ОЧЕНЬ ХОЧЕТСЯ ЖИТЬ...

Нужно было решаться. Время шло.
Наконец, сжав в руке нож, я подошел сзади и поднял его подбородок. Он не сопротивлялся. Только крупно дрожал от холода. Я приложил лезвие к его глотке и весь на мгновение сжался. Ну!..
Не помня себя, я сделал первый надрез, шкура мерзко подалась, на пальцы потекло теплое. Нажав сильнее, резанул еще раз, еще! Кожа лохмотьями щекотала руку, связки противно рвались, в ране хлюпало и чавкало. Меня спасла темнота – ничего не видя, я сдержал рвоту. В нос ударил гадкий запах.
Уперся в жесткое. Гортань. Нож противно заскрипел. Судорожно пиля пищевод, я, кажется, закричал. Воздух пошел через прорезь в глотке с жутким сипением и хлюпаньем, а я все пилил и пилил, с остервенением, со слезами на глазах. Наконец, палец ткнулся в кость позвоночника. Все! Я бросил его, уронил нож, и упал бы сам, но тело, словно деревянное, не слушалось. Я стоял над ним, слепо пялясь на тошнотворно пахнущие липкие руки.
И вдруг, он выдохнул! Труп. Последний раз. Мертвец с отрезанной головой вернул последнюю порцию воздуха с жутким, насколько может быть жутким вздох покойника, сипением и хрипом. Вспотевшие мои волосы встали дыбом. О, Боже!..
Я рухнул на колени и зарыдал. Убийца. Теперь я убийца…

Все были рады до беспамятства. Мамка строила грандиозные планы, брат с сестрой распределяли казавшиеся тогда приятными обязанности. В доме появилась собака. Смазливый комочек шерсти, пыхтя и сопя, неуклюже передвигал крохотными лапками, чем приводил всех в дикий восторг и умиление. Всех. Кроме меня. Но я был в меньшинстве.
Ответственность. Вот чего мне хватало с избытком. И лишняя была ни к чему. А животное – это ответственность: корми, убирай, выгуливай. Дрессируй-воспитывай, конечно, тоже. Хлопот полон рот!
Но собака была подарком матушке на день рождения. И мое мнение ничего не решило. Так пес появился у нас в доме. Его обожали все, ласкали, возились, сюсюкались. Порицаемый всей семьей за нелюбовь к животным, я его молча презирал. Но со своей долей я вынужден был смириться, и со временем все устаканилось. Полученная по распределению обязанностей закупка корма не казалась в тягость, а больше я ничем не заморачивался.
Но позже все изменилось – имея в качестве студента больше всех в семье свободного времени, мне пришлось взять и другие обязанности на себя. Пес к тому времени подрос, его уже нужно было выгуливать. Стоя иной раз под проливным дождем по колено в грязи в зоне выгула собак, я проклинал и это бестолковое животное, очумело бегающее по поляне, и всю нашу занятую семью, и всех богов, включая собачьих, и весь свет – тот и этот, умоляя давно почившую бабушку поскорее меня забрать из этого зоопарка.
В общем, вынуждены мы были, не взирая на неприязнь мою, проводить какое-то время вместе. Борясь с усугубившейся на этой почве депрессией, я перешел к активным действиям.
- Сидеть! – Я командовал, держа в руках сухарь, излюбленное лакомство. Он не врубался. Я объяснял, показывал на нем, садился сам – короче, занялся дрессировкой. Кнутом, как говорится, и пряником. Это был единственный способ хоть как-то скрасить наше совместное времяпрепровождение.
- Сидеть!.. Дубина! Смотри! Сажусь – оп! Сухарик мой – ам… - Не один я зуб сломал об эти сухари.
- Сидеть! Сиде-еть!..
Быстро став своим в местной братии собаководов, я получал инструкции, советы, слушал анекдоты и байки.
- Самое паршивое в них то, что к ним, как к детям, привязываешься; – говорили мне. – А живут они самое большее до 12 лет. Эдак, за жизнь пятерых сыновей и схоронишь…
И я привязался. Черт подери, привязался! Шло время, и мы все лучше понимали друг друга, все меньше тяготило меня общение с ним. Так со временем Дон превратился из матушкиной собаки в мою. Символично, что в самом начале, когда еще ненавидимый мной пес только появился в доме, к коллективному придумыванию имени меня подключили на равных. И выбрали мой вариант! Имя Дон дал ему я. Знак судьбы в этом я усмотрел много позже, когда мы с ним уже пели песни в две глотки, играли в мяч, а у меня появилось обыкновение использовать его мохнатый бок в качестве подушки. Мы вместе гуляли и бегали по вечерам. Во время одной из таких прогулок мы и нашли его…

Пятна крови смачно чернели на сугробе. Мягкий снег хрустел под ногами, мороз крепчал. Я волок за собой оставляющую темные разводы простыню – он оказался намного тяжелее, чем выглядел. В принципе, тащить его далеко не имело смысла, главное - убрать с дороги и спрятать от людских глаз. Я уволок его в овраг, где, раскидав лопаткой снег, положил в расщелину. Сверху притолкал здоровенный валун, стоявший у дороги. Камень рухнул вниз, под ним противно хрустнуло.
А что мне оставалось делать?.. Я с ума сходил весь день, зная, что он там лежит, на снегу!
Черт нас с Доном дернул притащиться туда гулять. Решил я сменить место, чтоб простору побольше было – и на тебе! Посреди огромного пустыря за гаражным кооперативом завернутый кем-то «заботливо» в целлофан лежал старый одряхлевший пес. Лохматый, осклизлый, с торчащим клочьями мехом, он, все таки, был домашним – кудрявая его серая шерсть явно неоднократно и заботливо стриглась. Теперь ее ровной коркой покрывал лед – то ли взопревший под пленкой, то ли просто сырой, бедняга весь трясся от холода. Но двигаться не мог. Вытопленная испражнениями в снегу коричневая яма свидетельствовала о том, что пес пролежал там долго и ходил под себя. Паралич не затронул только шею и голову: он лениво повел мордой нам навстречу. Дон, увидев его, сразу присмирел и подходить не стал – чувствовал.
Вернулся я только вечером, затемно, проведя весь день словно на иголках, не в силах ни на чем сосредоточиться. Взгляд непроизвольно устремлялся за окно, где на снегу в двадцатипятиградусный мороз лежало промокшее и продрогшее животное, лишенное возможности как-то себе помочь. Пялясь в окно, я ватными руками затачивал нож…

Сидя внизу у валуна, я протер липкие руки снегом, поискал глазами Дона, про которого, естественно, забыл. Он был здесь же, в паре метров - лежал на снегу и смотрел мне в глаза тоскливо, как умеют только собаки.
- Ну, чего смотришь?..
Что-то внутри сорвалось, опять появились слезы.
- Чего, блять, смотришь?!! Да! Да, и тебя так же закопаю! И зарежу так же! Сука!..
Пес не шелохнулся…
- Не дам тебе вот так же на улице замерзнуть! Потому что мой ты! МОЙ! Сам зарежу! Сам!..
Я вытер лицо рукавом. Дон осторожно подошел ко мне и сел у ног…

Когда-то давно, когда я еще пылал к псу молчаливой ненавистью, произошел такой случай. Вернувшись откуда-то всей семьей, мы застали прихожую в разорении: повсюду валялись разбросанные книги разной степени погрызанности. Дон от нечего делать изжевал батину библиотеку. Отец, страстный книгочей, очень своей коллекцией гордился и небрежного отношения к печатному слову никогда никому, даже самым близким, не прощал. Так что, какая участь ожидала пса, все хорошо понимали. Но перечить никто не осмелился – отец имел такой свирепый вид, что страшно было попасть не то, что, под горячую руку, а даже просто под замах.
В общем, батя взял с вешалки массивную цепь, служившую поводком и орудием наказания, и направился в собачий угол, где застуканный за усердным жеванием какого-то фолианта лежал пес. Мы замерли в ожидании, боясь пошевелиться. Мама закрыла сестренке уши руками. Батя подошел. Собака так и лежала, не шелохнувшись, – в лапах недожеванная книга. Отец медленно взял из лап слюнявый том, долго молча смотрел. Пауза затянулась… Потом развернулся, повесил повод на вешалку, начал разуваться. Мы, ясное дело, пришли в недоумение: что случилось??? А отец, все так же молча, показал обглоданный фолиант: Сборник рассказов о Великой Отечественной Войне «ОЧЕНЬ ХОЧЕТСЯ ЖИТЬ»