Конфетница Фаберже

Конфетница Фаберже

Я антикварная конфетница, сделанная руками самого Фаберже. Когда-то на выставке в конце 19 века меня купил хозяин одного из Парижских отелей, в котором я и проживаю, по сей день.
О! Это были дивные времена. Я была безумно красива, кобальтовая глазурь и золотой декор, украшающий меня, сверкали и искрились. Месьё Пьер купил меня за огромные деньги, он очень любил, чтобы аксессуары в интерьере его заведения были дорогими и красивыми. Меня поставили на самую верхнюю полку резного индийского серванта из черного дерева, привезённого из Дели. С тех пор моим домом стала восточная галерея старинного особняка с зимним садом, которую иногда использовали, как залу для приёмов.
Когда служащие отеля узнали мою истинную цену, они были очень удивлены тем, что меня поселили в отеле, а не отправили в частный дом под охрану. Но у месьё Пьера, были свои причуды. Ему нравилось, что сервант украшает такая ваза. Хотя я вовсе не ваза, а конфетница, просто меня сделали по заказу и придали мне оригинальную форму и декор.С того момента все стали боятся ко мне прикоснуться. А вдруг меня разобьют? Что тогда скажет хозяин. Люди, проходившие мимо, останавливались и любовались моей красотой, но подойти ближе никто не решался. Когда горничные проводили уборку, они протирали и мыли всё вокруг кроме меня, испытывая жуткий страх разбить такую раритетную вещь.
Так проходило время, все смотрели на меня только издалека. Мне стало казаться, что они вскоре будут бояться даже смотреть.
Вскоре, я покрылась слоем пыли, мой цвет из яркого кобальта превратился в серый, а золото перестало блестеть и потускнело. И новые постояльцы, увидев меня, спрашивали: «Что это там стоит на верхней полке резного серванта?» «Наверно, какой-то жестяной кувшин или ваза» − отвечали другие.
А мне так хотелось крикнуть им в ответ: «Я не жестяной кувшин, я конфетница, cделанная, самим Фаберже. Возьмите меня в руки, стряхните пыль, и вы увидите синий цвет, ювелирную работу по золоту! Люди остановитесь, не уходите, во мне можно хранить конфеты, печенье и пирожные».
И только один раз в году я была счастлива. В день солнцестояния двадцать второго июня, когда открывали парадные двери галереи, порыв ветра сдувал с меня несколько пылинок, луч солнца преломлялся в витражном окошке и падал на меня. На красный рубин, искусно обрамленный золотым декором, скрытым под позеленевшей патиной. И солнечный блик на рубине начинал светить так ярко, что его можно было увидеть даже из парка. Этот день был для меня праздником, потому что я снова могла сверкать.
Помню в 30-е и 40-е годы, когда танцевали фокстрот я тихо подпевала в такт доносившейся музыке. На импровизированной сцене играли музыканты, дамы с прическами каре, и несколькими закрученными и прилизанными локонами в вечерних платьях и жемчужных ожерельях сидели за столиками и пили шампанское, их кавалеры, одетые в смокинги, курили кубинские сигары. На меня никто уже не обращал внимания, я тихо взирала на них свысока.
Ночью всё затихало. Официанты собирали остатки еды и посуду, выключался свет и зимний сад погружался в сумрак. Я смотрела в окно, на полную луну, на звезды, и немного взгрустнув, засыпала.
А когда пришли 60-е, появились новые музыкальные направления − твист, рок-энд-ролл, проводимые вечеринки стали шумнее. Дамы уже были с причёсками «Бабетта», в юбках «колокол» и лаковых туфлях без каблука. Они лихо отплясывали со своими мужчинами на дубовом паркете. Затем всё снова заканчивалось, все расходились, свет выключался и обо мне никто не вспоминал.
Так же было в 70-е и 80-е. В те годы наш отель пользовался невероятной популярностью у голливудских актеров. И часто к нам приезжали звезды американского кино. Да, насмотрелась я на множество людей вокруг, на их судьбы, радости и печали. Пусть меня не замечали, но я ведь высоко стою и высоко гляжу, что мне еще оставалось делать, надо же было себя как то развлекать.
А три года назад восточную сторону отеля, где я живу, закрыли на реконструкцию. Несколько месяцев в зимнем саду не проводилось никаких работ, потом нишу с индийским сервантом на котором я обитаю, завесили тёмной тканью и принялись за замену паркета. Уровень пола сделали ниже, а ближе к окнам положили мрамор. Пыли было такое количество, что некуда было деться, от неё то и спрятали сервант. И меня вместе с ним.
И на три года я была лишена своего единственного праздника − летнего солнцестояния, когда солнечный луч падал на мой рубин, и я снова сверкала.
И вот наконец-то ремонт закончился, меня и сервант освободили от тьмы. Я снова увидела свет. Но снова ничего не изменилось. Разве что пыли на мне стало еще больше и из-за разницы уровня пола, я стала стоять еще выше. И теперь снизу меня уже почти не было видно.
Скоро в обновленном зимнем саду начали устраивать новые вечеринки и приёмы. Музыка была уже самая разнообразная и фокстроты, которые были в 30-е, и твисты которые я слушала в 60-е. А дамы и кавалеры снова стали приходить в вечерних платьях и смокингах. Всё пошло по второму кругу, а у меня так ничего и не изменилось.
Я стою, покрытая пылью, с потускневшим золотым декором на резном серванте, привезенном из Дели, и думаю: «И где же вы, истинный ценитель прекрасного, эксперт по старинным вещам, который не испугается снять меня отсюда, взять в руки, смахнуть пыль, начистить до блеска мой золотой декор и использовать по назначению, я ведь за эти годы, ничуть не испортилась, а наоборот стала еще дороже и ценнее. Пыль законсервировала мои краски, и кобальтовая глазурь под ней может сверкать так же, как и прежде, я-то знаю, что я конфетница, сделанная руками, самого Фаберже».