Хоста

Летний день в Хосте - маленьком городке у Чёрного моря. Мне четырнадцать лет. Я делаю акварель, укрывшись от обжигающего солнца в тени пальмовых листьев, они шелестят на тёплом ветру, и я весь охвачен вибрацией света и тени. У меня на листе уже нарисовано небо и ряд кипарисов, между которыми сквозит полоса синего моря, испещрённого солнечными бликами. Надо мной в небе нет ни облачка, но на моём рисунке плывут в небе несколько белых облаков. Я решил, что так будет лучше.
Моя акварель быстро высохла. Укладывая работу в планшет, я услышал стук каблучков по асфальту, чуть приподнял голову, но успел увидеть только вспыхнувшее на солнце белое платье, ставшее на миг прозрачным, после чего девушка пропала за поворотом аллеи. Ветер принёс солоноватый аромат моря и ещё что-то кружащее голову, словно я оказался в середине большого, распустившегося цветка…
Собрав вещи, я быстро зашагал по дороге к вокзалу, упорно стараясь наступить на свою тень, но, как всегда, мне это не удавалось. На привокзальной площади, попивая крем-соду, купленную в киоске, я разглядывал приезжих, которых окружили местные жители, предлагавшие жильё.
Моё внимание привлекла молодая женщина в джинсах и белой маечке. Она была черноволосая, стройная и очень красивая. Ярко красные губы на её бледном лице были словно роза на снегу. Перед ней стояли два молодых кавказца и предлагали жильё. Один из них говорил с ней, видимо, расхваливая свой дом, который, конечно же, стоит у самого моря, а цена… О цене не стоит беспокоится… Зачем о цене говорить?.. О цене всегда можно договориться… Я не слышал всего этого, но видел его глаза на разгорячённом смуглом лице и не мог представить, чтобы он говорил что-нибудь другое. Второй мужчина стоял сбоку от женщины и взгляд его, словно шарик от пинг-понга между двумя стенками, скакал между её грудью и бёдрами.
Мне было интересно, пойдёт она с ними или нет. Делая маленькие глотки прохладной крем-соды, я посмотрел в её глаза. Она стояла, задумавшись, и смотрела не на говорившего с ней мужчину, а куда-то мимо него, вдаль, словно хотела в этой дали что-то разглядеть. Мне представилось, что эта даль, словно лист бумаги, разделёна на две половины вертикальной линией. На одной стороне - дом у моря в окружении пальм и олеандров... А на другой стороне…
Но мне надоело ждать, и я пошёл на пляж.

Вот и море. Я брёл по полупрозрачным камешкам мелководья, волны били меня по ногам и с шипением откатывались назад в море, чтобы набравшись сил, снова ударить меня под коленки. На берегу дети бросали в волны камни, люди загорали лёжа, сидя, стоя… Вдоль воды шёл разносчик горячей варёной кукурузы и громко её расхваливал. Я купил большой початок, а потом разделся и бросился в тёплое море.
Под водой маленький краб бежал по белым, розовым и голубым камешкам. Я заметил, как по камням покато уходящего в глубину дна, скользнула тень большой рыбы. Оттолкнув руками две медузы, я поплыл дальше, разглядывая каменистое дно, по которому скользили солнечные зайчики.
А потом улёгся загорать на берегу. Акварель сегодня у меня получилась, и настроение от этого было хорошим. Неподалёку от меня загорает на деревянном топчане женщина. Она немного похожа на ту женщину, что я видел на станционной площади. Интересно, пошла она с ними? Я лежал на боку, разглядывая её, и видел, как живот её чуть движется при дыхании. Всё тело её было в капельках воды. Несколько капелек светились, а когда я прищурился, то капли пустили лучики. Женщина провела рукой по своему животу и снова замерла на солнце. Мне тоже захотелось провести рукой по её животу. И ещё захотелось прикоснуться к нему губами. Он тёплый и такой гладкий… Я, закрыл глаза и коснулся губами своей руки, но, несмотря на всё своё воображение, не мог отделаться от чувства, что это всё же моя рука. Как жаль, всё могу представить – и толпу людей, и горы, и закат… А этого не могу.
Я лежал и слушал, как волны разбиваются о камни.

Чувствуя, как солнце чуть припекает спину, я вдруг подумал, что когда-нибудь встречу девушку, которую полюблю. Она ведь где-то есть, что-то делает сейчас… вот прямо в эту минуту. Она сейчас видит это же самое солнце. Какая она? Как её звать? Как бы далеко она ни была, над нами сейчас светит одно солнце. Закрыв глаза, я представил, что она лежит на спине рядом со мной и живот её чуть движется при дыхании. Мне захотелось коснуться её тела. Я мысленно протянул к ней руку… и вдруг почувствовал дуновение чего-то до того свежего и душистого, что хотелось вдыхать, вдыхать и вдыхать… Я представил на миг, что так пахнут её волосы, но я-то знаю, что так пахнет ветер, когда он дует со стороны гор.

Кажется, я всё же сгорел. Ощущая жжение между лопатками, я прошёл через парк. За рестораном, на заросшем кипарисами холме я жил у армянки, которая сдавала мне в своём доме комнату. Я жил у неё уже пятое лето подряд и чувствовал себя в Хосте, как дома. Когда был поменьше, родители жили в доме творчества художников, а этим летом уехали к друзьям в Гантиади. Я жил в городе один и чувствовал себя совершенно свободным. Повалившись на кровать, я стал читать роман «Униженные и оскорблённые», оставленный предыдущим постояльцем. Но вскоре меня сморило солнце, пробивавшееся сквозь виноградные листья, книга выпала у меня из рук, и я заснул.

- Общупал я её в первый же день прямо в душевой на пляже…
Я проснулся и не сразу понял, кто говорит и о чём, но потом узнал голос одного из постояльцев армянки. Он разговаривал с кем-то под моим окном, сидя за столом под навесом из плетения густой вьющейся зелени.
- Ты не представляешь, что было дальше, - продолжал тот же голос.
- Что там не представить? Всегда одно и то же.
- Нет. Ты только представь, мы у неё в номере в гостинице, я дую её на всех парах и тут её муж звонит по телефону… Она мне потом сказала, что он ужасно ревнивый, вот и позванивает. Представляешь? Я на неё заплыл, за буйки ухватился, они у неё такие роскошные, а она с мужем по телефону разговаривает...
Мне хотелось послушать дальше, но я вдруг увидел, что темнеет и вспомнил, что обещал Нино купить сахарную вату.

Сахарную вату я купил у ресторана, быстро поднялся к шоссе и, перейдя его, по узкой, крутой дорожке стал подниматься вверх на гору к дому Нино. Темнело очень быстро. Я увидел свет в её окне и, взобравшись на дерево, по толстой ветви пробрался к её окну на втором этаже. Она ждала меня и улыбнулась, когда я протянул ей чуть подтаявшую, словно обожжённую, сахарную вату, но нам такая даже больше нравилась. Она кусала вату, потом давала укусить мне и снова кусала, чуть обмазав себе кончик носа. Нино мне нравилась, и я даже два раза рисовал её - тёмные большие глаза на худеньком лице, улыбающиеся губы и такой чудесный носик с горбинкой, что я старался не смотреть на него, чтобы не улыбнуться.
Нино что-то крикнула по-грузински в глубину дома и, повернувшись ко мне, сказала чуть гортанным голосом и с акцентом, который мне тоже нравился:
- Спускайся. Я сейчас.
. Брат у неё был очень мускулистый. Нино он поднимал, как пушинку. Мне хотелось бы быть таким же мускулистым. Он появился в дверях, держа сестру на руках, усадил её в коляску и, подмигнув мне, ушёл в дом.
Я покатил её, сидящую в коляске, вверх по узкой дороге. Нино иногда оборачивалась и спрашивала:
- Ты не устал?
Мне это не очень нравилось, брата бы она об этом не спрашивала. Как жаль, что Нино не может ходить! Мы бы обошли с ней все здешние горы и все тропы.
Стало совсем темно. Слева и справа от нас светились окна домов, утопавших в зелени. Во дворах горели фонарики, в их свете очень красиво смотрелись грозди винограда, в полупрозрачных ягодах которого угадывались тёмные зёрнышки. Из открытых окон доносилась музыка, звучали голоса, слышался смех, и шипение жарящейся пищи.
Мы поднялись на самый верх горы, и увидели море с огоньками кораблей на горизонте и мерцающую россыпь огоньков раскинувшегося вдоль моря города. Нино смотрела вдаль и даль эта мне представлялась огромной чёрной стеной, которая преградила ей путь. Над горой справа от нас сверкнула молния, и сухо зашелестели невидимые в темноте пальмы. Небо раскололось над нами, и покатились осколки грома в темноту за море. И тут же хлынул дождь.
Я быстро достал из-под коляски большую клеёнку, которую мы с Нино всегда брали с собой. Под клеёнкой, которая накрывала нас, словно палатка, было так темно, что я не видел Нино, а только чувствовал её дыхание с едва уловимым налётом ацетона. Это у неё было от сладкого. Её брату не нравилось, что я приношу ей сахарную вату. Поэтому я и залезал на дерево, чтобы он не заметил. Но что делать, если она так её любит…
Я приподнял край клеёнки, и ветер тут же обдал нас каплями дождя. Снова сверкнула молния. Нино улыбалась, всё лицо её стало мокрым. Я хотел было снова накрыться, но она остановила мою руку, посмотрела мне в глаза своими тёмными глазами и, приблизившись к моему лицу, поцеловала меня в губы. Я коснулся руками её мокрых волос и тоже поцеловал её тёплые, мокрые губы, закрытые глаза и такой чудесный, смешной грузинский носик.
А потом мы снова накрылись клеёнкой, по которой ещё долго колотили большие капли летнего дождя.