БАКУ - 9 Школа, война, Юрфельд

БАКУ - 9. Школа, война, Юрфельд


Теперь рассажу о школе для мальчиков, в которой я стал учиться после четвёртого класса. Эта школа под номером шесть, славилась в городе тем, что в ней учился сын главного партийного секретаря Азербайджана по фамилии Багиров. Естественно, что в эту школу был собран цвет учительства, а значит, ученики получали у них знания по лучшим педагогическим методикам.

Попасть на учёбу в эту школу было очень трудно. Мама, каким-то непостижимым образом, добилась включения моей фамилии в список учеников этой школы. У школьников города ходили самые плохие слухи и россказни о порядках в этой элитной школе. Особыми страшными подробностями обрастали рассказы о звероподобном учителе по военному делу (военруке) по фамилии Юрфельд. Этот контуженный на войне лётчик, якобы держал школу в железном кулаке и лупил непослушных, чем и добивался железной дисциплины.

Узнав от мамы, что я должен начать учиться в этой страшной школе, я устроил истерику, апеллируя к этим городским слухам. Особый ужас в моих криках вызывали кулаки этого страшного Юрфельда. Я не знал, что именно эти мужские кулаки и были последней маминой надеждой выбить из меня паршивый подростковый характер. В слух же она дипломатично говорила о хороших учителях, которые смогут мне передать свои блестящие знания.

Испуганный не на шутку, я продолжал жалобно канючить «не хочу к Юрфельду». Потерявшая терпение мама, опять хватала теннисную ракетку и с криком «Убью это отродье на мою голову», начинала гоняться за мной по балкону, слабо отбиваясь от бабушки и её слов «Валя ты его покалечишь!». Начинался шум и гам. Было весело, но немного и страшно.

Насчёт «мужской руки» в моём воспитании разговор особый. В доме рядом со мной было две женщины, которым становилось не под силу справляться с растущим вверх «дылдой». Так, я уже мог силой отнять ракетку из слабых женских рук мамы, сводя её воспитательный пыл к нулю. А исправлять мой характер уже было надо!

У меня появилась дурная привычка курить, чему меня научил сосед Алик. Эту привычку стала искоренять бабушка, но вскоре махнула рукой и стала давать мне по одной «хорошей» сигарете с головой овчарки на пачке и названием «Друг». Единственно о чём она меня просила, чтобы не видели соседи и она. Мотив её поступка был простой – всё равно будет курить! Чтобы курил не «гадость» и окурки, пусть курит хоть хорошие сигареты, вреда будет меньше. Так бабушка капитулировала перед этой моей дурной привычкой.

Затем я стал плохо учиться и врать. Это маму приводило в ярость. Её попытки меня перевоспитать хорошей оплеухой, кончалось тем, что я перехватывал слабую женскую руку и держал её сколько надо. Бабушка дрожащей рукой капала в мензурку валерьянку, затем проводила с дочерью воспитательную работу в соседней комнате. Я усаживался за учебники и изо всех сил показывал, как старательно я делаю уроки.

Только теперь мне становится понятно, что перевод меня в шестую школу был мудрым поступком мамы. Её предположения, что в этой школе меня перевоспитают, оправдались. Дисциплина в школе была железной.

Все опоздания за пять минут до начала занятий, выявлялись сторожем – угрюмым азербайджанцем по прозвищу Герасим. Редкая толпа опоздавших учеников выстраивалась в фойе, записывали фамилии, и всех подвергали беседе с суровым Юрфельдом. Возможно, это была ностальгия женского учительского персонала по мужской руке? Возможно, это было решение директора школы по фамилии Герчиков, с прозвищем в ученической среде – «Нос» или «Паяльник».

Герчиков навсегда потерял авторитет в ученической среде, после получения на своё имя учебник «Учись паять!», а также неоднократно усаживаясь на стул с меловой надписью «Нос» в зеркальном отображении. После этого, вся школа ходила за директором важно идущему по коридору, с отчётливой надписью на его штанах – «Нос».
Директор школы Герчиков был высок и нос у него действительно был большой и длинный. Он разными способами пытался вернут себе авторитет учеников, но всё безрезультатно. Этому авторитету он вредил себе сам. Так он периодически заглядывал в уборную, где на перемене великовозрастные ученики степенно дымили папиросами.

Возле них вились мальчики по кличке «стрелки». Своих денег на курево у них не было, поэтому они подобострастно заглядывали в глаза и говорили «Оставь покурить сороковочку?». Предполагалось, что из окурка можно сделать ещё сорок затяжек. Если следовал утвердительный кивок, почтительно замирали в ожидании «бычка» - окурка.

Другая группа «стрелков», не успевшая к разделу «бычков», добровольно стояли у входа на «атанде». Именно на них натыкался «Нос» в первую очередь. Охрана на входе всячески тормозила его вход в уборную, создавала свалку и кричала: «Атанда! - Нос». Этого времени хватало на то, чтобы курильщики успели выбросить или затушить окурки, приспустить штаны и сделать вид, что их зря побеспокоили за интимным занятием. Атмосфера уборной и так сильно задымлённая, накалялась.

Директор всех запоминал или переписывал. Молча, но яростно тряс пальцем перед лицами курильщиков и произносил знаменитую фразу – «Шила в мешке не утаишь!». Именно эту фразу он произнёс на общем собрании старшеклассников, когда грустным голосом сообщил о беременности девочки из соседней женской школы, которую «обрюхатил» ученик нашей школы.

Событие это стало достоянием всего города. Оно долго обсуждалось и взрослыми и детьми, а кончилось бегством из города забеременевшей девочки. Виновник этого обстоятельства стал городским героем и его даже жалели.

История была столь шумной по простой причине – большая группа наших десятиклассников тайно влюблено вздыхали, встречаясь с ней утром по дороге в школу. Несчастье девочки было в том, что она жила в доме по соседству с нашей школой, во-первых. А во-вторых - наших десятиклассников обошёл в любви восьмиклассник – как же она посмела такое допустить? Ах, она такая сякая, фу как ей не стыдно. Школа и город гудели, а парень ходил, гордо выпятив грудь.

В этой ситуации настоящим мужчиной оказался Юрфельд. Он завёл героя в свой кабинет, отвесил ему пару оплеух и велел жениться на девочке. Герой нажаловался маме, а та бросилась в кабинет Герчикова. Она кричала, что её чадо не виновато, а девчонка сама мальчика допустила, пусть сама и рожает. Досталось от неё и Юрфельду – пусть не распускает руки.

Как только об этом скандале в кабинете директора стало ученикам известно, общественное мнение героя обозвало «маменькиным сынком и дульщиком», что по тем временам было смерти подобно. В результате парень из школы был вынужден уйти. Говорят, что этот уход ускорили десятиклассники. Они завели «героя» в тёмный угол, накостыляли ему по шее, одновременно внушая, что с его стороны жаловаться на Юрфельда это очень плохой поступок.

Жизнь в дальнейшем всё расставила по своим местам. Девочка родила ребёнка, вернулась в Баку и вышла замуж за моего сокласника. Злые языки утверждали, что он сидел в шкафу, пока парочка занималась любовью. Но у них в семье всё в дальнейшем образовалось хорошо. А «герой-любовник» как-то с горизонта исчез без следа.

Юрфельд держал школу в железных руках. В основе его системы была детально разработанная политика влияния на подростков - вся дурь из мальчишеской головы вылетает, если он занят интересным делом. Таким делом оказался спорт и в больших количествах.

Для спортивных занятий Юрфельд придумал форму: белые трусы и чёрная майка с надписью «шестая». В городе нашу школу прозвали «шестая-спортивная» и даже приглашали на праздничные парады в качестве представителей молодёжи славившей партию и её представителей, стоящих на трибуне.

Жизнь в школе начиналась с всеобщей зарядки на улице, что вызывало неподдельный интерес у прохожих своей необычностью, а это в свою очередь вызывало у нас энтузиазм всё делать красиво и хорошо.

Школьные уроки физкультуры посвящались изучению различных видов спорта и спортивных игр. На этих занятиях Юрфельд внимательно изучал каждого и в зависимости от способностей приглашал записаться в ту или иную секцию. В результате я попал в секцию легкой атлетики, фехтования и баскетбола. Как это бывает с мальчишками в переходном возрасте игры гормонов, я так увлёкся спортом, что в моих оценках по учебным дисциплинам замелькали тройки, а потом и двойки.

Мама отложила теннисную ракетку в сторону и направилась прямиком к Юрфельду, который затем вызвал меня и сказал коротко – «Исправишь двойки, допущу к занятиям спортом!». Спорт я любил и поэтому, вызубрив уроки бегал за учителями и упрашивал их вызвать меня к доске, чтобы исправить двойки. Вскоре я опять фехтовал шпагой, бегал на длинные дистанции и забрасывал мяч в баскетбольную корзину.

Наряду с вредной привычкой курить и легкомысленно относиться к учёбе, появилась ещё одна напасть – девочки! Война окончилась, питание стало калорийным, и гормональная перестройка юношеского организма вызвала жгучий интерес к противоположному полу, то есть к девочкам. Раздельное обучение разводило мальчиков и девочек на трудно преодолимое расстояние.

Ни о каких знакомствах на улице в условиях строжайшего кавказского этикета и думать было нельзя. Его можно было преодолеть только на школьных танцевальных вечерах или на платных танцплощадках. Чтобы можно было воспользоваться этой возможностью, надо было учиться танцевать.

Этот пробел в моём воспитании я восполнил с помощью двоюродной сестры Лили, студенткой пединститута. Сестра была девушкой застенчивой и опыт в танцах у неё, был небольшой. Весь её нехитрый опыт танцевать вальс, фокстрот и танго я, в силу своих способностей, очень быстро перенял. Но она не умела танцевать модный тогда танец «линда» и «твист». Без этого было бы безумием соваться на танцплощадку. Что-то надо было предпринимать и срочно.

Мне повезло. Министерство культуры резко высказалось против «джазухи» и молодёжных «стиляг», культивирующих капиталистический джаз и развернула пропагандистский лозунг: «Советская молодежь любить бальные танцы!». В подкрепление этому лозунгу по всей стране было велено обучить молодежь этим танцам!

Следуя этим указаниям в Бакинском «Доме пионеров» открылся кружок бальных танцев. Надо сказать, что в это самое время я посещал там кружок радиолюбителей. В один из дней руководитель кружка выгнал меня с занятий за то что я изготовил «паршивую» катушку индуктивности для детекторного приёмника. Расстроенный я брёл по коридору, как вдруг услышал музыку и девичье щебетанье за дверью.

Как щенячий кобелёк я с любопытством пошел на эти голоса и был тут же схвачен за руку руководительницей танцкружка. Ей очень были нужны мальчики, чтобы составить пары для бальных танцев.

Она подвела меня к высокой девочке, смерила взглядом, как мы смотримся вместе, и сказала – Это будет твоя пара! Её зовут Инга! Я испуганно посмотрел на партнёршу и онемел. Это была красавица блондинка с длинной косой, пушистыми ресницами, стройной фигурой и изящными ножками. Ингу родители не без основания держали дома под замком, опасаясь, что такую красавицу может выкрасть горячий кавказец.

Следующей командой руководительницы было: «Партнёры в парах знакомятся, и будут танцевать вместе до конца курса!». В своём воспитании нас мальчиков Юрфельд предусмотрел специальные тренировки для укрепления мышц и мужественности, а приемы галантного обращения с девочками упустил.

Вот и стоял я перед назначенной мне в пару красавицей бирюк бирюком. Пока мы изучали двадцать пять бальных танцев, я застенчиво и с обожанием смотрел на Ингу. Занятия спортом позволило мне все повороты, поддержки и разные выкрутасы проделывать достаточно грациозно. За эту ловкость я удостаивался благодарной улыбки Инги.

Танцы с диковинными названиями па-де-катр, па-де-патенер, полонез, мазурка со сложными движениями рук, ног, тел, мы с Ингой исполняли очень хорошо. Два часа занятий пролетали как одно мгновение. Инга с ласковой улыбкой вежливо говорила мне «до-свидания» и шла к остановке троллейбуса. Я, как привязанный, плёлся за ней на расстоянии, а затем мчался за троллейбусом, в котором ехала моя красавица, и вскакивал на буфер. Так и ехали несколько остановок – она внутри, я на буфере троллейбуса, так как у меня не было денег на проездной билет.

Всё хорошее когда-нибудь заканчивается. Курсы бальных танцев закончились красиво. Был выпускной экзамен, на который пришли родители всех пар, кроме нашей. Мы с Ингой открывали этот показательный экзамен и нас отметили как самую красивую пару. Для меня это был прощальный танец с моей так и неразделённой любовью.

Ещё несколько раз на разных площадках города мы с Ингой демонстрировали коммунистическое видение танцев мужчины с женщиной. Зрителям эти выступления нравились и мы «срывали» аплодисменты, но и только. К сожалению, бальные танцы широким слоям танцующих не подошли из-за сложности танцевальных «па». О них сейчас не вспоминают даже на современных соревнованиях по танцам.
Всему своё время. А жаль.

Ингу и её косы я не забываю – очень красивая была девочка!

В школе жизнь проходила в энергичном темпе. Знания по различным предметам школьной программы в мою голову входили с большими усилиями не то, что любовь к спорту. На фоне этой «любви», успехам в бальных танцах и красоты девочки Инги, домашним урокам я уделял мало внимания. Работа над этими знаниями была для меня досадной помехой, и я тащился через эти знания ни шатко, ни валко – на троечку!

Такое положение дел очень беспокоило маму и бабушку. Они прикладывали максимум сил, чтобы протащить меня через тернии школьных знаний. На скудную мамину зарплату нанимались репетиторы, что меня сильно раздражало и злило. Вскоре мне стало понятно, что репетиторы это скудная взятка за положительные оценки в классе и доброжелательные улыбки на лицах учителей.

Я точно знал, что в моей голове знаний от этого «репетиторства» не появлялось. Именно поэтому учитель математики Давид Яковлевич Цилевич, которого мы любовно звали Додик часто разыгрывал в классе смешную сцену:

- ЮРЧИКЬ! И куда ви с вашими знаниями обратитесь после школы?
- Я хочу поступить учиться в МАИ!
- Ви хотите в ТВОИ?
- Не в ТВОИ, Давид Яковлевич, а в МАИ.
- Вот я говору в ТВОИ да ещё с твоими двойками. Получите сегодня два и пришлите ко мне родителей. Я с ними поговору, что нам делать и как жить дальше.

После разговора Додика с бабушкой, у меня появилась репетиторша, которая вместо обучения меня математике, весь оплаченный мамой час, ругалась со своей замужней дочкой не обращая на меня внимания. Эта дочка всё время вертелась в комнате, запахивая у меня на глазах халатик под которым ничего не было.

Мать это замечала и начинала дочь ругать. Она обзывала её «бесстыжей вертихвосткой» и угрожала всё рассказать её мужу Сёме. Начиналась перепалка, в пылу которой о математике и не вспоминалось. Точно знаю, что в знаниях по математике с этой репетиторшой я не преуспел.

Но странное дело. Додик помягчел к оценке моих знаний и в дневнике стали появляться тройки, а затем к моему изумлению и четвёрки. Разговоры МАИ-ТВОИ прекратились. Выводя в моём аттестате об окончании десятилетки тройку, Додик на вопрос бабушки – А нельзя ли четвёрку? - отвечал – Конечно, у мальчика знания возросли, не настолько же?

В Московский авиационный институт я вознамерился поступить, когда приклеил последний лонжерон к маленькому планеру в авиамодельном кружке. Модель планера так никогда и не взлетела, но что из того. Коллектив кружка состоял из классных пацанов, а мои руки и штаны загвазданы казеиновым клеем.

Во время сдачи выпускных экзаменов я оценил мудрые поступки мамы и бабушки. Репетиторская оплата действовала безотказно. Все самые страшные экзамены я пролетел как скользкий обмылок в мокрых руках учителей.

Вот я и описал свою восемнадцатилетнюю жизнь. С каким же багажом знаний я покидал школу? Прежде всего, я вышел «в жизнь» с хорошо тренированным телом члена сборной школы по фехтованию, баскетболу и лёгкой атлетике. Я умел вести дружеские беседы с товарищами, покуривая в рукав. В кружках радиолюбителей и авиамоделей научился правильно держать забивать гвозди, склеивать детали, паять.

Благодаря навыкам в кружке бальных танцев, научился неплохо танцевать модные тогда танцы «линду» и «твист». Преодолел застенчивость и мог успешно «кадрить» девочек. В школьном аттестате зрелости у меня были две горделивые четвёрки по английскому языку и литературе. Остальные оценки были сплошные «трояки». Да, ещё была «пятёрка» по физкультуре!

Этот «позорный» для бабушки и мамы аттестат был возвращён мне по окончании Высшего военно-морского училища, а на дипломе об окончании Московского авиационного института, про него написано фиолетовыми чернилами – «Аттестат хранится в архиве института». Если у кого-то возникнет желание, его можно в этом архиве разыскать!

И ещё о событиях врезавшихся в память за эти восемнадцать лет. Самые острые воспоминания о военных 1941-45 годах. Голодное время; выселение со слезами и горем на лицах соседской семьи добрейшего адвоката по национальности немца; вселение к нам двух семей военных моряков беженцев из Севастополя; салют Победы в войне; восстановление мирной жизни.

И ещё. Всепрощающая послевоенная амнистия, выплеснула на улицы городов выпущенных из тюрем уголовников. В Баку сразу стало неспокойно. Взрослым и нам пацанам надо было приспосабливаться к опасной обстановке на улицах. Мне повезло. У некоторых моих школьных друзей родственники оказались уголовными авторитетами. Поэтому я автоматически вошёл в круг «неприкасаемых» по не писаному закону уголовного мира.

Эта «крыша», как сейчас говорят означала безопасность и некое довольство своим положением. Но бандитские группировки враждовали между собой, и это невольно затрагивало «неприкасаемых». Иногда вдруг нам объявлялся сбор в связи с «толковищем» или «стрелкой» на современном жаргоне на городском бульваре у моря.

Мы собирались в аллеях бульвара, кучковались в группы со страшно озабоченными лицами, покуривали и ничего не понимали в происходящем. Где-то, что-то происходило, но мне ни разу не пришлось участвовать в бандитских «стрелках». Как я понимаю теперь к счастью для меня и моего здоровья. От этих неспокойных лет в моём словарном запасе остались блатные словечки. Их тогда занесли в словесный разговор и уголовники, и выпущенные на свободу из лагерей политические заключённые.

В 1952 году после сдачи двенадцати выпускных экзамена в жаркий июньский день в школе состоялся выпускной вечер. Такие вечера имели определённые традиции. В 1951 году состоялся школьный выпускной бал сына первого секретаря компартии Азербайджана Багирова и детей высокопоставленных родителей. Сына звали Джем и вокруг него витала аура таинственности и страха.

Джем приходил в школу через калитку в заборе вокруг огромного особняка рядом со школой. Это был симпатичный мальчик, скромный и стеснительный. Всем своим поведением он старался ничем не выделяться среди своих сверстников. А те наоборот «выпендривались» как могли, но дотянуться до таинственного Джема не могли.

Выпуск десятиклассников того года пестрел золотыми и серебряными медалями – кажется, их было двадцать четыре. Вечер выпускников того года был блестяще оформлен, на столах огромные диковинные торты, в вазах были конфеты, на танцах играл настоящий джаз-оркестр.

Много ребят из этого выпуска вместе с. Джемом стали слушателями военной академии имени Жуковского в Москве. Зачем ему и другим сынкам руководителей республики нужна была военная авиация, нам было тогда не понятно. Это теперь ясно, что папы стремились приспособить своих детей к самой богатой кормушке Министерства обороны и чтобы они сразу попали в верха управления армией через академию.

Много лет спустя, работая в Минвнешторге весь коллектив с удивлением узнал, что сын генсека Брежнева, занимая должность заместителя министра внешней торговли, вдруг стал генерал-лейтенантом. Сын Юра Брежнев уже давно прославился и в коллективе, и среди иностранцев как сильно пьющий. Вот папа спивающемуся сынку заранее и заготовил место в воинских госпиталях и пенсию генерала.

Судьба этого несчастного человека, его сестры, проходила на моих глазах. Алкоголь сгубил также судьбу сына Сталина. Невольно вспоминаешь библейские предупреждения, что содеянное зло наказывается и на детях.

Немного отвлекусь и вернусь к временам «перестройки». Мой жизненный опыт проживания в Азербайджане, общение с детьми высокопоставленной элиты, обнажает причины тяги почти всех бывших республик к отделению от СССР и так называемому суверенитету.

Между прочим, иностранное слово «соверен» означает «господин». Похоже, что в основе «суверенитета» лежит такое понимание – «Сам себе господин».

Отделившиеся республики тут же стали теснить инородцев, в основном русских, вынуждая их уезжать. Большевистская идея уравнять народы под единый русский язык, единую систему управления и кадровой политики потерпела крах.

Вспоминаю, что в пятидесятых годах житейская культура на бытовом уровне полностью отвергала азербайджанский язык, а особенно в семьях интеллигентов. Например, мой одноклассник Маис Шахгельдиев, сын президента академии наук республики, принципиально отказался сдавать выпускной экзамен по азербайджанскому языку. Этим он ввёл в шоковое состояние школьных начальников. Результатом было беспрецедентное решение, оставить его в десятом классе на второй год.

Вытесняя инородцев, республики поставили под угрозу собственные экономики. Знаю ситуацию в Азербайджане. На важных участках производства и экономики республики в основном находились русские, армяне, евреи. При мне город Баку был расселён по национальному признаку: армяне – жили в арменикенде, русские и евреи в центре города, азербайджанцы – в «старом городе», который назывался «крепость» и на окраинах.

Среди моих школьных друзей и сверстников расслоение по национальному признаку в общениях не наблюдалось. На это просто не обращали внимание. В классе дружно уживались русские, азербайджанцы, евреи. В свою очередь смешанные браки выводили в свет очень красивых детей. Столько красивых мужчин и женщин на улицах города я не видел ни в одной стране.

Начало «перестройки» вызвало большую напряжённость в общественности Азербайджана. Кем-то подогреваемая национальная рознь вывела на поверхность, глубоко скрываемую ненависть азербайджанцев к армянам. Много лет мирно сосуществовавшие два народа кинулись в драку друг на друга. Избиение и изгнание армян началось в Баку, потом перекинулось в другие промышленные центры республики. Всё это происходило невиданно жёстоко, с многочисленными жертвами. Бросая добро и квартиры, за армянами в панике уезжали из республики русские и евреи.

Жуткую расправу невольно подпитала Армения, из которой были изгнаны азербайджанцы. Эти беженцы «еразы», как их называли бакинцы, немедленно стали занимать в Баку брошенные квартиры, а тех, кто не успел бежать, просто выкидывали на улицу.

Когда обстановка немного успокоилась руководство Азербайджана было поставлено перед экономической катастрофой – производство в республике фактически остановилось, так как уехали директора, руководители производств, мастера, квалифицированные рабочие.

Вскоре после этих событий мне пришлось сопровождать в Азербайджан представителя международной корпорации «KPMG», которая является признанным консультантом европейских правительств в области экономики. Нас принял тогдашний Президент Азербайджана Муталибов. В течение сорока минут он изложил своё видение проблемы республики:

- Вы должны знать, что у нас кроме нефти имеются большие залежи бокситов, из этого сырья выплавляется алюминий. Мы не можем приступить к их освоению - нет как специалистов, так и денег. Что же делать? У меня зреет предложение сдать это месторождение в концессию иностранному партнёру. С условием обеспечить местному населению рабочие места.

Предложение на первый взгляд разумное. Однако в историческом плане, то что большевики национализировали нефтяные месторождения, реквизировали дома и недвижимость у иностранных нефтяных монополий, было в памяти у представителя «KPMG». Муталибов об этом не говорил, но мой иностранец это держал в уме. Президента Муталибова вскоре после этой встречи свергли, и проект по бокситам был забыт.

Разработка бокситов была заслонена нефтяным проектом с участием России, Турции и других международных корпораций. Эти переговоры столкнули интересы партнёров с желанием Грузии проложить нефтепровод из Азербайджана в Грузию по своей территории.


В своё время газеты намекали, что чеченская война началась, в том числе и за действующий нефтепровод. Перекачивать нефть из Баку по территории Чечни в Турцию гораздо дешевле, чем вести его через Грузию. Вот и ответ на вопрос о причинах военных действий – когда начинается война, ищи следы нефтяных интересов и обязательно их найдешь!

Великое передвижение людей, начатое после развала СССР, дал большой урожай проблем Но созреет он не скоро – хватит этого хаоса на долю моих внуков и правнуков.

Вернусь опять к окончанию школы. Мне исполнилось восемнадцать лет, и на очереди стоял вопрос – что делать дальше? Один из моих знакомых дворовых мальчишек где я жил - Ибрик, поступил в Бакинское военно - морское училище. Своё решение он считал правильным и советовал мне поступать туда же.

К месту случилось так, что один из наших соседей по дому полковник Малинин стал партийным секретарём этого училища. У него был сын, с которым мы дружили. Именно тогда я впервые в жизни был приглашён его папой на рыбалку. На удочку я поймал в Каспийском море семь селёдок «залом». Этот мой улов дома мы съели с большим удовольствием, а бабушка с гордостью рассказывала соседям, что её внук «добытчик».

В тайне от меня бабушка переговорила с Малининым и тот обещал оказать мне содействие при поступлении в училище. Ещё он посоветовал, чтобы я поступал в него по комсомольскому набору.

Мне сыну военного принять решение о поступление в училище было легко. К тому же я понимал, что поступление в гражданский ВУЗ, взвалит на плечи моих дорогих женщин непосильный груз проблем – одевать и кормить дылду студента. В десятом классе школы я был аккуратно одет и обут, но по сравнению со своими сверстниками всё это выглядело очень бедно. Меня это уже в школе комплексовало очень. Что же тогда говорить об одежде студента?!

Многие из моих школьных друзей щеголяли в костюмах с галстуками, купленных богатыми родителями. Жарко обсуждали моду на борта пиджаков, длину рукавов, форму пуговиц и другие детали одежды мне даже не понятных. Моя выходная одежда была сшита бабушкой.

Это была так называемая куртка «бобочка» - она обтягивала в поясе и застегивалась на длинную застёжку-молнию. Это позволяло одевать под неё рубашку с галстуком и выглядеть не совсем «бедняком». Я, конечно, замечал, что девочки идут «косяками» на мальчиках в костюмах, а на мою скромную «бобочку» посматривали сдержанно.

Это обстоятельство могло вконец испортить жизнь будущего студента, и именно оно толкнуло меня к решению стать военным - морским офицером. Я подал заявление и был включен в список со школьными товарищами, которых набралось аж четырнадцать человек. Ходатайство райкома комсомола о направлении наших комсомольцев для поступления в училище, прошло буднично.

Только выйдя из здания, где нас поздравили с патриотическим шагом, мы растерянно спрашивали друг друга – «Как же так? Мы же ещё не комсомольцы?!».

В райкоме спохватились быстро и, чтобы исправить досадную накладку, нас приняли в комсомол ускоренными темпами – в один день. Всё при этом событии было настолько холодно и формально, что я уже тогда начал понимать, насколько партийно-комсомольская система равнодушна к подготовке своей смены.

Вождям партии коммунистов по всему видно было наплевать на идейную подготовленность молодых людей поступающих в комсомол, а значит и на то, в чьи руки может в будущем попасть власть – чистые они или нет! Так в один день у меня в руках оказался комсомольский билет, за который я заплатил пятнадцать копеек, как первый взнос в кассу этой организации. В голове у меня гулял ветер, ответственности за вступление в молодёжную политическую организацию я не чувствовал и толком не понял куда меня несут эти события.


Не в моём ли примере ответ на вопрос – «Куда с началом «перестройки» исчез центральный комитет комсомола со своими секретарями и первичными организациями?». Весте с ними исчезли огромные деньги собранные на взносы в кассу комсомольцев СССР. Со счетов Госбанка они бесшумно перекочевали в разные коммерческие структуры, и о них никто из журналистов так и не вспомнил.

Следы этих денег угадывались в шикарных офисах бывших комсомольских начальников, где была богатая еда и выпивка, «презентации», дорогие автомобили. Бывшие молодёжные начальники шиковали и веселились без зазрения совести. А потом тихо испарились в небытиё без следа!

Новая жизнь вне стен школы обозначила себя новеньким комсомольским билетом и строгим указанием военкомата прибыть в августе в училище на вступительные экзамены.

Про ожидавшую меня жизнь в училище, я был информирован из уст соседа Ибрика, который уже заканчивал первый курс. В принципе он был доволен почти всем, исключая военную дисциплину, которая угнетала его натуру. Был он из бедной, многодетной азербайджанской семьи.

Поэтому Ибрик во дворе всегда выглядел немного зачуханным и всегда голодным. В училище он преобразился. Морская форма курсанта училища ему шла. Особенно её украшали погончики с якорями на плечах и золотые шевроны на рукавах форменки. Мордель на казённых харчах он отъел и поэтому имел бравый вид.

Голодное военное время у нас у всех мальчишек было в памяти - рядом. Возможно именно информация Ибрика: «Шамовка, в общем-то, ничего. Немного однообразная, но жить можно!», как-то успокаивала и принятое мной решение поступить на военную службу не казалось таким страшным.


Создано
Юрий Елистратов
1 ноября 2012г.
Пос. Развилка