квартиру Дубравиных, мама все чаще сокрушенно качала головой. Однажды она видимо была не в духе, такое с ней случалось, и нужно же было встретиться нам с ней в подъезде, когда она ждала лифт, а я вышел от Насти. Дома она завела разговор:
- Все-таки, Виталий, я должна тебе сказать еще раз: ты затеял недоброе. Чую, что у вас с этой Настей дело неладное. Ты думаешь о чем-нибудь? Ты что, собираешься связать свою жизнь с калекой? Ты представляешь, что тебя ожидает?
Эти слова рассердили меня, и я сказал маме, что она говорит ерунду, что ни у меня, ни у Насти нет никаких расчетов, наши отношения – просто дружба.
- То-то дружба, - не согласилась мама, - каждую свободную минуту ты бежишь туда, ты и заниматься стал меньше. Ты одумайся, не заставляй нас с отцом мучиться. Твоя обуза будет и нашей обузой.
Я с мамой редко ссорюсь, но на этот раз мне захотелось круто возразить ей, но она ушла, а я, расстроенный ее выговором, задумался. Но когда прошла запальчивость, я вынужден был согласиться в душе, что наши отношения с Настей не столь уж просты, то есть не только дружба. На первом курсе я подружился с Юлей Калякиной, альтисткой со второго курса. Мы часто уединялись с ней, целовались в подъездах, где потемней. Мы с Настей не остаемся наедине, но чувства никуда не денешь. С Юлей я расстался почти без всяких переживаний, а Настя не выходила у меня из головы. И если вдруг у меня появлялись мысли о будущем, планы на будущее, то Настя занимала в них не последнее место.
После этого разговора с мамой я долго не мог уснуть. Хотя я понимал переживания мамы, ведь я у них был единственный сын, но считал, что и мама не права. Ну и что из того, что у нас любовь? Мы же не собираемся немедленно жениться. Насте еще только исполнилось восемнадцать, а я дал зарок не жениться до окончания учебы. Мой преподаватель прочит меня не только на преподавателя, но и на концертирующего музыканта, а для этого придется ехать куда-то в аспирантуру. Но главный вывод у меня такой: бросить Настю, по крайней мере, сейчас, я не могу. Это было бы жестоко с моей стороны, поскольку понимаю, как Настя относиться ко мне.
Так что вопреки маме наши встречи с Настей продолжались, хотя особенно часто видеться не приходилось. А однажды получилось так. Я долго не мог попасть к Насте. Здесь мне пришлось встать самому себе на горло. Как я ни старался не нанести себе ущерба, уделяя немало времени посещению Насти, но свои силы не рассчитал: накопилось много хвостов, а в музыке единым напором не возьмешь. Теоретический предмет можно выучить, посидев ночь, а у нас такой натиск неосуществим, попробуй за несколько часов выучить хотя бы страницу музыкального текста, причем с соблюдением всех требований исполнительского искусства. А я очень хотел сохранить свое притязание на специальность музыканта-исполнителя. Наконец все долги отданы, и я пришел к Насте. Дверь мне открыла она сама.
- Виталик, ну где ж ты пропал? – в голосе ее прозвучала такая тоска, что я растерялся.
Я принялся рассказывать, чем мне пришлось заниматься. Она внимательно слушала меня, и взгляд ее глаз становился яснее.
Я без тебя так скучала, - сказала она, - мне нужно многое тебе сказать, хорошо, что мамы нет, она уехала в Уссурийск к Диме, есть время поговорить. Садись ближе.
Я сел на стул, она разместилась рядом, очень близко ко мне.
- Ну вот, хорошо, А теперь дай твою руку.
Я подал ей свою руку и вопросительно посмотрел на нее.
- Мне нужна твоя рука. Ты сильный, а я слабая.
Она сжала мою ладонь своими сильными пальцами и заговорила:
- Ты молодец, Виталя, ты ни разу не посмотрел на меня, как на калеку. Такие люди встречались мне редко. Я скучаю без подружек, которых раньше у меня было множество, но они остались на Эгершельде. Я и любила их, и не любила, потому что многие из них, хоть и старались быть искренними, но смотрели на меня как неполноценную, несчастную. А я не хочу быть неполноценной, не буду. Ты молодец, так хорошо понял это. Если бы ты знал, как хорошо мне с тобой. Мы с мамой и папой друзья, а все равно они меня иногда жалеют. А ты нет, и не потому, что бесчувственный. А потому, что правильно меня понял, я это хорошо чувствую.
Настя посмотрела на меня очень внимательно, словно видела впервые. И опустила глаза.
- Мне без тебя будет трудно как никогда...
- А что случилось, - встревожился я.
- Сначала я расскажу тебе немного о себе. Ноги у меня отнялись, когда мне было шесть лет – осложнение после болезни. Я не буду рассказывать, кто и как помогал мне. В мире столько добрых людей, что мне не хватит жизни, чтобы рассчитаться с ними. Я четыре года жила в интернате, а потом меня забрали домой. Учиться было не трудно. Хорошо мне помогали родители, я уже говорила, что папа почти окончил физмат, мама естественник, они мне хорошо помогли, самое главное - научили работать, не терять время даром. Вот теперь у меня есть среднее образование, нужно думать, что будет дальше. Английский я начала учить на всякий случай – пригодится. Но самое главное не это.
Настя сжала мою ладонь обеими руками.
Послезавтра меня положат в больницу, вот поэтому я переживала, что не увижу тебя и не скажу всего, что хочу.
Я с тревогой посмотрел на нее.
- Больница – это не главное, я там лишь пройду обследование, а главное впереди. Меня дважды возили в Москву, и профессор Долинский сказал, что можно будет попытаться седлать операцию на позвоночнике и, если она пройдет успешно, то я получу возможность стоять на ногах. Профессор сказал, что нормально ходить я не смогу, но получу возможность пользоваться костылями или, даже тросточкой. Ты понимаешь, что это такое? Я смогу выйти в мир, смогу ездить на автомобиле с ручным управлением, а самое главное - смогу учиться полноценно, посещать занятия. Вот для этого и повезут меня в Москву на операцию. Хотя профессор сразу же предупредил, что операция может не дать желанных результатов, но я верю! Она должна быть успешной.
Настя прижалась щекой к моей руке.
- Ты понимаешь? Ты будешь переживать за меня?
Я и сам не знаю, как это получилось у меня, но я обнял ее и поцеловал. Она спрятала лицо у меня на плече и долго сидела, словно бы притаившись. Потом посмотрела мне прямо в глаза.
- Виталик, ведь это так... так… - она искала нужное слово, - так серьезно.
Я ничего не сказал и поцеловал ее снова. Так мы сидели и целовались молча. Начало темнеть. Настя посмотрела на часы и сказала, что скоро приедет мама.
- Ну, иди. Ты запомни, я тебя ни к чему не обязываю. Знай лишь одно - ты мне очень дорог. Очень...
Настя долго молчала, смотрела сквозь тюлевую штору на окне, заполненном вечерней синевой. А потом, словно бы добавила к сказанному:
- Потому, что я тебя очень люблю, - и закрыла лицо руками, но тут же спохватилась:
- Ну, иди же, мне до прихода мамы нужно успокоиться, хотя она понимает мое чувство к тебе. Мы с ней часто разговариваем о тебе, ты приходи завтра.
Я домой не пошел. Был теплый вечер без обычного весеннего тумана. Шагая между построенными и еще строящимися домами, счастливый и взволнованный, я снова пережил нашу встречу, Когда я вернулся домой, мама отправила меня прогулять нашего боксера Акбара, а за ужином она, как бы между прочим, спросила:
- Ты что подружку свою позабыл? Рассорились, что ли?
- Ты же видишь, сколько приходит я работать, - ответил я, - до гулянья ли...
Мама больше ничего не сказала, а папа спросил, много ли осталось у меня работы.
В воскресенье я зашел к Насте, словно вчера ничего и не было. Валентина Сергеевна встретила меня восклицанием:
- Наконец-то! Наверное, заработались?
- Да, пришлось поработать, согласился я.
Настя была тут же рядом и посмотрела на меня таким ясным взглядом, что мне стало радостно, как никогда.
Через день, как обычно за ужином, мама сказала, что в обед забегала домой и видела, как увозили Настю. Мне пришлось сказать, что ее увозят в больницу.
- Заболела что ли, или хотят поставить ноги? - спросила она, - у нее была привычка задавать вопрос никому, просто так. На этот раз в беседу вступил папа.
- Ничего удивительного, сейчас научились делать такие операции, что пяток лет назад такие и не снились. Может и действительно девушку можно, если не вылечить, что подлечить, хоть малость, поставить на ноги. Я в разговор не вступал, поскольку не хотелось объяснять что-либо.
В бассейновую больницу я заходил почти каждый день. Настя была веселой, у нее появилось множество друзей. Через две недели она возвратилась домой. Я сразу же зашел к ней, она как обычно читала в своей комнате, и уловил грустинку в ее голосе, хотя она старалась не показать ее.
- Наверное, такой характер у людей, - сказала она, - я не первый раз уезжаю из дома и каждый раз испытываю одно и то же чувство: хотя еще дома, а душой уж в дороге... А ты знаешь, что еще испытываю я?- спросила Настя. И в ее глазах появилось еще неизвестное мне выражение. - Я представляю себе, как приеду домой. Это будет летом, а скорее всего, осенью, поскольку после операции будет реабилитация, а это потребует много времени, к тому же папа сказал, что мы, видимо, поедем куда-нибудь на юг. Но самое главное, мне представляется, как я войду в дом уже не на руках у папы или в коляске, а своими ногами, пусть на костылях, как я буду ходить по квартире, выходить на улицу и при первой возможности пойду по городу. Я ведь город вижу лишь с нашей сопки да из окон автомобиля, когда меня везут куда-нибудь.
- И я с тобой, - вырвалось у меня.
- Я тогда буду в десять раз счастливее, - улыбнулась Настя. - А может, приеду скоро. Это в том случае, если операция не удастся...- Она помолчала, а затем снова заставила себя улыбнуться. - Тогда я буду заниматься, как прежде. Поступлю на физмат, на заочный, конечно же, не брошу музыку. Ты знаешь, Виталик, у меня иногда появляется мысль поступить одновременно и в ваш институт на теоретическое отделение.
- Но тогда нужно хорошо владеть фортепиано,- подсказал я.
- А ты еще не слышал, как я играю на фортепиано, - возразила Настя, - самое главное, меня моя учительница похвалила за то, что я очень хорошо читаю ноты, и как раз сказала, что на теоретическом отделении мне было бы не трудно. Ну да ладно. Это дело будущего.
Мне хотелось сказать Насте что-то обнадеживающее, но пришла Валентина Сергеевна и пригласила нас обедать.
Геннадий Саввич открыл бутылку очень вкусного вина, и все выпили по рюмке за добрый путь, а потом по другой за успех операции. Настя, как всегда, старалась быть веселой, но мы не так уж были расположены к веселью. Когда я уходил, Настя спросила:
- Ты не возражаешь, если я буду тебе писать?
Я сказал, что не только не возражаю, но очень прошу писать мне и почаще и сам обещал отвечать на каждое ее письмо.
- Я буду писать тебе на главпочтамт до востребования, предложила Настя.
Но я сказал, чтобы она писала на домашний адрес. Мне хотелось, чтобы моя мама знал, что мы не бросили друг друга.
И действительно, впоследствии каждое письмо из Москвы заставляло мою маму смотреть на мня с упреком., словно я сделал какую-нибудь гадость.
Приехав в Москву, Настя написала мне доброе, ласковое письмо, я ответил ей. Накануне операции она написала еще письмо, в котором так и сказала, что уверена в положительном результате операции. И я ждал послеоперационного письма. И вот оно пришло, даже по почерку было видно, что бедняге еще нелегко. Но тон его был радостный, ведь там было сказано, что она почувствовала присутствие ног. Заканчивалось письмо словами: «Так что скоро меня не жди». Скоро пришло письмо с подробным описанием операции, но как она себя чувствует, не сказано ни слова. Хорошие вести я получил от Валентины Сергеевны. Я ее встретил в подъезде. Она пригласила меня к себе, сказала, что два дня назад возвратилась из Москвы и рассказала, что очень трудную операцию Настя перенесла героически, она длилась пять часов, профессор почти уверен, что все будет хорошо, а Настя уже рвется вставать. Передала мне привет от нее, сказала, что друзей, как обычно, у нее много.
И вдруг наша переписка прервалась.
К тому же у меня все усложнялись отношения с мамой. С каждым письмом от Насти она все больше мрачнела, порой смотрела не меня как на потерянного человека, хотя ни в какой разговор со мной не вступала, но чувствовалось, что она подбирает удобный момент. И такой момент наступил.
К нам приехали дедушка и бабушка, мамины родители. Дедушку я очень люблю. Он интересный человек: воевал, дважды ранен, а потом всю жизнь до старости работал преподавателем, директором школы. При каждой встрече мы с ним беседовали. Он интересовался вопросами культуры и искусства, рассказывал мне разные истории из жизни, вроде бы незамысловатые, а вдумаешься в них - обязательно найдешь подтекст. И на этот раз после ужина, когда все уселись у телевизора, мама завела разговор обо мне, о моих взаимоотношениях с Настей. Она стала рассказывать дедушке о них, и, как показалось мне, очень необъективно. Она назвала Настю жалкой калекой. Я не вытерпел, перебил ее, такое я позволял себе не часто, и стал рассказывать дедушке о Насте. Сказал, что не всякий может окончить среднюю школу, причем со сплошными пятерками, о ее успехах в
музыке, где ей многое удается без большого труда, об успехах в английском языке, о ее кругозоре. Но мама не вняла этому.
- Вот видите, - сказала она, обращаясь к дедушке и бабушке, - видите, как она его оболванила, а он и уши развесил, вместо того, чтобы приобретать специальность, хочет притащить калеку на нашу шею…
Эти слова возмутили меня. Я сказал, что Настя приедет на ногах, что приводить ее в дом я не намерен никак. Если мы и пожелаем соединить свои судьбы, то после того, как найдем свое место в жизни.
- Нечего говорить гадости про человека, которого не знаешь, - сказал я, - давно бы сходила, познакомилась, к себе бы пригласила, а потом говорила такие гадости.
Мои слова окончательно довели бедную маму, она расплакалась, папа, бабушка, дедушка стали ее утешать, а я шел из дома.
Вечер, как и большинство июньских вечеров во Владивостоке, был туманный. Шагая мимо домов, окутанных туманом, а он от света, льющегося из окон, был розовато–грязным, я думал о несправедливости взрослых, об их несправедливых, на мой взгляд, требованиях, чтобы было все, как им хочется. Я страдал от тяжкой обиды, нанесенной любимой девушке. В голове появилось решение перейти осенью в общежитие.
Домой я вернулся часа через полтора, и не знаю чем, все закончилось, по крайней мере, все сидели и мирно смотрели фильм.
На следующий день дедушка пригласил меня пойти познакомиться с музеем, который давно уже переместился в новое здание, а он его не видел.
После осмотра музея мы вышли на Спортивную гавань, и, хотя светило солнце, но с бухты дул неприятный сырой ветер. Мы постояли немного, но долго задерживаться не хотелось, тогда дедушка сказал, что он выпил бы чашечку кофе в кафе на первом этаже ресторана «Челюскин». Народа там было мало, мы заняли столик вдвоем. Я чувствовал, что дедушка хочет поговорить о вчерашнем. Так и случилось. Он попросил рассказать о Насте.
- Только постарайся без романтических прикрас, - предупредил он.
Я постарался, рассказ был недолгий, дедушка довольно долго молчал, пил кофе, а потом сказал:
- Да ведь это настоящая повесть о настоящем человеке. И если твоя девушка действительно такова, то она заслуживает того, чтобы ее любить.
Я ей часто завидую, - признался я, - такой целеустремленностью, такой работоспособностью обладает не всякий человек. Это не калека, как говорит мама. Настя дорогу в жизни найдет, она никому не будет обузой, она сможет приносить большую пользу людям.
- Да, ты прав, но и маму надо понять. Ты у них один, они мыслят твою судьбу безоблачной, ясной, а тут такое…
- Ну и как же мне быть? Я ни за что не оставлю Настю. Еще неизвестно кто кому нужнее.
- И не оставляй, - согласился дедушка, - только знай, что с мамой тебе не нужно вести войну. Войной ты тут ничего не добьешься, тут нужна долговременная осада. Мама есть мама, да к тому же, когда у нее один сын, и ей кажется, что кто-то посягает на него, хочет отобрать его у нее, возникает сложная ситуация. И все это от того, что родители забывают непреложный закон: у выросших детей должна быть своя жизнь. Не вечно же вам жить со своими родителями. Ваша любовь к своим родителям – это одно, а к своим любимым - это другое, и одно другому не должно мешать. Ты учти, что у тебя есть союзник – твой отец. Он пока молчит, но в решающую минуту поддержит тебя.
В последующие дни пребывания дедушки у нас разговоров на эту тему не было, только перед расставанием он улучил минутку, чтобы еще раз посоветовать мне действовать с умом, и попросил щадить маму, но свою линию проводить.
В это время я перестал получать письма от Насти, мне подумалось – уж не осложнение какое после операции, всякое думал. Как раз меня включили в агитбригаду, и мы должны были готовиться поехать с агитпоездом по краю. Буквально в предпоследний день перед отъездом письмо пришло. И меня потрясло то, что было написано в нем. В начале Настя извинялась за долгое молчание, поскольку решала, продолжать нашу переписку или нет, и далее объясняла:
«Я решила не прерывать нашу переписку. Проанализировав наши отношения, я поняла, что Бог послал тебя ко мне. А теперь Бог послал мне еще одного хорошего человека. Этот человек стал моей духовной сестрой. Зовут ее Наташа, она тоже в свое время лишилась ног, и ей делали операцию. Она нашла поддержку в своих страданиях, стала молиться Богу, и он помог ей, сейчас она уже встает на ноги и делает первые шаги. Благодаря ей и я приобщилась к Богу. Если бы ты знал, как это хорошо! Наташа объяснила мне, что, лишив меня ног, Бог послал мне испытание, ожидая, приду я к нему или нет. И я пришла. Я – грешница, но если ему молиться, то милостивый простит прегрешения. Чтобы понять меня, ты прочитай Святое Евангелие и поймешь, что со мной случилось. Наташа обещала достать книгу, и я вышлю ее тебе. Ты понимаешь, Виталя, Иисус Христос – спаситель человечества и защитник сирых, он и мой защитник. Я ему молюсь часто и много, и он не оставляет меня в своей благодати: я начинаю подниматься на ноги. Вся надежда на него, ведь Иисус Христос исцелял немощных и больных, даже воскрешал мертвых, нужно только уверовать в него - и он даст все, чего ты просишь. Я каждый день чувствую, как все больше и больше наполняюсь верой, она укрепляет меня, помогает по-иному посмотреть на свою жизнь, свои дела; и я поняла, сколь много ненужного сделано мной, поскольку делалось это во имя тщеславия. Цель жизни не в этом. Жить нужно так, как учит Христос, и я начинаю перестраивать свою жизнь. Ты не удивляйся тому, что я тебе написала, когда почитаешь Евангелие – поймешь, что не уверовать невозможно. Я тебя не забыла и не забуду. Ты дорог мне, потому, что посланец от Бога. Я верю, что Бог соединит нас в Святой Вере».
Я читал и перечитывал письмо, и мне казалось, что это очередная шутка Насти. Но в шутку написать так вряд ли можно. Иногда я думал, что это сон, стоит проснуться – и все станет как прежде. Но письмо лежало в моем столе, и, как я его не перечитывал, мне в яснее становилось, что моя Настя в опасности.
О Боге, религии у меня было впечатление как о чем-то очень отдаленном от жизни, поскольку родители мои, дедушка и бабушка никакой нужды в Боге не имели. И вот случилось такое с моей умной, веселой, жизнерадостной Настей. Я только и думал, как спасти ее от беды, угрожающей нашему счастью и даже жизни талантливой девушки, чей талант обещает дать так много для людей. Выходит, что сейчас главное препятствие - не мама.
Я несколько раз принимался писать ей письмо, но пока у меня ничего не получается, однако скоро напишу, моя Настя поймет, что я ее не отдам никому, нашему счастью не помешает никто. А Бог пусть остается Богом...