АЙГИ и МАНДЕЛЬШТАМ

СМОТРЕТЬ ЗДЕСЬ: https://nigdekrome.ru/

АЙГИ – МАНДЕЛЬШТАМ:

«…будет иное отныне – пространство-и-тело Поэзии…»[1]

(разрозненные заметки на пороге зимы)

Тихое свечение дня. Так трудно удержать это свечение особенно сейчас, когда, казалось бы, крошится мир – и разрушается сложное и очень простое. Когда растерянность человека похожа на потерянность. А человечность – будто скомканная старая бумага, которую за ненадобностью выбросили в доверху заполненную отходами мусорную корзину.

– а потом обозначилась линия – кровью! [2] –

и тогда я увидел – из скрытого гула другого: народо-терпенья – из глуби забытой в мозгу запылавшего – а может быть в памяти тела-как-почвы: чтоб втайне забыть – я увидел детей (и с зарею смешалось «я-сон-и-семья»: будто пение – светом! – височною раной – как ртом).

Г. Айги «Ужин: дом за городом» (1988)

При всей несхожести поэтик Осипа Мандельштама и Геннадия Айги[3] роднит их предельное внимание к веществу слова. «Живое слово не обозначает предмета, а свободно выбирает, как бы для жилья, ту или иную предметную значимость, вещность, милое тело. И вокруг вещи слово блуждает свободно, как душа вокруг брошенного, но незабытого тела…» («Слово и культура», 1921). Попробуем хотя бы немного приблизится к иному пространству-и-телу Поэзии, которое Айги воспринимает как место события слова и как со-бытие, равное слову, а Мандельштам в свете размолотых в луч скоростей[4] протаптывает на нашей сетчатке истёршимися подошвами тропу к незабытому телу с-тихо-творенья.

«…Наше современное искусство (я включал бы сюда, как современников, Мандельштама, Фалька, Хармса – да и Пастернака…), – всё ещё является только искусством сопротивления … где же искать основную ценность будущего искусства (…если оно вообще возможно), я бы сказал: в человеке в кьеркегоровском понимании» [9].



Однако поэт двигается в своей мысли дальше:

«…должно явиться искусство созидательное, строительное, создающее новую культуру… Романтизм давно переродился в персонализм, поэты пишут в большинстве случаев – и у нас этого очень много – для утверждения собственной личности как таковой. А не для того, чтобы выразить через себя мир, природу, Вселенную и утверждать таким образом единство человека с природой, его свободу, его ответственность в мире. Это очень высокие духовно-религиозные вопросы. У нас слово “духовныйˮ – просто суррогат, приблизительный синоним слов “мыслительныйˮ, “чувствительныйˮ, “душевныйˮ, “чувственныйˮ даже… Хорошо хоть религиозная жизнь у нас сейчас оживает, может быть, мы сможем вернуть словам “духовныйˮ и “духовностьˮ их истинный смысл».[10]