Коррекция

- У тебя, Михалыч, гляжу, все мусора знакомые, - сказал Моня, ставя на столик два пива, два сырка на блюдечке и вынимая из кармана мерзавчик.
На подходе к любимой тошниловке с названием «Сириус» Михалыч за руку поздоровался со знакомым милиционером, идущим куда-то по своим делам. На Моню это произвело впечатление.
В тошниловке было накурено, несмотря на открытые окна, над стойкой раскачивались залепленные мухами липучки. Толстая Мария ловко цедила в пузатые кружки пиво, благодушно озирая контингент. За ее спиной висел старый, написанный от руки плакатик: «Требуйте отстоя пены». Отстоя никто не требовал.
- Ты где с ними общался?
- Так я сам участковым был три года назад.
- Ты? – округлил глаза Моня, доливая водку в мутненькое пиво.
- Ну я, а то кто же?
- Во даешь…Сырок почисти… Ну ладно, поехали… И за что поперли, или сам ушел? - невнятно, потому как закусывал сырком, поинтересовался Моня.
- За что, за что…Было дело, точнее история одна…
- Небось аморалка, - подмигнул Моня. - Расскажи, Михалыч.
- Да… - Михалыч махнул рукой, отставил кружку, достал пачку Шипки, в задумчивости закурил.
- Ну давай, Михалыч, не жмись, - ерзал Моня. - А я счас еще пивка, а? Расскажешь?
- Ну хрен с тобой, прилипала, слушай.
Михалыч задумался, сделал добрый глоток из кружки, и начал:
- День, значит, тогда был солнечный и тихий. Пошел я Битого проверить, он недавно откинулся, за драку с поножовщиной трояк отсидел. Двор пустой, в смысле людей никого, только несколько пацанов в ножичек играют. Сел я на бревно под кленом, закурил, спешить некуда. Курю я это, об жизни думаю, птички, пацаны галдят, благодать, одним словом.
А там у них между двух домов типа тупика. Ну тупик не тупик, но карман, метра три шириной и в глубину метров десять. Голые грязные стены, ни окон ни дверей, ниша такая. Уж как она образовалась, в смысле кто так строил, не знаю. Дома еще довоенные, в войну малость побило их, ремонтировали, перестраивали. Местные туда всякий хлам стаскивали. Я их гонял, заставлял все убрать, из противопожарных соображений, так сказать.
И вот сижу, курю, вдруг звук какой-то возник, навроде гудения, недолго так, коротко, и как будто полыхнуло что-то там, в кармане этом. Вот гады, думаю, опять хлам натащили, устроили таки пожар. Надо пойти посмотреть, думаю. Встал уже, последнюю затяжку делаю, и тут из этого кармана выходит мужик. Лет средних, какой-то нервный весь, торопливый. И одет как-то… не по нашему, что ли. Штаны синие, как рабочие, потертые, рубашка такая полосатая без воротника, с коротким рукавом поверх штанов, ну, не заправлена значит. И на ногах кеды, но какие-то чудные, не наши. Я подумал – иностранец, хотя их в нашем городке отродясь не бывало. И так быстро идет, прямо к пацанам и глаза у него…Я сразу почуял неладное, вот нутром, похолодел весь. А он подходит к ним, ну, к пацанам-то, руку из-за спины вынимает, а в руке у него арматура, прут так с метр, и сразу, с размаху хрясь одного по голове… Тут остальные в рассыпную, верещат, кто-то из взрослых выскочил, а этот, убивец то есть, развернулся, пруток бросил и торопливо так обратно в карман.
Быстро так все произошло, и сообразить ничего не успел. Я только в себя немного пришел, когда он уже скрылся. Хватаюсь за кобуру, ору: стой, гад! И туда, за ним. Вбегаю, наган уже в руке, тупичок чист, никакого хлама, убрали все таки, только энтот стоит в глубине, спиной у стены, и знаешь, вижу нехорошо ему - руки трясутся, улыбочка какая-то кривенькая, а глаза напротив, радостные, я б сказал даже счастливые. Я ему ору: лягай, гад, е…лом в землю, руки за голову! а он только ухмыляется и руки об штаны все вытирает и вытирает. И знаешь, я мужик неслабый, много повидавший, я тут гляжу ему в глаза и как окаменел, не могу подойти и все тут. Только наганом в него тычу и ору: лягай, бля, лягай!
И тут он мне говорит, спокойно так: ты думаешь, сержант, я ребенка убил? Я, сержант, только что спас десятки детей от лютой смерти. Потом так устало: не поймешь ты все равно… И как будто ждет чего, глазами шарит по стенам да все руки об штаны трет. Я уж нацелился, думал по ногам ему шмальнуть, что б положить на землю, а тут по стенам запрыгали огни, как молнии, голубоватые такие, что-то загудело и… не поверишь, убивец исчез.
- Как это исчез?
- А вот так. Был и не стало. Совсем. Пустой карман. А куда ему деваться было? У входа я с наганом, кругом глухие стены, а пропал и все. Ну, у меня, наверное, помутнение сознания случилось. Пришел в себя во дворе, в тенечке, кто-то мне мокрую тряпку на голову кладет…
- Ну а дальше? – Моня был явно заинтригован, даже прикурить забыл, так и катал во рту не зажженную сигаретку.
- А что дальше? Известно что…Начальство аж из области приехало, я объяснительную писал, рассказывал, три раза на место водил, они все там осматривали, а меня в больницу в конце концов. Переутомление, солнечный удар, дядя по матери спился…Ну, ничего не нашли, но из органов, значит, списали…от греха подальше. Вот так вот моя жизнь и сделала крутой поворот.
- М да, история однако, - покачал головой Моня. – И что это было, как считаешь?
- А хрен его знает. Мне уже и самому иногда кажется, что померещилось все это. Но ведь пацана-то точно кончили, проломили голову, я потом и на могилку ходил. А может убивец этот загипнотизировал меня и спокойно прошел мимо?
Михалыч вздохну и потянулся за кружкой.
- И потом, - продолжил после паузы, - мне эти его слова не идут из головы, ну, что спас он десятки детей. Что он имел в виду? Как это может быть?
Выпили еще, закурили.
- М да, дела, - снова протянул Моня. - А что за пацан тот, которого по голове?
- Да пацан как пацан, самый простой, обыкновенный, вот фамилия у него интересная, запомнилась. Звали Андрейка. Андрейка Чикатило.